Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича

– И то! – оживился князь. – Верно! Он, он, мой Михайло! Но уж этому Федьке, вору и разбойнику, – лицо князя потемнело, и он стукнул кулаком по столу, – будет солоно! Завтра же его в разбойный приказ уведут и там…

Он не окончил, но Эхе, взглянув на него, без слов понял, что ожидает содержателя рапаты, и вздрогнул.

Князь забылся, его увлек поток мыслей и чувств, и он продолжал говорить вслух:

– Но кому нужен был мой Михалка? Может, скоморохи-то просто крадут и ждут выкупа. Нет, не слышал я про такие дела, а крадут они для нищенства да для скоморошьего дела так больше от посадских да торговых людей. Ну, да уж доберусь до правды огнем и водою, дыбой, плетью – всем, что в застенке есть, а пока, вдруг очнувшись, резко сказал он, – поедим да соснем малость! – и, сразу оборвав речь, он придвинул к себе миску с вареной курицей и ендову с вином.

Немецкая слобода в конце XVII века.

Гравюра Генриха де Витта

Была глубокая полночь, когда они вновь сели на коней и помчались к Москве. Они ехали молча. Князь, почти уверенный, что его сын найден, думал о том, кому понадобилось это странное преступление, и горел местью и ненавистью к неизвестному врагу. Антон, как верный слуга, зная опасности ночного путешествия по большой дороге, на которой шалили и скоморохи, и беглые тягловые, и забулдыжный посадский, зорко осматривался в ночной полумгле и прислушивался к тишине; а Эхе, видавший в своих походах кровь и резню, разбой и преступления, с размягченным сердцем мечтал о минуте, когда он увидит прекрасную Каролину и скажет ей… Нет, он лично ей не скажет, а только посмотрит на нее нежно-нежно и вздохнет от больного сердца. Вот так! При этом Эхе вздыхал с такой силою, что Антон с изумлением взглядывал на него, придерживая на миг свою лошадь.

– Прямо в слободу, немчин! – отрывисто сказал Теряев, когда они въехали в московские ворота.

– Тут! – ответил Эхе, ударяя коленами лошадь.

Было уже утро, и Москва проснулась. Со скрипом тащились на базар телеги, нагруженные сеном, курами, рыбою, убоиной и всякой овощью; в рядах открывались лари; к убогой церкви торопился поп, стуча костылем по твердой земле, и во все стороны шли люди, торопясь купить, продать или поспеть в назначенное место.

Наши всадники пересекли весь город и со стороны Москва-реки въехали в Немецкую слободу.

– Узнаешь дом-то? – спросил князь.

Эхе только усмехнулся. Ему ли не узнать! С закрытыми глазами он не прошел бы мимо него.

– Тппру!..

Но что это?.. Ставни закрыты, из трубы не вьется приветливо дым, в то время как все вокруг живут уже дневной жизнью!..

Эхе быстро спрыгнул с коня и стал стучать в калитку. Молчание. Он стал бить по очереди в закрытые ставни. То же молчание.

– Ну, что ж это? На смех? – закричал князь.

Эхе растерянно, убитым взглядом посмотрел на него.

В это время их успела окружить толпа, привлеченная стуком и криками.

– Эй вы, басурмане! – крикнул толпе князь. – Это ли – дом немчина-брадобрея?

– Так точно, боярин, – ответил один из немцев, толстый булочник, снимая пред князем колпак.

– Где же он, собака?

– В приказе! – закричали со всех сторон. – Приходил народ, били его и вон! Бедный Штрассе!

Эхе, молчавший все время и словно обезумевший, вдруг встрепенулся и обратился к толпе на немецком языке. Все бросили князя, окружили Эхе и, заговорив сразу, подняли оглушительный крик.

Аргамак Теряева пугливо шарахнулся в сторону, но князь резко осадил его – он сгорал от нетерпения и досады. Теперь, когда он уже собирался обнять сына, опять что-то стало на его пути.

– Ну, что там? – закричал князь Эхе, когда толпа на мгновение смолкла.

– Его взяли в разбойный приказ на пытку, на смерть!

– А сын? – не думая о бедном цирюльнике, спросил князь.

– А его спасла Каролина. Они убежали и спрятались…

– Где?..

– Надо сперва достать господина Штрассе. Они в тайнике.

Князь махнул в воздухе плетью.

– Разве не знают тайника эти люди? Скажи, я все для него сделаю, я выручу его. Покажи мне сына!

Эхе торопливо заговорил с немцами.

– Я, я! – послышалось со всех сторон, и несколько человек, отделившись от толпы, приветливо закивали князю.

– Они покажут нам, – сказал Эхе, – только надо спасти господина Штрассе. Они говорят, клянись!

– Я, я! – закричали немцы.

Князь быстро снял шелом.

– Клянусь, хотя не знаю и вины его, спасти этого брадобрея, если не поздно!

– Я поведу, – сказал булочник, – еще не поздно. Я видел его.

– Идем! – сказал Эхе.

Булочник пошел вперед, рядом с капитаном, который вел в поводу своего коня, князь с Антоном ехали сзади.

Булочник провел их в переулок, ввел в свой дом, перешел чистый дворик и остановился подле бани.

IX Случай с немцем и княжье слово

Только в то время, полное суеверия и невежества, мог произойти подобный случай, и был бы похож он на анекдот, если бы Олеарий не засвидетельствовал его в своих записках.

После разграбления рапаты Федьки Беспалого ошалевшие пьяницы гуляли еще с добрую неделю, все увеличивая тот угар, который закружил им беспутные головы.

Выгнанный приказный, Онуфрий Буковинов, облыжно именовавший себя дьяком, пристал к двум посадским и с ними крутился по Москве, напиваясь, сквернословя, играя в зернь и распевая срамные песни, за что посадские усердно поили его. На шестой день, бродя из одной тайной корчмы в другую, шли они, сцепясь руками, вдоль Москва-реки, и дьяк сказал им коснеющим языком:

– Согрешил окаянный! Согрешил! Нет мне спасения, напился я, словно свинья непотребная. Да!

– Ишь разобрало! – засмеялся один из посадских. – Пил, пил, а теперь на-ко!

– А что сам поутру говорил, – сказал другой с укором, – не пьяницы мы, если спать ложимся и немного шумим.

– Брехал! – с отчаяньем ответил дьяк и вдруг принял позу оратора, остановился, вытянул руку и покачиваясь заговорил: – И кроткий, упившись, согрешает, даже если спать ляжет! Кроткий пьяница, аки болван, аки мертвец валяется, многажды осквернившись и обмочившись, смердит. И тако кроткий пьяница в святый праздник лежит, не могий двигнуться, аки мертв, расслабив свое тело, мокр, налився, аки мех до горла! Свинья непотребная иде мимо…

Тут он потерял равновесие и с плачем повалился на землю.

Посадские с хохотом стали поднимать дьяка, а он бормотал:

– Аки болван, аки мертвец… вот!

– Вставай, пес скомороший! – кричали посадские. – Ишь, вечер близко!.. Когда еще до Ермилихи доберемся!.. А, ну тя!

Но едва они бросили дьяка, как тот поднялся и торопливо поплелся за ними. Поднявшийся ветер еще сильнее качал его, и хлопнулся бы он на землю, если бы не успел зацепиться за рукав посадского.

Тут они пошли и сами не помнят, как завернули в Немецкую слободу.