Мы прочли о смерти его.Плакали громко другие.Не сказала я ничего,И глаза мои были сухие.А ночью пришел он во снеИз гроба и мира иного ко мне,В черном старом своем пиджаке,С белой книгой в тонкой руке,И сказал мне: «Плакать не надо,Хорошо, что не плакали вы.В синем раю такая прохлада,И воздух тихий такой,И деревья шумят надо мной,Как деревья Летнего сада…»1921
Баллада о толченом стекле
Корнею Чуковскому
Неправо о стекле те думают, Шувалов,
Которые стекло чтут ниже минералов.
Ломоносов
Солдат пришел к себе домой,Считает барыши.«Ну, будем сыты мы с тобой,И мы, и малыши.Семь тысяч! Целый капитал!Мне здорово везло —Сегодня в соль я подмешалТолченое стекло».Жена вскричала:
«Боже мой!Убийца ты и зверь!Ведь это хуже, чем разбой, —Они помрут теперь».Солдат в ответ: «Мы все помрем,Я зла им не хочу.Сходи-ка в церковь вечерком,Поставь за них свечу».Поел и в чайную пошел,Что прежде звали «Рай».О коммунизме речь повелИ пил советский чай.Прошло три дня, и стал солдатНевесел и молчит.Уж капиталу он не рад,Барыш не веселит.А в полночь сделалось черноСолдатское жилье.Стучало крыльями в окно,Слетаясь, воронье.По крыше скачут и кричат,Проснулась детвора,Жена вздыхала. Лишь солдатСпал крепко до утра.В то утро встал он позже всех,Был сумрачен и зол.Жена, замаливая грех,Стучала лбом о пол.«Ты б на денек, – сказал он ей, —Поехала в село.Мне надоело – сто чертей —Проклятое стекло!»Жена уехала, а онК окну с цигаркой сел.Вдруг слышит похоронный звон —Затрясся, побледнел.Семь кляч влачат по мостовойДощатых семь гробов.В окно несется бабий войИ говор мужиков:«Кого хоронишь, Константин?»«Да Глашу вот, сестру.В четверг вернулась с имянинИ померла к утру.У Никанора помер тесть,Клим помер и Фома,А что такая за болесть,Не приложу ума».Настала ночь. Взошла луна.Солдат ложится спать.Как гроб, тверда и холоднаДвуспальная кровать.И вдруг… Иль это только сон?Вошел вороний поп.За ним огромных семь воронВнесли стеклянный гроб,Вошли и встали по углам.Сгустилась сразу мгла.«Брысь, нечисть! В жизни не продамПроклятого стекла!»Но поздно. Замер стон у губ,Семь раз прокаркал поп,И семь ворон подняли трупИ положили в гроб,И отнесли его в овраг,И бросили туда,В гнилую топь, в зловонный мрак —До Страшного суда.1919
«Всегда всему я здесь была чужою…»
Всегда всему я здесь была чужою —Уж вечность без меня жила земля,Народы гибли, и цвели поля,Построили и разорили Трою.И жизнь мою мне не за что любить.Но мне милы ребяческие бредни —О, если б можно было вечно жить,Родиться первой, умереть последней:Сродниться с этим миром навсегдаИ вместе с ним исчезнуть без следа!
«Дрожит и стынет…»
Дрожит и стынетВ твоей руке моя рука.Со мной отнынеТвоя тоска.– О Мери! Мери!– Прощай, прощай, любимый мой!Открою двери,Уйду домой.В вечернем светеЛевкои на твоем окнеИ губы этиНе видеть мне.И не услышуНад изголовьем голос твой,Когда на крышуСлетит покой.– О Мери! Мери!– Любимый мой, прощай, прощай!Несчастным двериОткроет рай.
