Дворец грез

А что, если начать интриговать против нее, чтобы в конце концов добиться ее смещения? При мысли об этом по телу у меня пробегала приятная дрожь. А когда я представила, как этот искривленный рот еще больше обезобразится от боли, как хрупкое тело скорчится, когда мой яд пропитает его кровь, я совсем воспрянула духом и подняла голову. Но что, если Аст-Амасарст невиновна? Я вздохнула. Нет. Ничего нельзя было поделать.

Когда вернулась Дисенк, уже совершенно спокойная и сдержанная как всегда, мы коротко обсудили случившееся, и я собственноручно написала письмо Гуи, рассказав ему о том, что произошло. Дисенк поклялась более пристально следить за приготовлением еды для меня. Я спросила, как ей показались другие служанки гарема. Не заметила ли она чего-нибудь необычного в их поведении, такого, что показалось бы ей подозрительным? Она покачала головой. Служанки сплетничали так же самозабвенно, как и их хозяйки, но Дисенк ничего не встревожило. В конце концов мы перестали говорить об этом, но я никак не могла перестать об этом думать: неясная угроза всюду мерещилась мне среди дня и преследовала в ночных кошмарах. Я, как никто другой, знала, что искусные руки найдут дюжины разных способов использовать яд, и оставалось только надеяться, что в Пи-Рамзесе об этом знаю только я и Гуи.

ГЛАВА 20

Неделей позже я получила вызов от царевича Рамзеса. За эти дни случай с отравленными винными ягодами постепенно стал казаться мне проявлением неизбежного риска, с которым было связано мое положение. Жизнь привилегированных наложниц в гареме всегда была полна опасностей. Это являлось своего рода расплатой за милость фараона, риском, который не должна была сбрасывать со счетов та, что решится начать восхождение но зыбкому и крутому склону царского благоволения, и мне не следовало удивляться столкновению с реальностью.

Было невыносимо знать, что меня ненавидят, и самое ужасное было то, что у меня не было возможности отомстить. Мстительность всегда была присуща моей натуре. Однако к тому времени, как у моей двери появился вестник царевича Рамзеса, я смирилась со своим положением; вестник почтительно приветствовал меня и попросил явиться в личные покой царевича. Дисенк как раз только отложила в сторону мое ароматическое масло и надевала мне браслеты.

— Но я не могу отправиться к нему прямо сейчас, — сказала я. — Я иду к фараону. Не может ли царевич подождать до завтра?

Втайне я была удивлена приглашением царевича. Долгое время я видела его лишь мельком и изо всех сил старалась забыть о нем.

— Царевич знает, что твое время не принадлежит тебе, госпожа Ту, — ответил вестник. — Поэтому он умоляет тебя посетить его сегодня ночью, когда ты будешь возвращаться в гарем.

— Но это будет не раньше полуночи, — возразила я озадаченно. — Я не хотела бы будить царевича.

— Царевич собирается на ночную рыбалку, — был ответ, — а потом у него будет дружеская вечеринка. Он не ляжет спать.

Я кивнула:

— Хорошо, приду.

Когда мы остались одни, Дисенк заговорила:

— А вдруг это ловушка, Ту? Ты будешь возвращаться в час, когда дворец уже опустеет.

Я подумала, потом пожала плечами.

— Главный вестник царевича не похож на лживою наемника, — заметила я, — Если сам царевич не желает моей смерти, думаю, мне нечего опасаться. Я попрошу одного из стражников сопровождать меня, Дисенк. В конце концов, не могу же я закрыться в своей комнате или в царских покоях. Я сойду с ума!

— Думаю, царевич не хотел бы, чтобы кому-нибудь стало известно о том, что он посылал за тобой, предположила Дисенк. — Иначе он не отказался бы принять тебя днем или обратился бы к тебе на одном из праздников. Я пойду с тобой сегодня ночью, Ту, и подожду за дверями царской опочивальни. И потом провожу тебя в покои царевича.

Я поблагодарила ее, и мы заторопились. Солнце стояло еще высоко над горизонтом, но уже опустилось за здание гарема, и на траве лежали длинные тени. Проходя мимо того места, где умер несчастный щенок, я вздрогнула. Одна из служанок убрала его тельце, но мне казалось, что в том месте, где он упал, трава была до сих пор примята.

