Дворцовые тайны. Соперница королевы

Я вздохнула, и она приняла мой вздох за подтверждение ее предположения.

— Ты боишься боли деторождения?

Я кивнула, хотя на самом деле вовсе не это меня сейчас заботило. Бриджит придвинулась ближе:

— На днях я услышала жуткую историю от повитухи, которая за свою жизнь приняла сотни младенцев. Она рассказала мне об одной женщине, у которой месячные прекратились, а живот вовсе не вырос.

— Но если живот не вырос, то где же был младенец?

— У нее в боку, — прошептала Бриджит.

Я в жизни не слыхала о таком и, конечно, желала подробностей.

— У нее сбоку образовалась словно бы небольшая опухоль — это и был ребенок. От этого она заболела и умерла, даром, что раньше была здоровой.

— А у нее точно не было ни потницы, ни чумы?

Бриджит медленно покачала головой.

— Это ужасно! — воскликнула я.

— Повитуха говорит, что такое случается. Видно, зачат ребенок был неправильно, не по природе.

— Ребенок, который не должен был родиться, — пробормотала я, подумав, что, видимо, этот малыш оказался неугодным Провидению.

Мы замолчали, поскольку наш разговор явно коснулся слишком мрачной темы.

— Вообще-то, тебе нет нужды тревожиться, — вновь заговорила Бриджит. — Такие вещи случаются очень редко. Я сама нервничала и испытывала неуверенность перед свадьбой. От меня ведь ничего не зависело, я ничего не решала. Ричард был намного меня старше, и я его почти не знала. Его для меня выбрали другие люди. Мне он нравился, — продолжала она, — но любви к нему я, конечно же, не испытывала. Но часто ли муж и жена любят друг друга? А если и любят, выдерживает ли проверку временем их чувство? Но я думала, что мы с Ричардом заживем счастливо. Я была уверена, что он никогда не обидит меня.

Бриджит глядела на меня с симпатией. Мне очень хотелось признаться ей во всем, но останавливала природная осторожность. Наконец я набралась смелости и заговорила, так и не зная до конца, что могу ей открыть:

— Вообще-то я не то чтобы волнуюсь. Здесь другое… я ни с кем не говорила об этом, особенно с Уиллом. Дело в том, что мне уже не кажется, что Уилл — тот человек, за которого я хочу выйти замуж.

— О Господи!

Я поискала в глазах Бриджит поддержки, но ее лицо выражало лишь вежливое внимание.

— Мне никак не выкинуть эти мысли из головы, сколько бы я не старалась. Что бы я ни делала, меня буквально гложут сомнения.

— У тебя есть еще кто-то?

Слова Бриджит разбередили мою сердечную рану. Глаза мои наполнились слезами — слезами вины, стыда и раскаяния. Я не ответила сразу, но потом резко смахнула слезы и выдохнула:

— Да!

К моему удивлению, Бриджит засмеялась:

— Так дело только в этом? Какие пустяки! Помню, как я сама сразу после помолвки без памяти влюбилась в одного лучника из королевской стражи. А все потому, что, как и ты, страшилась замужества. В его объятиях я хотела скрыться от того, что пугало меня. Как хорошо, что я вовремя разобралась в своих чувствах и дала лучнику отставку. Он вскорости женился на женщине своего круга — дочке мясника из Плимута. А теперь скажи мне честно, Джейн, — этот человек гораздо ниже тебя по происхождению? Кто-то, кого твои родители точно не одобрят?

Я кивнула.

— Кто-то, кого ты никогда не сможешь представить ко двору, кто не станет ровней всем нам?

Я вновь кивнула, тяжело вздохнув.

Бриджит пожала плечами и развела руки:

— Хорошенько подумай, что ты делаешь. Ты бросаешь вызов своей семье и в особенности своему отцу, если судить по тому, что ты мне о нем рассказывала и что я слышала от других. Ты попираешь те законы и правила, по которым мы живем здесь при дворе. Я права?

— Не знаю. Знаю только, что с тех пор, как я встретила этого человека, я словно переродилась. Прежняя Джейн умерла — я теперь совсем другая.

Бриджит успокоительно похлопала меня по руке:

— Поразмысли о том, что я тебе только что сказала. Никогда я не пожалела о том, что вышла замуж за Ричарда, а о лучнике и о дочери мясника давно и думать забыла.

Приближалось Рождество, и десяткам слуг растущего двора Анны Болейн были сшиты новые ливреи. На них большими буквами был вышит девиз: «Пусть жалуются, но теперь так и будет!» Это был прямой вызов королеве Екатерине и ее сподвижникам. Никто не сомневался, в кого метили эти слова.

И еще одно не могло остаться без внимания придворных: Анна теперь носила очень свободные платья, беспрестанно жаловалась на усталость и плохое самочувствие, требовала перепелиных яиц, гранатов, марципанов и прочих деликатесов, как часто делают беременные женщины. Как и раньше, весь двор пожирал глазами чрево Анны и мучился вопросом: скрывают ли свободные одежды королевской возлюбленной плод этой любви или же, наоборот, всякое отсутствие такового, то есть капризы и недомогания Анны — не более чем спектакль. Ответа не было даже у нас — тех, кто ей прислуживал.

Вызов, брошенный королеве Екатерине пошивом новых ливрей, не остался незамеченным, и королева, в свою очередь, заказала новые камзолы для своих слуг, на которых было вышито «Королева навсегда».

Теперь между людьми из свит соперничающих женщин то и дело вспыхивали драки. В один прекрасный день королю это надоело, и он отправил Екатерину в отдаленную резиденцию Оутлендз [56] на все время рождественских праздников, запретив ей возвращаться.

Анна победила, но король был очень недоволен ее поведением.

56

Оутлендз в описываемое время — королевская резиденция Тюдоров (а затем и Стюартов) в графстве Суррей, в 18 милях от Лондона. Здание дворца многократно перестраивалось и до современности не дошло.

— Почему ты все время нарываешься на ссору? — грубо кричал он. — Почему ты не можешь удовлетвориться тем, что я уже тебе дал, что я уже сделал для тебя? Мало тебе своего собственного двора, своих слуг и стражников? Тебе надо, чтобы твои люди задирали окружающих?

— Мои слуги защищают меня от этой проклятой Кентской Монахини! — резко отвечала Анна. — И еще они берегут меня от испанцев и сторонников той женщины, которая осмеливается называть себя королевой!

Один из таких полных взаимными обвинениями разговоров кончился тем, что король выбежал, хромая, из залы, в страшном гневе, но затем все же вернулся уже в другом — покаянном — настроении.

— Прости меня, моя малютка, моя сладкая девочка, — проговорил он, целуя Анне руку (я обратила внимание, что он никогда не целовал руку с раздвоенным пальцем. Я никогда не говорила об этом ни с кем, но всегда спрашивала себя — заметил ли еще кто-нибудь эту странность?)

Король даже в присутствии придворных теперь вел себя с Анной так, как будто бы они совсем одни и никого вокруг не существовало.

— У меня опять разболелась нога, — продолжал он умоляющим голосом. — Ты знаешь, иногда эта боль так зверски меня мучает, что я просто кидаюсь на людей.