Баллада об извозчике
К дому по Бассейной, шестьдесят,Подъезжает извозчик каждый день,Чтоб везти комиссара в комиссариат —Комиссару ходить лень.Извозчик уснул. Извозчик ждет.И лошадь спит и жует.И оба ждут. И оба спят —Пора комиссару в комиссариат!На подъезд выходит комиссар Зон,К извозчику быстро подходит он —Уже не молод. Еще не стар.На лице отвага. В глазах пожар —Вот каков собой комиссар.Он извозчика в бок и лошадь в бокИ сразу в пролетку скок!Извозчик дернет вожжой,Извозчик крикнет: «Ну!»Лошадь ногу поднимет одну,Поставит на землю опять,Пролетка покатится вспять,Извозчик щелкнет кнутом,И двинутся в путь с трудом.В пять часов извозчик едет домой,Лошадь трусит усталой рысцой.Сейчас он в чайной чайку попьет,Лошадь сенца пока пожует.На дверях чайной засовИ надпись: «Закрыто по случаю дров».Извозчик вздохнул: «Ишь, чертов стул!»Почесал затылок и снова вздохнул.Лошадь снова трусит усталой рысцой,Голодный извозчик едет домой.Наутро подъехал он в пасмурный деньК дому по Бассейной, шестьдесят,Чтоб везти комиссара в комиссариат —Комиссару ходить лень.На подъезд выходит комиссар Зон,К извозчику быстро подходит он —Извозчика в бок и лошадь в бокИ сразу в пролетку скок!Но извозчик не дернул вожжой,Не дернула лошадь ногой,Не крикнул извозчик: «Ну!»,Не подняла лошадь ногу одну,Не щелкнул извозчик кнутом,Не двинулись в путь с трудом.Комиссар вскричал: «Что за черт!Лошадь мертва, извозчик мертв!На площадь Урицкого, пять,Теперь мне пешком придется бежать».Небесной дорогой голубойИдет извозчик и лошадь ведет с собой.Подходят они к райским вратам:«Апостол Петр! Отворите нам!»Раздался голос святого Петра:«А много вы сделали в жизни добра?»«Мы возили в комиссариатКаждый день комиссара туда и назад,Голодали мы тысячу триста семь дней —Сжальтесь над лошадью бедной моей!Тепло и сытно у вас в раю,Впустите меня и лошадь мою!»Апостол Петр отпер дверь,На лошадь взглянул: «Ишь, тощий зверь!Ну, так и быть – полезай!»И вошли они в Божий рай.1921
«Ты заснул тревожным сном…»
Ты
заснул тревожным сном.Вьется белый голубь под твоим окном,И шумит ветвистый кипарис зеленыйВ легкой тишине.Мой печальный, навсегда влюбленный,Ты с другой во сне.Ночь, мороз и колкий снег.По Неве замерзшей узких санок бег;С нею мчишься ты, с бледною и злою,К морю всё скорей.Но не бойся, милый, я с тобоюВ комнате твоей.
«За старой сосной зеленела скамья…»
За старой сосной зеленела скамья,Дорожки вели неизвестно куда,И детьми мы были – ты да яУ голубого пруда.Ты тихо сказал: «Там за камнем – драконС тремя головами, зеленый и злой.К обеду съедает девочку он,Но ты не бойся, ведь я с тобой».– Нет, там не дракон, там добрый медведь.У него медвежата и липовый мед,Он умеет плясать и любит реветь,С утра он нас в гости ждет.Я проснулась. Белое утро зимы,Белый, торжественный Петроград.И это сон, что дети мы,И сном оказался драконий сад.И я рада, что храброго мальчика нет,И не нужен мне добрый медведь.Чего мне желать? О чем мне жалеть,Если ты меня любишь и ты – поэт?Октябрь 1921
Сон
…Остроконечные чернеют в небе крыши,Все спит кругом.Бегу опасливее серой мыши,Вот наконец твой дом.Я вбила гвоздь в твои воротаВ полночный час.Дрожу. Страшна моя работа.Фонарь погас.Из дома вышел ты усталою п оходкойИ подошел ко мне.Я притворилась девочкою кроткой,Припав к стене.Ты на меня взглянул, как будто я – прохожий,И вдруг узнал меня,Сказал: – Нехорошо людей во сне тревожить,Вам разве мало дня?1919
Баллада о Роберте Пентегью
