Двор на Тринадцатом

Малолетки ликуют! Что ты…

Я иду в колонне вместе со всеми и твёрдо знаю: иду в бой за правое дело.

Мы вошли в мятежный посёлок, сминая все надежды на мир. Махач назначен на площади перед магазином «Городок», но Сулажгора будто вымерла. Даже бродячие собаки слиняли. Агрессия находит выход в задиристых выкриках. Погромов не устраиваем, ограничиваемся демонстрацией силы.

Со стороны переезда заревели милицейские сирены. Кочкарь приказал сваливать. (Было ясно: победа за нами.) Мы с Саней ныряем под забор металлосклада, решаем переждать. Гул уазиков, нарастая, достигает высоты. Визжат тормоза. Беспорядочно хлопают дверки. По всей площади топот кованых сапог: «Кто не спрятался, я не виноват!». Трещит штакетник. Опять взвизгивает неугомонная сирена. В неё вплетаются крики, ругань, шумная возня.

Сирены, нарушая тишину, ещё долго носятся по ночному району.

Району, побеждённому без всякой драки силой нашего духа.

Отсидев часа два, изрядно продрогнув, мы выбрались из укрытия и тайком подались к дому. Наутро сообщили: человек двадцать всё-таки забрали в милицию; парней продержали ночь в изоляторе, больше так, для острастки, и отпустили. Предъявить им было нечего.

Стали старше. Кочкарь поступил в авиаклуб, в парашютный кружок. Присвоили ему третий разряд и – в армию. Служить призвали в романтически притягательные десантные войска.

Провожали Кочкаря на Высотную всем двором.

Наша команда к этому моменту удвоилась. С нами были наши девчонки. Я так с Женькой и дружил. Кочкарь был с Ниной.

Следом за Кочкарём в парашютный подались и мы с Витяней.

В теории Витяня обогнал всех. Наземную подготовку тоже освоил назубок. Его назначили старостой группы. (Куда ни глянь: Кочкарёвский двор впереди!) Следующий этап – прыжки с самолёта в Деревянном.

Вот и февраль месяц. Аэродром ДОСААФ: расчищенное зимнее поле, по краям сугробы в два метра. Двигатель самолёта запущен. Идём на посадку. Парашюты – основной и запасной, точно два увесистых курдюка, сковывают движения. Ледяная острая крошка летит в лицо, давит на грудь, не пускает в самолёт.

Возбуждённый, радостно пихаю Витяню в спину:

– Сейчас прыгнем!..

Витяня молчит и, такое ощущение, сильнее сгибается под тяжестью Д-5.

В самолёте он садится на металлическую скамейку у самого дверного проёма: ему прыгать первым. Я усаживаюсь рядом. Инструктор закрывает дверь. АН-2 набирает обороты, выруливает на взлётную полосу, прибавляет газу. Взлетаем. Как неваляшки, одновременно клонимся на бок. В салоне тряска, шум двигателя оглушает. Тереблю Витяню за рукав, не слыша себя, ору ему на ухо:

– Надо! было! фотик! взять!..

Он в ответ ненамеренно трясёт головой. Взгляд отсутствующий. Щёки бледные.

Самолёт делает большой круг, летит по прямой. Инструктор кидает пристрелочную ленту, определяет скорость ветра. Витяня заслоняет мне обзор, но кусок картинки вижу: внизу, в снежной дымке, белёсая земля, как на карте. Самолёт разворачивается, ложится на курс.

– Встать!

Я поднимаюсь. Витяня сидит. Смотрит себе под ноги. Толкаю его в плечо. Помедлив, встаёт, нехотя подходит к двери. Пол в самолёте наклонный, на подошвах валенок ледяная корка. Скользко. В самолёте болтанка. Хоть бы не упасть! Слева от выхода замигал красный фонарь. Навязчивая сирена пнутой шавкой взвыла над ухом прерывисто, громко: «Вв-вя, вв-вя, вв-вя».

Руки у нас сложены на груди: в правом кулаке зажато вытяжное кольцо основного парашюта, левая ладонь сверху – фиксирует.

