Двоеженец
Шрифт:
Теперь уже стыдно вспоминать о том, что у меня была белая горячка и что все события моей унылой до сей поры жизни ужасно перемешались с дневниками Штунцера, с впечатлениями от смерти Геры и от измен своей жены, создав для меня небольшую удобную палату в клинике Эдика Хаскина, где я смог наконец почувствовать эйдос выпадения из жизни и понять, почему я дозволил этому эйдосу застать себя врасплох…
Впрочем, Эдик Хаскин до сих пор находится в раздумиях о том, была у меня белая горячка или это было на было на самом деле, я же по невероятности своей стараюсь вообще ни о чем не думать…
25. Последние страницы из дневника Штунцера
Тут же
– Хорошо! Я отдам Вам Вашу Свободу, но только Вы теперь освободите нас! – зарыдал вполне правдиво Вольперт.
Я кивнул ему головой и стал отвязывать от поручней лестницы Сирену. В это же мгновение Сирена обняла меня и поцеловала, и продолжала целовать до тех пор, пока я ее не отвязал. Пока же я ее отвязывал, Вольперт исчез из бассейна самым непостижимым образом, теперь он как будто провалился сквозь воду.
– Ты-то хоть выведешь меня отсюда? – спросил я у Сирены, обратно надевая на себя рубашку.
– Да! Черт возьми! – крикнула она, еще крепче обнимая и целуя меня, и совсем почти не обращая внимания на вырывающееся из отверстия в потолке пламя.
– Ну, так веди, – прошептал я, нервничая и слегка отталкивая ее от себя, и быстро зашагал за уже бегущей впереди Сиреной, которая временами оглядывалась на меня с неизвестно откуда взявшими ненавистью и презрением. Возможно, она презирала меня за мой страх, давая таким образом мне понять, что этот мир выдуман, а поэтому уничтожение в нем самого себя уже невозможно, хотя и в этих мыслях пребывали кое-какие сомнения.
На время меня действительно объял стыдливый страх, и я уже бежал за ней как за ней как измученная сомнамбула.
Вела она меня очень долго, временами в этих извилистых и полутемных комнатах, коридорах, лабиринтах меня страх хватал за самое сердце. Сердце от страха сжималось, а мне казалось, что я спешу за Сиреной на тот свет…
Множество комнат, имитирующих атмосферу кладбищ или просто черный вакуум, теперь вовсю мигали крошечными красными огоньками, которые можно было воспринять как весточку с того света, а можно было – как обыкновенные противопожарные лампочки, еще какие-то странные взлетающие неизвестно откуда силуэты то ли страшилищ, то ли обнаженных людей шокировали меня своим неожиданно возникающим и тут же исчезающим видом.
Какой-то непреодолимый страх все еще продолжал угнетать мое сознание и не давал мне ни минуты опомниться…
Наконец Сирена открыла еще одну дверь, и мы выбежали на улицу…
Свобода расстилалась привычными горизонтами общественных зданий.
Обыкновенные с виду люди шли около меня, как и тогда, как и тогда по дороге мчатся автомашины, по рельсам – трамваи и поезда, небо уже погружается в вечерние сумерки, и в окнах зажигаются огни, и деревья от ветра покачиваются и шелестят своими листьями, и какая-то одинокая кошка у моих ног просит для себя кусочек мяса и трется о мою уставшую ногу, и воробей перепархивает с ветки на ветку и чистит клювом перышки – все как будто реально, но все же где-то далеко в подсознании остается кромешный ужас при одной только мысли, что весь этот по-своему безгрешный мир принадлежит одному безумному Вольперту, который все еще незримо живет во мне и зовет меня обратно туда…
Я все еще разглядываю городскую улицу как выход на свою свободу и никак не могу привыкнуть к ее ощущению, при этом все мысли и чувства так захватывают меня, что я даже не успеваю заметить исчезновение Сирены, я теряю ее вместе с нитью собственных рассуждений
и боязливо озираюсь по сторонам. Толпа проходит сквозь меня как океан, но куда она бежит, она не знает…Потом я вижу лежащего возле себя грязного и небритого пьяного старика с хитроватой улыбкой и протянутой ко мне ладонью, и по привычке лезу к себе в карман, но нахожу в нем только паспорт на имя какого-то Штунцера, и кто этот Штунцер, удивляюсь я, разглядывая на фотографии незнакомую мне физиономию, и протягиваю этот пасторт бродяге, тот благодарно щурится и прячет паспорт в свою рваную рубашку.
