Дворец грез

У меня враз пропал аппетит, и я отказалась от медовых фиников, что мне принесли. Я подняла бокал с вином.

— Расскажи мне о нем, Гуи, — попросила я.

Мастер ополоснул пальцы в полоскательнице и, отодвинув свой стол, откинулся на полушки.

— Ра-мессу-па-Нетер, — медленно произнес он. — Рамзес Божественный. Никогда не совершай ошибку, недооценивая его, Ту. Невзирая на все его недостатки, он далеко не глуп. Если бы Сетнахт дожил до исполнения своих желаний касательно Египта, он бы обуздал жрецов, как только договоренность с ними достигла подходящего равновесия Маат на его землях, — продолжал он. — Но он умер, и к тому времени, как его сын получил возможность отвлечь свое внимание от угрозы вторжений иноземцев, что занимала его первые одиннадцать лет правления, стало слишком поздно. Хозяйство Египта было уже в руках храмов, и Рамзес не знал, что с этим делать.

Внимательно слушая слова Гуи, я вгляделась в его лицо. Казалось, он как-то вдруг очень устал, веки его красных глаз опухли, четче обозначились морщинки на бледном лице.

— Стабильность Египта висит на волоске, — подытожил он. — Добыча золота в рудниках Нубии сокращается. Наши управляющие — люди иноземного происхождения, которые больше заботятся о своем положении, чем о благе страны. Верховный жрец Амона царствует в Фивах безраздельно, потому что фараон редко бывает там. Вот ситуация, в которой мы оказались. Вот с чем мы хотим, чтобы ты боролась.

В тот момент я ощутила себя очень маленькой и слабой. Что могу я, молодая девушка, сделать для того, чтобы повлиять на такого человека и остановить разложение в стране, которое уже достигло такого размаха?

— А что царевич Рамзес? — робко спросила я, с не совсем бескорыстным интересом. — Уверена, он может что-нибудь сделать!

Мой голос, должно быть, выдал меня, потому что взгляд Гуи вдруг стал очень пристальным.

— Так, — мягко сказал он, — ты ведь влюбилась в нашего прекрасного царька, правда, Ту? Тогда берегись! Рамзес — отшельник. Почти все свое время он проводит в одиночестве в пустыне — охотится он, или гоняет в колеснице, или общается с богами, кто знает? Своими мыслями он не делится ни с кем. Хоть ему уже двадцать восемь лет, у него только одна жена и очень мало наложниц. Что до его политических убеждений — никто не слышал, чтобы он высказывался за или против методов управления его отца. И не надейся очаровать его! С того момента, как твой отец подписал тот свиток, ты принадлежишь фараону, и только ему, и, если ты будешь неверна ему, обречешь себя на смерть.

Мысль о подобном ограничении еще не приходила мне в голову. Я на самом деле так глубоко не задумывалась о последствиях столь лестного предложения из дворца. Мне почему-то казалось, что наложница должна быть более свободна, чем законная жена, но, конечно, это было не так. Это была не простая договоренность о совместном проживании, как в моем селении, это было соглашение с самим живым богом, и любой рожденный ребенок, вне всякого сомнения, должен считаться потомком царя. И теперь я буду привязана к этому дряблому телу, пока смерть не призовет одного из нас. Внезапно перспектива показалась мне ужасающей. Я выбралась из-за стола, на коленях подползла к Гуи и положила голову ему на колени; мои пальцы скользили по его твердым и крепким бедрам.

— И все же я не думаю, что смогу это сделать, Гуи, — прошептала я в его теплые белые колени. — Я хочу остаться здесь, с тобой.

Он мягко отстранил меня и встряхнул.

— Слишком поздно, — ответил он. — И ты сможешь, Ту. Я знаю: ты сможешь. Пусть от тебя зависит его здоровье, пусть от тебя зависит наслаждение его плоти. Будь настойчивой и решительной. Не улыбайся глупо, приближаясь к нему с потупленным взором, как делают другие, которые воображают, что это все, чего он хочет. Это то, чего он хочет, но не то, что ему нужно.

— Я не умею обращаться с мужчиной, — сказала я нерешительно. — Я не знаю, что нужно делать.

