Дворцовые тайны
Шрифт:
Конечно, важную роль в преображении Шереметева сыграло длительное путешествие по Европе, но не только оно. Еще задолго до начала петровской эпохи Борис Петрович жил иначе, чем многие его современники. Он бывал в Польше с дипломатической миссией, видел жизнь польской шляхты и королевского двора. Он даже изучил польский язык и во время визита в Варшаву понравился своим обхождением польской королеве, знаменитой Марии — Марысеньке. Дух европейской жизни не был чужд ему, как и западные удовольствия, одежды, привычки. Свидетель-иностранец заметил, как однажды царь, разговаривая о чем-то с вельможами, обернулся к Шереметеву и стал расспрашивать его про Рим, а потом внимательно выслушал Бориса Петровича, который «похвалил приятный климат и красоту местности». Торжественно встреченный на Мальте, он удостоился редкой награды — пожалования в мальтийские рыцари. Некоторые считали, что Шереметев «не жалел больших издержек для получения знаков отличия Мальтийского креста». Но зато с тех пор, на зависть окружающим, Шереметев титуловался в документах: «Кавалер
Однако при всех своих заслугах Шереметев не был выдающимся человеком. Борис Петрович — личность вполне заурядная, неяркая, без воображения и духовных исканий. «Не испытлив дух имею», — признавался он в письме своему приятелю Ф. М. Апраксину. Но зато он обладал другими достоинствами. В нем была та солидная надежность, которая внушает подчиненным уверенность и придает мужество далее в самом жарком бою. Возможно поэтому Петр и вверил ему свою армию. Шереметеву случалось поступать не так, как хотелось бы государю — человеку порывистому и стремительному. Часто царь требовал от Шереметева быстроты, активности и бывал недоволен, когда фельдмаршал мешкал. Письма Петра I к нему полны понуканий, упреков и угроз: «Не чини отговорки ничем!»; «Зело мне дивно, что по многим довольным разговорам и положа на мере (то есть решив заранее. — Е. А.), ныне паки переменяете. Ныне вам в Шлютельбурге делать нечего, извольте ехать во Псков, а к нам неотложно извольте быть к празднику». Типично московский ответ Шереметева по пословице «московский тотчас — целый век» бесил царя. «Указ твой о поездке во Псков получил, и побреду, как могу управитця», — докладывал Шереметев. «Я тебе побреду!» — верно, ворчал Петр и слал новые «торопительные» письма.
Но при этом царь не спешил расстаться с Шереметевым, не отправлял его в отставку и даже не подчинял другому командующему. Он знал наверняка, что старый конь борозды не испортит и что российский кунктатор зря не будет рисковать, не бросится, подобно плебею и выскочке Меншикову, в авантюры. А Шереметеву было ведомо, что Петр не любит неоправданный риск, тяжело решается на генеральное сражение — ведь в нем многое зависит от случайности, как в карточной игре. Кроме того, у военных всегда есть некий «счет», по которому ранжируются воинские начальники. Шереметев был бесспорно первым: по происхождению, знатности, стажу службы, старшинству. Когда Меншиков торговал пирогами с зайчатиной, Шереметев успешно командовал войсками в войне с турками и во время Азовских походов даже дошел до Черного моря. Он предпочитал вести «негероическую», но рациональную войну, насколько она возможна в России: медленно, имея огромный перевес сил, продвигаться вперед, закрепляться на завоеванных рубежах и ждать новых распоряжений государя.
А вообще жизнь фельдмаршала была тяжелой, изнурительной. Грозный для врагов, он был придавлен страшной ответственностью, все время боялся не только за врученную ему армию, но и за себя. Сложными были его отношения с Меншиковым, нахрапистым, завистливым и бесстыжим любимцем царя. С Алексашкой приходилось держать ухо востро, в этом отчасти причина медлительности и нерешительности фельдмаршала. Как писал австрийский дипломат О. А. Плейер, Шереметев, воюя вместе с Меншиковым, «редко принимает окончательное решение, если только не боится скорого гонения. Он верно знает, что если и сделано будет что-нибудь хорошее, Меншиков тотчас позавидует тому, либо припишет себе счастливый конец и похвалу его приказа. Этот князь терпеть не может, если кто-нибудь входит в царскую милость». Сохранившиеся письма Шереметева к Меншикову полны любезной предупредительности. Старый боярин знал, с кем имел дело: не тронешь — не завоняет!
Непросто Шереметеву было и с самим царем. Петр, используя способности и опыт Бориса Петровича, чуждался его и не пускал в свой ближний круг. Все-таки Шереметев принадлежал к кругу московских бояр, враждебному царю. В наиболее ответственные моменты кампании в штабе Шереметева появлялся посланный Петром человек, которому поручалось присмотреть за командующим, Шереметев вечно страшился чем-нибудь прогневить царя, лишиться его милости, пожалований и похвалы. А государеву холопу они всегда так нужны! В письме к секретарю Петра I А. В. Макарову он с тревогой вопрошал: «Нет ли на меня вящего гнева Его величества?» В письмах к царю он инстинктивно принимает позу приниженной покорности. Его жизнь никогда не принадлежала ему, он всегда ощущал себя послушным рабом и больше всего страшился, как бы государь не подумал о нем иначе.