Неожиданно я замечаю, что и на бродяге, и на мне совершенно одинаковые рубахи, те же пятна, те же дыры, только мы с ним разные, хотя, если сбрить его бороду, то он вполне сойдет за меня, я быстро ухожу от старика, как от наваждения, и ускоряю шаг, идя между равнодушных физиономий в абсолютную неизвестность, я пытаюсь сосредоточить свой взгляд хоть на какой-нибудь вещи, но у меня ничего не получается, мой взгляд, как воробей, перелетает с одного на другое и чистит себя незамысловатыми движениями глазного яблока…
Постепенно мне становится трудно не только думать, но и дышать, страх окончательно парализует мои движения, и уже через минуты я стою у какой-то идиотской афиши, на которой висит рекламный плакат кинофильма под названием «Бездна страха».
Боже мой, мои мысли совпадают с этой жалкой реальностью, я хочу уже повернуть назад, но сзади кто-то хлопает меня по плечу. Я оглядываюсь и вижу улыбающегося Сан Саныча в черном костюме, белой рубашке с красной бабочкой, и у которого, как ни странно, успели вырасти рыжие волосы на голове.
– Вы тоже сбежали оттуда, – шепчет мне на ухо Сан Саныч, и я почему-то благосклонно киваю ему головой, даже нисколько не удивляясь неожиданной перемене в облике Сан Саныча.
– Да, вы только не волнуйтесь, – шепчет Сан Саныч, поймав в моих глазах безумно пляшущего от солнца зайчика, и только тут я понимаю, что до этого я весь вечер и всю ночь бродил по одной и той же улице.
– Не волнуйтесь, – умоляет меня Сан Саныч, – это меня для похорон принарядили, да, мне в гробу надоело валяться! А потом вспыхнул вдруг этот пожар, и все разбежались! Кто куда! Даже Вольперт исчез!
– Правда, он такой непоседа, – смеется Сан Саныч, – все время куда-то бежит, летит, а после, как всегда, куда-то исчезает! Ну, а мне здеся ненадолго велено быть, ну, немножко водочки попить да прошвырнуться!
– Вы что, умерли что ли?! – прошептал я с перепугу, – или, может, шутить вздумали?!
– Да, нет, – захихикал Сан Саныч, – это Вольперт так решил, спектакль для Вас закатить! Раньше-то он для Вас все голых баб подсовывал, а потом ему это надоело! И решил он, ну, в общем, если б вы еще одну дверку открыли, то там бы вместо бабы меня в гробу-то увидели! Да, при полном-с параде! Вот бы у вас тогда в психике-то что-нибудь и поменялось!
– А ведь правду шельмец говорит, – засмеялся сзади меня Вольперт.
– Оставьте меня! – закричал я на всю улицу и, видя, что людей на улице от моего крика становится все меньше, бросился в подъезд рядом стоящего дома, просто его кирпичи от угольного дыма старинных паровозов так закоптились, что все здание казалось иссиня-черным. Бежал я совсем недолго, уже на втором этаже позвонил в квартиру без номера, но с черной дверью, а дверь открылась сама, и я прошел по темному коридору, потом открыл еще одну черную дверь и ахнул, – посреди черной комнаты, на черном столе и в черном гробу опять лежала голая Сирена, а между ее ног, посередине была раскрытая алая роза…