Инструктор поворачивает рукоятку, открывает дверь… Будь это у нас во дворе, я бы сказал – на улицу… А тут!.. Близость холодной бездны возбуждает и… манит. Красный сигнал будто заклинило: он перестаёт мигать, вспыхивает ярче. Сирена зашлась длинно, тревожно. Инструктор хлопает Витяню по плечу:

– Первый, пошёл!

И вдруг Витяня отшатывается назад… дёргает вытяжное кольцо. Купол скомканным постельным бельём выползает из ранца, заполняя собой пространство в салоне.

Я в шоке…

Инструктор резко отодвигает Витяню в сторону и командует:

– Второй пошёл!

«Убьюсь, так убьюсь», – единственное, что успеваю подумать, и, оттолкнувшись левой ногой от порога, ныряю в холодную пустоту…

У молодёжи всегда есть свои кумиры.

И правильно!

Один хочет походить на знаменитого артиста, другой на полярника или космонавта. Я часто вспоминал нашу считалочку: «Кто ты будешь такой?». На этот вопрос ответил давно… Я непременно хотел стать таким, как Кочкарь. К тому моменту уже старший сержант воздушно-десантных войск Сергей Кочкарёв. И раз для этого нужно прыгнуть с неба, – я готов!

* * *

Пока Кочкарь ходил домой показаться родителям, Гера сбегал с трёхлитровой банкой до ларька, принёс бормотухи. Сели на скамейку у теннисного стола. Сергей расстегнул ремень, снял китель и остался в тельнике.

Витяня вытер пот со лба:

– Ну и духота. Гроза будет.

Кочкарь долго посмотрел в небо. Чёрные облака тяжело подползали к солнцу:

Выпили. Гера поставил мутный гранёный стакан на землю:

– Время бежит… Вовке на будущий год в армию. Саня служит в Заполярье, на Северном флоте. Сикося… Встретил его тут как-то в троллейбусе. Смотрю, весь в наколках, расписной, башка под ноль, но на харю такой свежий, цветущий. «Хорошо выглядишь», – говорю. Он: «Так я только что оттуда».

Выпили ещё. Закусили зелёным луком с грядки да ржаным хлебом. Гера принёс из дома гитару и подушечки «Дунькина радость»:

– Помнишь «конфетное дело»?

– Разве такое забудешь?!

– Ты у нас везу-унчик, тебя отец тогда не тро-онул!

Кочкарь взял в руки гитару. С ладов сорвались пробные аккорды… Он прикрыл глаза, и задушевные, родные до слёз, ритмичные мелодии наполнили двор. Спели про то, как плачет девушка в автомате, про Алёшкину любовь.

– Жалко, Джуди нет. Он бы свою любимую завёл: «Допрос ясеня».

Джуди, младшего брата Кочкаря, самосвал сбил на мотоцикле. На похороны приехать не удалось. Не чокаясь, помянули его.

Как-то незаметно банка опустела. Гера поднялся со скамейки:

– Щас сбегаю ещё…

– Валяй! – Кочкарь глянул на сараи и, припоминая что-то, встал. – Перед армией, как уходить, спрятал под обналичкой парашютную шпильку. На удачу. Интересно: блокировка жива – нет?

Упруго ступая, он направился к крайнему сараю, остановился у двери, сделал к ней шаг. Поддатенький Витяня засеменил следом, стараясь не отстать, и с ходу упёрся лбом в могутную спину Кочкарю; тряхнув охмелевшей головой, поднял затуманенный взгляд: цифра «13»! Мысли его беспокойно заметались: «Сикосин! Говорят, к ним в сарайку недавно пытались залезть».

– Кочкарь, идём отсюда…

– Я быстро…

Сергей с силой оттянул скрипучую потемневшую доску.

За спиной раздался шум. Затем пьяный женский крик. Не оборачиваясь, Кочкарь узнал голос тётки Сони, матери Сикоси. Потрясая рыхлым подбородком, задыхаясь от ярости и темпа, она прерывисто хрипела:

– Я вам… покажу! Как… в сар-р-ай-ку… мою! – и уже себе под нос свирепо: – Голодр-рр-ранцы!

До Кочкаря не сразу дошло, что ругают именно его.

Витяня попытался приобнять сварливую старуху, задобрить, отвлечь, но у него ничего не получалось. Из открытого окна на первом этаже выскочил Сикося и бросился к сараю на крик матери.