Дворцовые тайны. Соперница королевы
Шрифт:
Больше о гибели Джейн я ничего не слышала, но обстоятельства этой смерти казались мне странными, чтобы не сказать подозрительными, и я вдруг засомневалась, что речь шла о случайном нападении разбойников. Король, как я заметила, вообще ничего не сказал о кончине фламандки, хотя, если верить слухам, они когда-то были любовниками и, значит, в свое время она много для него значила. И она знала его секреты, в том числе тайну его связи с матерью Анны Болейн. А поскольку Его Величество сделал все возможное, чтобы правда об этом никогда не выплыла на свет, Джейн была вынуждена, по словам Бриджит, покинуть двор, став богаче на целый сундук полновесных золотых монет.
Чувствовалось, что новость о том, что Джейн больше нет, сильно расстроила короля, но была ли тому причиной их давняя любовь или нечто другое, мне
Я вспомнила, что Джейн весьма туманно говорила о своей будущей жизни, когда уезжала из Англии. Она упоминала лишь о том, что едет домой. Последний же час на английском берегу она провела, запершись с королевой. Никто не смел тогда нарушить их уединение. О чем они говорили? Вспоминали прошлое? Или обсуждали собственное будущее?
Почему-то я была почти уверена, что случившееся с Джейн как-то связано с делом об аннулировании королевского брака и с внезапным отъездом кардинала Кампеджио.
Как же обеспокоены и встревожены мы были в то лето — лето 1529 года. Одни боялись того, что потница обязательно вернется, другие — что войска императора Карла высадятся в Англии, чтобы встать на защиту королевы Екатерины. В городах и селах собиралось ополчение: люди разных сословий вооружались ржавыми мечами и кинжалами, а порой и простыми вилами, которые, как говорят, стали символом крестьянской войны в Германии. Самый воздух, которым мы дышали, полнился всевозможными слухами, задувал ветер перемен, грозящий разметать прежний порядок и унести с собой прочь привычные жизненные ценности.
Я съездила в Вулфхолл, чтобы навестить свою семью, но столкнулась лишь с неловкостью и взаимным напряжением. Я не решалась заговорить о Кэт, юном Генри и бедняжке Джоне, похороненном в общей могиле в Уолдрингэме вместе с другими умершими от потницы детьми. Казалось, мое присутствие в нашем фамильном поместье не очень желательно, особенно если сравнить отношение моих родителей ко мне с тем шумным, теплым приемом, который был оказан Неду. Мои родители не могли им нахвалиться и без конца повторяли, как быстро он богатеет (Нед и в самом деле одевался все лучше и лучше, возвысившись при кардинале и добившись того, что на него обратил внимание сам король, удостоивший моего брата несколькими поручениями). Они умилялись, глядя на Неда, и твердили, как он хорош собой, как далеко он уже продвинулся при дворе и как высоко взлетит, уж будьте уверены! Я только кивала и улыбалась, но старалась не поддерживать такие разговоры.
— Когда же мы будем праздновать твою свадьбу, Нед? — спросила как-то раз моя мать с широкой улыбкой. — Я слышала, что ты начал подыскивать себе невесту из хорошей семьи…
— Он не торопится связывать себя узами брака, — грубо прервал ее мой отец. — У Неда есть важные обязанности при дворе. Пусть себе женится, когда у него будут красивые дома и собственные земли, конюшня с прекрасными скакунами и сундуки с золотом под кроватью.
Я ушам своим не могла поверить — они говорили так, как будто бы Кэт и дети никогда не существовали. Я знала, что Неду удалось быстро расторгнуть свой брак с Кэт, но разве это зачеркивало все те годы, когда Кэт была частью нашей семьи, годы любви и заботы о детях? Моя мать была прекрасной бабушкой для Генри и Джона, она искренне любила их, а теперь стерла из памяти.
Пока я слушала разговор моих родителей, мне хотелось громко закричать, обвинить их в бесчувственности, а Неда — в немыслимом жестокосердии. Я оказалась отрезанной от своей семьи, потому что не могла вот так взять и выкинуть из головы Кэт, томившуюся в обители Святой Агнессы, и Генри, подвизающегося в учениках у лучника, не могла перестать думать о них с любовью, а о своем отце — с горечью и ненавистью.
Но я, конечно, сдержала себя, понимая, что криками и обвинениями ничего не добьюсь. На меня моя семья смотрела с досадой и жалостью.