В конце жизни, в 1718 году, уже смертельно больной, фельдмаршал испугался, чтобы — не дай Бог! — царь не заподозрил его в симуляции, в нежелании судить царевича Алексея Петровича. Ведь он получил строгий государев указ явиться в Петербург и участвовать в суде над наследником. В письме тому же Макарову, а на самом деле Петру (кабинет-секретарь обычно читал полученную им почту государю) фельдмаршал, объясняя свою задержку в Москве болезнью, писал: «Я имею печаль, нет ли его, государева, на меня мнения, что живу я для воли своей, а не для неволи, и чтобы указал меня освидетельствовать, ежели жива застанут, какая моя скорбь (болезнь. — Е. А.) и как я, на Москве будучи, обхожусь в радости». Воля
и радость — это не удел верноподданного!Вскоре Борис Петрович убедился, что тревоги его не были напрасны, что царь ему все равно не поверил и затаил злобу. Это было видно из письма, которое Шереметев получил от него в октябре 1718 года. Там были вроде бы скупые, нейтральные, но полные скрытого недоброго смысла слова: «Житье твое на Москве многие безделицы учинило в чужих краях, о чем, сюда как приедешь, услышишь». Скорее всего, до Петра дошли слухи о том, как в Европе восприняли смерть царевича Алексея. Наверное, заграничные недруги писали, что вот-де, в отличие от прочих сподвижников Петра, старый боярин Шереметев, симпатизировавший наследнику, вопреки воле царя не явился на суд, сказавшись больным, и не подписал смертный приговор царевичу. Этим своим письмом Петр воткнул в сердце старика последнюю занозу, и оно не выдержало.
Он умер в Москве 17 февраля 1719 года, накануне того дня, когда по указу царя его должны были почти силой везти в Петербург. До самого конца у Шереметева не было ни душевного и физического покоя, ни воли — царская служба пожирала все его время, всю его жизнь. Богатейший помещик России, он редко бывал в своих владениях. Домосед и хлебосол, он был вынужден таскать за собой по всей Европе кухню и любимые серебряные сервизы. Даже насладиться страстью к лошадям он не мог по своему хотению. Походы, походы… Лучшие лошади гибли, не выдерживая их, о чем фельдмаршал скорбел больше, чем о смерти своих солдат. Он не раз порывался подать в отставку. Так, после тяжелейшего Прутского похода 1711 года, когда русская армия под его началом оказалась в окружении и только чудом спаслась, силы фельдмаршала были на исходе. «Боже мой, — писал он своему приятелю Апраксину, — избави нас от напасти и дай хоть мало покойно дожита на сем свете, хотя и немного пожить.» И он решился просить царя отпустить его в монастырь. Он хотел укрыться от терзающей его жизни за стенами любимого Киево-Печерского монастыря, святость которого почитал особо. Но Петр поднял фельдмаршала на смех и вместо пострижения приказал ему жениться на вдове своего дяди Льва Нарышкина, Анне Петровне. Отказать царю у Шереметева не было сил. Жена была молода и красива. Мы не знаем, был ли счастлив в семейной жизни Борис Петрович, но детей в этом браке было много — четверо. О царских шутках по поводу первенца сказано выше.
Тяжко заболев в 1718 году, Шереметев вновь вернулся в мыслях к тому, о чем давно мечтал. В завещании он просил похоронить себя в Киево-Печерском монастыре — не удалось пожить в святости, буду хотя бы лежать в святом месте! Но государь решил участь покойного иначе. Даже последние, предсмертные желания подданных для него ничего не значили. По указу Петра тело Шереметева перевезли в Петербург, и его могила стала одной из первых в некрополе Александро-Невского монастыря. Так даже смерть старого фельдмаршала, как и прожитая им в вечном страхе и трепете жизнь, послужила высшим государственным целям.
Размышления у открытого склепа: Роман Брюс
В популярных исторических книгах о юном Петербурге подробно говорится о его основании весной 1703 года, о строительстве Адмиралтейства, о трудностях великой северной стройки и лишь мельком отмечается, что несколько раз городу угрожали шведы, нападения которых удалось успешно отразить. Между тем в истории Петербурга было несколько лет, когда казалось, что он будет оставлен русскими, что город придется срыть, подобно возвращенным туркам в 1711 году Азову и Таганрогу, а только что заведенный на Балтике флот, подобно Азовскому, частично утопить, частично сжечь, лишь бы не достался врагу. В 1705–1709 годах такая угроза многим представлялась вполне реальной. Судьба Петербурга всецело зависела от того, как пойдут дела в Польше, Белоруссии и на Украине. Ввязавшись в Северную войну на стороне польского короля Августа II, Петр испил всю чашу горечи после того, как, основав Петербург и заняв Копорье, Ям, Нарву и Дерпт (Тарту), устремился на поля Польши на помощь своему союзнику. Обстановка там сложилась такая, что о первых победах в Прибалтике пришлось забыть. В Польше армии Петра I противостояли не слабые гарнизоны прибалтийских крепостей, а вышколенная, прекрасно вооруженная шведская армия во главе с тогда еще не знавшим поражений юным королем-викингом Карлом XII. Посему Петру под мощным натиском шведов пришлось где поспешно отступать, а где и попросту бежать. Война покатилась из Польши в Белоруссию, потом на Украину. Воинственный король был упорен, отважен и бескомпромиссен. После некоторых раздумий царь дал указание восстанавливать укрепления Москвы. Видно, он готовился у стен старой столицы дать бой сильному врагу.
Словом, тут уже было не до амбициозных планов грозить шведам с невских берегов. Петербург же был предоставлен на волю Бога и обер-коменданта Романа Вилимовича Брюса.
Напомню, что в крепостях не было более важного чина, чем комендант. Это только в мирное время комендант чем-то напоминал управляющего и хозяйственника. Зато во время вражеской осады все взгляды были устремлены на него. На коменданте лежала огромная ответственность за судьбу крепости. Только он, как командир корабля, решал судьбу людей, ему подвластных. Только он мог приказать спустить флаг и сдаться неприятелю или держаться до последнего. И во всех случаях он рисковал больше других.