Царь был в приподнятом настроении, шутил и подтрунивал надо мной, поедая медовые лепешки и запивая их большим количеством вина, что никак не сказывалось на его безудержной страсти. Мы несколько раз занимались любовью, пока он наконец не угомонился и не провалился в глубокий сон. Когда я убедилась, что он уснул достаточно крепко, я поправила ему подушку, разгладила покрывало и тихо вышла. Дисенк тут же появилась из темного угла, где она дремала все это время. Мы молча покинули дворец, затем резко свернули налево и пошли вдоль высокой стены дворца, мимо опочивальни, где тихо похрапывал Могучий Бык, мимо его личной гостиной и приемной. Часть дворцового сада между зданием и окружной стеной была погружена в ночь. Луна уже уплывала за горизонт, и только слабый свет звезд сочился на землю и слабо разжижал темноту, просвечивая сквозь ветви деревьев. Ра был погребен в чреве богини неба Нут, ожидая часа, чтобы снова возродиться, и без него краски мира поблекли.

У подножия лестницы, что примыкала к внешней стене дворца и вела в покои царевича, тихо переговаривались двое стражников. При нашем появлении они потянулись к мечам, закрепленным на поясе, но я назвала свое имя и повернулась к Дисенк.

— Как я выгляжу? — шепотом спросила я.

Она провела рукой по моим волосам и вытерла пятнышко черной краски на виске. Ее губы казались совсем темными в неверном свете.

— Ничего не ешь и не пей, — напомнила она.

Я кивнула и стала подниматься по лестнице вслед за стражником. Внизу медленно удалялся темный сад, и наконец лестница вывела на площадку; передо мной появились высокие двойные двери. Солдат постучал, тотчас отозвался знакомый голос. Я слышала, как солдат доложил о моем приходе, потом с поклоном пригласил меня войти, я шагнула мимо него, и дверь за мной закрылась.

Я оказалась не в комнате, а в торце коридора, что уходил в темноту. Но прямо передо мной располагались еще одни двери, они были распахнуты, и на полу у моих ног дрожали бледные отсветы. Я шагнула вперед. Слуга повторил действия солдата, закрыл за мной дверь, и я оказалась наедине с царевичем.

Его гостиная была обставлена на удивление просто. Стены разукрашены пейзажами пустыни в бежевых и голубых тонах, на противоположной стене изображен сам царевич; он стоял в колеснице, с кнутом, занесенным над головами несущихся коней.

Стол царевича, где лежали несколько свитков, сломанный наконечник стрелы и белый кожаный пояс с пустыми ножнами, был из простого промасленного дерева, такими же были простые кресла с плетеными льняными сиденьями и низкий столик, на котором горела лампа. Другая лампа стояла в дальнем конце комнаты на резной подставке в форме связки стеблей папируса.

Пока царевич поднимался с кресла и подходил ко мне, я успела оглядеть комнату, и у меня сложилось впечатление, что ее хозяину доставляла радость скромная жизнь отшельника. Но все же мне показалось, что эта обстановка напоминала декораций, будто царевич играл здесь какую-то роль, а его постоянное жилище находилось где-то в другом месте.

На нем не было ничего, кроме льняной набедренной повязки; мягкий свет скользил по длинным гибким мускулам его смуглых ног, подтянутому крепкому животу, потрясающе широкой груди с коричневыми сосками. Лицо обрамляли гладкие черные волосы. Черная краска на глазах была нанесена давно, но и оставшегося количества хватало, чтобы подчеркнуть ясность его глаз. На губах, раскрывшихся в улыбке, были заметны следы хны. Чувствуя, что готова потерять голову, я опустилась в почтительном поклоне.

— Приветствую тебя, царская наложница госпожа Ту, — сказал царевич Рамзес, — Можешь подняться. Прошу прощения за свой вид, но я рыбачил ночью, а потом мы плавали с товарищами. Нет ничего прекраснее, чем скользить в темных водах Нила, когда на его поверхности поблескивает лунная дорожка. Разве только сидеть на песке в пустыне и любоваться, как умирающий Ра разливает по горизонту свою кровь. Ты можешь, сесть, если хочешь.