«Столько лет, а она до сих пор не замужем», — читалось во взглядах родственников. (Тем летом 1529 года мне исполнилось двадцать три года.) Я случайно услышала, как мой отец посетовал в разговоре, что мне нечего особо предложить мужчинам, ведь я не отличаюсь ни красотой лица, ни фигуры.— Лавиния Терлинг, — говорил он владельцу соседнего замка, с которым гулял по полям, — вот это, я вам доложу, была штучка! Лицо ангела, а тело — как у Евы в Саду Эдемском.
Я услышала, как мужчины засмеялись, и подумала: «Что бы они почувствовали, если бы услышали нас, женщин, говорящих о них в таком тоне?»
Не встретив теплоты и понимания в родном доме, я вернулась ко двору, и тут снова оказалась в водовороте скрытых страстей, вызванных противостоянием королевы и Анны. В ход шли тычки и щипки, толчки и подначки, словом — любые возможности отравить жизнь ближнему. Сторонники королевы принимались чихать, едва завидев Анну, и находили любую возможность выказать ей свое неуважение, но так, чтобы не навлечь на себя гнев короля. Болейны и те, кто их поддерживал — а их, должна признаться, с каждым днем становилось все больше и больше, — отвечали ядовитыми репликами и злобными нападками.
Мы все слышали, как король называл Анну «моей малюткой», и мы называли ее так же, но с презрением, добавляя полушепотом: цыганка, гадюка, волчица, ведьма. Мы насмехались над ее оспинами. Мы нарочно указывали друг другу на «дьяволову отметину» — раздвоенный кончик пальца, — стоило только ей надеть перчатку для стрельбы из лука или унизать руки дорогими кольцами. Мы откровенно разглядывали ее живот. Анна не выдерживала и набрасывалась на нас, обзывая последними словами, но в этих нескончаемых мелких стычках мы постоянно одерживали, или думали, что одерживаем, верх. Мы и понятия не имели, что ждет нас дальше.
Глава 10
В тот день уже с утра чувствовалось приближение грозы. Было жарко и парило немилосердно. Целый день воздух оставался тяжелым и неподвижным. Напоенный густыми ароматами середины лета, он кружил голову. Ниже по реке, в той стороне, где находился Гринвич, гроза уже началась: темные, зловещие тучи сверкали вспышками молний, слышались отдаленные раскаты грома.
Мы находились в доме Уильяма Скеффингтона, королевского камердинера. Заняться тут было особо нечем, посему мы скучали и мучились вынужденной праздностью. Дом на берегу Темзы, недалеко от столицы, был велик, красив и прекрасно содержался. С одной его стороны ухоженные лужайки сбегали к реке, с трех сторон его обступал зеленый лес. Король отпустил большую часть слуг, оставив только Бриджит, Энн Кейвкант и еще одну из новеньких фрейлин — бледненькую скромную девушку по имени Маргарет, — чтобы мы разделили уединение Анны Болейн в этом загородном убежище и прислуживали ей. Да — прислуживали! Мы, которые все вместе состояли в свите королевы, теперь были разделены королевской волей — одна из нас вознеслась, пусть и на несколько дней, а другие оказались у нее в подчинении.
Нас страшно уязвляло то, что теперь мы были при Анне теми, кем она совсем недавно была при королеве. Мы должны были следить за ее нарядами, помогать ей во время ее туалета, а наделе большую часть времени сидели и ждали, когда она придумает для нас то или иное пустяковое поручение. Да и сама Анна еще не доросла до своей новой роли. Она взяла за правило отдавать нам приказы тоном уязвленной гордости, словно была уверена, что мы их не выполним, и заранее страдала от этого. Бриджит лучше всех справлялась с таким положением вещей. Мне кажется, ее даже забавляли наши раздраженные лица и показная суровость Анны. Энн Кейвкант, напротив, не могла смириться с возвышением Анны, была полна скрытой злобы и не раз мстительно бормотала про себя: «Кем она себя возомнила? Кто она такая — эта двуличная ведьма с раздвоенным пальцем?» Юная Маргарет, абсолютно неискушенная в придворных интригах, не понимала, что происходит, старалась всем угодить и плакала, когда Анна бранила ее и упражнялась на ней в своем злоязычии. Ну а я — я оставалась сама собой: наблюдательной, все подмечающей, полной скрытого непокорства, трезво взирающей на мир вокруг меня.