Дворцовые тайны

Упомянутый выше Волконский, вдовец, супруг той бедной Асечки, чей салон разгромил Меншиков, после испытательного срока стал полноправным шутом при дворе Анны Иоанновны. У него были важные обязанности: он кормил любимую собачку императрицы Цитриньку и разыгрывал бесконечный шутовской спектакль — будто он по ошибке женился на князе Голицыне. Теперь подобная шутка, скажем, в Дании или Норвегии не служит предметом юмора.

Другой персонаж, неаполитанец Пьетро Мира (в русской, более непристойной редакции Петрилий, или Педрилло), приехал в Россию в составе итальянской труппы в качестве певца и скрипача, но поссорился с капельмейстером Франческо Арайя и перешел в придворные шуты. С ним Анна обычно играла в подкидного дурака, он же держал банк в карточной игре при дворе. Исполнял он и разные специальные поручения императрицы: дважды ездил в Италию и нанимал там для государыни певцов, покупал ткани, драгоценности, да и сам приторговывал бархатом.

Граф Алексей Петрович Апраксин происходил из знатного царского рода. Он был сыном боярина и президента Юстиц-коллегии времен Петра I — Петра Матвеевича Апраксина, племянником генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина и царицы Марфы Матвеевны. Этот шут был негодяем и проказником по призванию, как о нем говорил Никита Панин, «несносный был шут, обижал всегда других и за то часто бит бывал». За ревностное исполнение своих обязанностей он получал от государыни богатые пожалования.

История другого шута — князя Михаила Голицына весьма трагична. Он был внуком знаменитого боярина князя Василия Васильевича Голицына, первого сановника времен царевны Софьи, жил с дедом в ссылке, потом был записан в солдаты. В 1729 году он уехал за границу. В Италии Голицын перешел в католицизм, женился на простолюдинке-итальянке и потом с ней и ребенком, родившимся в этом браке, вернулся в Россию. Свою новую веру и брак с иностранкой Голицын тщательно скрывал, но все стало известно властям, и за отступничество от православия князя про тив его воли сделали шутом. Впрочем, ему повезло: могли ведь и сжечь на костре или заточить в монастырь. Однако до императрицы Анны дошли сведения о необычайной глупости Голицына. Она приказала привезти его в Петербург. На «просмотре» князь понравился государыне, и она в 1733 году сообщала Салтыкову, что «благодарна за присылку Голицына… всех лучше и здесь всех дураков победил».

Его несчастной жене-итальянке в чужой стране жилось нелегко. Как-то императрица Анна повелела навести о ней справки. Посланный нашел женщину в Немецкой слободе в отчаянном положении — без денег, без друзей, голодную, без теплой одежды. Она недоумевала, куда исчез ее сын Иван и куда пропал муж Михаил Алексеевич. Неизвестно, помогла ли ей Анна, но через год ее было велено привезти в Петербург и, как предписывалось конвою, «явитца у генерала Ушакова тайным образом». С тех пор следы несчастной женщины теряются в Тайной канцелярии.

Между тем муж ее благополучно жил при дворе и получил прозвище Квасник, потому что ему поручили подносить государыне квас. Именно этого Квасника и решила женить Анна Иоанновна в знаменитом Ледяном доме, построенном весной 1740 года на Неве…

Король русских дураков

Но все-таки главным шутом императрицы Анны был единодушно признан Иван Алексеевич Балакирев. Столбовой дворянин, он родился в 1699 году и в молодости служил в Преображенском полку. Ловкий и умный преображенец чем-то приглянулся при дворе и был зачислен в штат служителей. Балакирев сильно пострадал в конце царствования Петра I, оказавшись втянутым в дело фаворита царицы Екатерины Виллима Монса. Он якобы работал у любовников «почтальоном». Возможно, что уже тогда он выполнял обязанности шута. В 1724 году за связь с Монсом Балакирев получил шестьдесят ударов палками и был сослан на каторгу. Подобные обстоятельства, как известно, мало способствуют юмористическому взгляду на мир. К счастью для Балакирева, Петр вскоре умер, Екатерина I вызволила с каторги верного слугу. Но прежняя военная служба у Балакирева не пошла. При Анне Иоанновне отставного прапорщика Ивана Балакирева окончательно призвали в шуты, и тут он и прослыл большим остроумцем, прекрасным актером.

Известно, что шутовство — всегда представление, спектакль. Анна и ее окружение были большими охотниками до шутовских «пьес». Конечно, за этим стояло древнее восприятие шутовства как дурацкой, вывернутой наизнанку традиционной жизни, шутовское воспроизведение которой смешило зрителей до колик, но было порой непонятно иностранцу, человеку другой культуры.

Автор, режиссер и ведущий

Каждый шут имел в «спектакле» определенную роль. Педрилло не только ездил в Италию за покупками для императрицы, но и разыгрывал свои «постельные пиесы» с большой пользой для себя. Так, современник рассказывал, что однажды Бирон в шутку осведомился у шута, правда ли, что он женат на козе, намекая на редкую уродливость его супруги. Шут радостно отвечал: «Не только правда, но жена моя беременна и должна на днях родить. Смею надеяться, что Ваше высочество будете столь милостивы, что не откажетесь, по русскому обычаю, навестить родильницу и подарить что-нибудь на зубок младенцу». Бирон, смеясь, обещал заглянуть к шуту при случае. Через несколько дней Педрилло объявил Бирону, что коза — его жена — благополучно разрешилась от бремени, и напомнил ему об обещании. Затем Анна, любившая такие шутки, послала всех придворных к роженице. Они увидели в постели шута и настоящую козу, украшенную бантами. Каждый поздравлял «супругов» и клал под подушку червонец «на зубок» новорожденному. Так у шута с козой быстро образовался неплохой капитал.