Он положил одну руку мне на затылок и резко притянул меня к себе. Его глаза стали суровыми.

— Используй свое чутье, свою интуицию, — сказал он жестко, — Жаль, что я не могу научить тебя сам, это запрещено. Ты должна прийти к нему девственницей.

Может быть, если бы я не покачнулась невольно под его рукой, он бы смог сохранить самообладание. Но я пошевелилась, и его губы раскрылись, и нашли мои губы, и с силой припали к ним, отчего меня пронзила дрожь; я ответила на его поцелуй и обвила руками его шею, запустив пальцы в прекрасные белые волосы. У его губ был вкус вина и корицы. Теплый язык был настойчивым, от его движений волна возбуждения захлестнула меня, и я прижалась к нему всем телом. Он застонал, скользя пальцами вниз по моей спине, и тут послышалось вежливое покашливание. Задыхаясь, мы отпрянули друг от друга. Совсем рядом с непроницаемым выражением лица стоял Харшира.

— Генерал Паис, Мастер, — сказал он.

Гуи провел дрожащей рукой по губам:

— Проводи. — Он схватил свое вино и залпом выпил его. Он не смотрел на меня.

Паис быстро подошел к нам, с улыбкой поздоровался и щелкнул пальцами слугам, которые уже бежали с закусками. Потом он опустился на подушки, на которых я совсем недавно сидела, и критически оглядел нас обоих.

— Да, маленькая царевна, в этот вечер ты выглядишь воистину прелестно, — заговорил он. — Я почти склонен пожалеть нашего царя, потому что, пав жертвой такой красоты, он навечно останется твоим пленником.

— Генерал очень добр ко мне, — выдавила я, с ужасом сознавая, что от проницательных глаз генерала наверняка не ускользнуло, что колени Гуи еще так близко к моим и грудь его вздымается слишком высоко и часто.

— Он вовсе не добрый, — сухо сказал Гуи. — Он говорит правду. Будь уверена, моя Ту. А теперь иди полежи на своей кушетке, будь хорошей девочкой и дай мне поговорить с братом.

Я тотчас повиновалась, с облегчением вскочив и поклонившись им обоим. Я чувствовала себя удивительно неуклюже, руки и ноги едва мне повиновались.

— Ну, Гуи, — услышала я слова генерала уже в дверях, — ее отец дал согласие? Ну конечно дал. Она взбудоражит гарем своим появлением. Какая потеря!

Дверь за мной закрылась, и я не услышала, что ответил Гуи. Раскрасневшаяся, растрепанная и возбужденная, я направилась в свою заповедную комнату, слова Паиса эхом отдавались у меня в голове: «Какая потеря! Потеря…» Я сосредоточенно вызывала в воображении сияющий образ царевича Рамзеса, и, когда Дисенк закончила раздевать меня, я уже успокоилась.

Те немногое дни, что мне оставалось прожить в этом доме, я спокойно работала с Гуи, уйдя с головой в череду диктовок, консультаций, приготовления целебных мазей и снадобий для его немногочисленных пациентов. Мы не говорили о том внезапном исступленном поцелуе в ночь нашего возвращения. Гуи вел себя так, будто ничего не случилось, и я поэтому поступала так же. Но мне не давал покоя этот поцелуй. Я изо всех сил старалась вытеснить из памяти горячие губы Гуи, ощущение его твердой плоти, его вспыхнувшие страстью глаза и представить на его месте царевича Рамзеса, но в отчаянии понимала, что не могу этого сделать.

Не однажды, беспокойно проворочавшись в своей постели всю ночь, под утро я решалась форсировать ситуацию с Гуи. Я хотела натереться ароматным маслом, завернуться в халат, потом проскользнуть в его опочивальню и соблазнить его. Соглашение с фараоном можно как-нибудь расстроить. Мы с Гуи в высшей степени изобретательны. Но страх, что он откажет, удерживал меня от этой попытки. Я начала осознавать всю глубину его желания, но оно было направлено не на меня, а на процветание Египта, в основе которого лежало восстановление Маат. Лелея свои планы, он решил использовать меня, и я знала, что он с этого пути не свернет.