Возле церковной ограды дом,Живет в нем веселый могильщик ТомС женой своей Нэнси и черным котом.Если звонят колокола —Новая к Богу душа отошла.Роет могилу веселый Том —Мертвому строит уютный дом.Кончив работу, идет он домой,Очень довольный своей судьбой —Могильное любит он ремесло.Быстро проходят зимние дни,Вот уже вечер, и солнце зашло.В сумерках зимних мелькнули огни,Словно сверканье церковных свечей.Том прошептал: «Господи, сохрани», —И меж могил зашагал скорей.Кто-то зовет его: «Том! Эй, Том!»В страхе он огляделся кругом —На свежей могиле уселись в рядДевять котов, и глаза их горят.Том закричал: «Кто меня зовет?»«Я», – отвечает тигровый кот.Шляпу могильщик снимает свою —Никогда не мешает вежливым быть:«Чем, сэр, могу я вам служить?»«Скажите Роберту Пентегью,Что Молли Грей умерла!Не бойтесь – вам мы не желаем зла!»И с громким мяуканьем девять котовИсчезли между могильных крестов.Нэнси пряжу прядет и мужа ждет,Сонно в углу мурлычет кот.Том, вбегая, кричит жене:«Нэнси, Нэнси, что делать мне?Роберту Пентегью я должен сказать,Что Молли Грей кончила жизнь свою.Но кто такой Роберт ПентегьюИ где мне его отыскать?»Тут выскочил черный кот из углаИ закричал: «Молли Грей умерла?Прощайте! Пусть Бог вам счастье пошлет!»И прыгнул – в камин горящий – кот.Динь-дон! Динь-динь-дон!Похоронный утром разнесся звон.Девять юношей в черных плащахБелый гроб несут на плечах.«Кого хоронят?» – Том спросилУ Сэма, уборщика могил.«Никто не слыхал здесь прежде о ней,Зовется она Молли Грей,И юношей этих не знаю совсем», —Ответил Тому уборщик СэмИ плюнул с досады. А Том молчал.О котах он ни слова не сказал.Я слышала в детстве много разФантастический этот рассказ,И пленил он навеки душу мою —Ведь я тоже Роберт Пентегью —Прожила я так много кошачьих дней.Когда же умрет моя Молли Грей?1920
«Облаками, как пушистой шалью…»
Облаками, как пушистой шалью,Зябкая укуталась луна.Эта осень началась печалью,И печалью кончится она.Осень – это время расставанья,Но никто не скажет мне: – Прости!Говорят чужие: – До свиданья! —И еще: – Счастливого пути!Только как счастливый путь найти?1923
«Январская луна. Огромный снежный сад…»
Январская луна. Огромный снежный сад.Неслышно мчатся сани.И слово каждое, и каждый новый взглядТревожней и желанней.Как облака плывут! Как тихо под луной!Как грустно, дорогая!Вот этот снег, и ночь, и ветер над НевойЯ вспомню, умирая.
«Он сказал: – Прощайте, дорогая…»
Он сказал: – Прощайте, дорогая!Я, должно быть, больше не приду. —По аллее я пошла, не знаяВ Летнем я саду или аду.Тихо. Пусто. Заперты ворота.Но зачем теперь идти домой?По аллее черной белый кто-тоБродит, спотыкаясь, как слепой.Вот подходит ближе. Стала рядомСтатуя, сверкая при луне.На меня взглянула белым взглядом,Голосом глухим сказала мне:– Хочешь, поменяемся с тобою?Мраморное сердце не болит.Мраморной ты станешь, я – живою.Стань сюда. Возьми мой лук и щит.– Хорошо, – покорно я сказала, —Вот мое пальто и башмачки. —Статуя меня поцеловала,Я взглянула в белые зрачки,Губы шевелиться перестали,И в груди не слышу теплый стук.Я стою на белом пьедестале,Щит в руках, и за плечами лук.Кто же я? Диана иль Паллада?Белая в сиянии луны,Я теперь – и этому я рада —Видеть буду мраморные сны.Утро… С молоком проходят бабы,От осенних листьев ветер бур.Звон трамваев. Дождь косой и слабый.И такой обычный Петербург.Господи! И вдруг мне стало ясно —Я его не в силах разлюбить.Мраморною стала я напрасно —Мрамор будет дольше сердца жить.А она уходит, напевая,В рыжем клетчатом пальто моем.Я стою холодная, нагаяПод осенним ветром и дождем.1922