Но шутки-интермедии Балакирева, густо замешенные на непристойностях, были особенно смешны, они тянулись порой годами. При дворе долго разыгрывался «спектакль» Балакирева, когда тот поставил на кон в карточной игре свою лошадь и стал ее проигрывать по частям. О том, что Балакирев проиграл уже половину скакуна, Анна написала в Москву и просила высших чиновников помочь несчастному отыграть животное. Конечно, генерал-аншефы помогли, а как же иначе!

В шутовские «спектакли» Балакирева втягивались не только придворные и высшие чины государства, но и иерархи Русской православной церкви. Дело в том, что Балакирев стал публично жаловаться на свою жену, которая отказывала ему в супружеских ласках. Этот «казус» стал предметом долгих шутовских разбирательств, а потом Священный синод на своем заседании принял решение о «вступлении в брачное соитие по-прежнему» Балакирева со своей супругой. Пикантность всей ситуации придавал известный всем факт сожительства Бирона с Анной Иоанновной. Почти так же открыто, как при дворе обсуждали беды Балакирева, в обществе говорили, что Бирон с императрицей живут как-то уж очень скучно, «по-немецки, чиновно», и это вызывало насмешку.

Конкуренция — двигатель остроумия

Успех одного шута встречался другими в штыки. Периодически вспыхивали непристойные распри и даже драки, и весь двор покатывался со смеху, вспоминая «сражения» этой «войны»… А между тем распри шутов бывали нешуточные — борьба за милость государыни тут шла с не меньшим напряжением, чем в среде придворных и чиновников, с кляузами, подлостями и даже мордобоем. А это и было смешно окружающим… Свары и драки шутов особенно веселили государыню. Г. Р. Державин вспоминал рассказ современника Анны Иоанновны о том, что, выстроив шутов друг за другом, императрица «заставляла их толкаться, что приводило к драке и свалке. Часто заставляли их производить между собою драку, и они таскали друг друга за волосы и царапались дал<е до крови. Государыня и весь ее двор, утешаясь сим зрелищем, помирали со смеху».

Но следует знать, что смешить — грязная работа и довольно мерзкое зрелище. Если бы нам довелось увидеть шутки Балакирева и ему подобных, то ничего, кроме отвращения к этому похабному зрелищу, замешенному на вульгарных шутках и намеках, мы бы не испытали. Люди же прошлого иначе относились к скабрезным словам и грубым выходкам шутов. Психологическая природа шутовства состояла в том, что шут, говоря непристойности, обнажая душу и тело, давал выход психической энергии зрителей, которую держали под спудом строгие, ханжеские нормы тогдашней морали. Как пишет историк Иван Забелин, «на то и существовал в доме дурак, чтобы олицетворять дурацкие, а в сущности, вольные движения жизни».

Императрица Анна была ханжой, строгой блюстительницей общественной морали, но при этом состояла в незаконной связи с женатым Бироном. Отношения эти осуждались верой, законом и народом. Об этом государыня отлично знала из донесений Тайной канцелярии. Поэтому не исключено, что шуты с их непристойностями и скабрезностями, обнажением «низа» позволяли императрице снимать неосознанное напряжение, расслабляться.

Там, где кончается смех

Не смешно было только самому Балакиреву. Это была его работа, служба, тяжелая и порой опасная. В одном из «Анекдотов» о Балакиреве шут, спасаясь от рассердившегося на его каламбуры Петра I, прячется под шлейфом платья царицы Екатерины. Это значит, что слово — единственное оружие шута — дало осечку. Шутка была не понята, старинное правило прощения шута — «на дураке нет взыску» — не сработало, и знаменитая дубинка грозного царя нависла над его головой. Так было и потом — шутить возле Бирона было опасно. Поэтому, когда в 1740 году умерла императрица Анна, Балакирев выпросился в свою рязанскую деревню и провел там, в тиши и покое, остаток жизни — двадцать лет. Более мрачного и неразговорчивого соседа окрестные помещики в своей жизни не видали — свое Балакирев уже отшутил.

«Мешочек смелости» за пазухой: Алексей Черкасский

Искусство дремать без ущерба для биографии

В тяжелые времена реформ и переворотов особенно трудно удержаться на вершине власти и почти невозможно дожить без опалы и отставки до естественной кончины в собственной постели. Еще труднее до самого конца быть «в милости», оставаться окруженным официальным почетом, приободренным неизменной лаской государя. К числу таких редких счастливцев русской истории относится князь Алексей Михайлович Черкасский. Многие современники видели в нем лишь ленивца и глупца, который делал карьеру благодаря удачному стечению обстоятельств да умению ловко дремать с открытыми глазами на бесчисленных заседаниях.

Черкасского из-за особой тучности называли «телом» правительства, тогда как «душой» считали других — более честолюбивых, ловких, пронырливых, вроде Петра Шафирова, или потом, уже при Анне Иоанновне, фельдмаршала Миниха, Андрея Остермана или Артемия Волынского. Но они, эти ловкачи, вдруг куда-то исчезали, проваливались, всходили на эшафот, ехали не по своей воле в Сибирь, а «глупый» Черкасский из года в год неизменно и невозмутимо вел заседания государственных учреждений, пересидев всех своих друзей и недругов, да еще пятерых самодержцев.