Дворец наслаждений

Камен махнул рукой, и мне принесли стул, на который я и уселась. Изис поднесла мне чашу с вином и держала ее в своих руках, пока я пила. Я медленно приходила в себя.

— Как только смогу, сразу приеду в Пи-Рамзес, чтобы выразить Мену мою горячую благодарность, — дрожащим голосом произнесла я. — Не знаю даже, что и сказать. А еще продиктую послание для фараона. Надеюсь, он получит его до того, как…

— Думаю, что уже слишком поздно, — сказал Камен. — И фараон не хотел бы, чтобы ты беспокоилась по этому поводу, мама. Ему нравилась сама мысль вернуть крестьянку на ее землю, так он говорил царевичу. Кроме того, есть еще и это. — Камен протянул мне второй папирус. — Когда придешь в себя, бери его и иди в дом, но не читай, пока не получишь разрешение.

— От кого? От управляющего? Там ведь есть слуги, Камен?

— Да. И если они тебе не понравятся, можешь их выгнать. Так сказал фараон.

Я медленно поднялась со стула, глядя на сына.

— Ты шутишь, да? — спросила я. — Я что, потеряю поместье, если мне не понравятся слуги? Царевич играет со мной?

— Нет! — В глазах Камена промелькнула жалость. — Ты можешь делать с этим поместьем, что хочешь. Никто его у тебя не заберет. Фараон — мудрый человек, мама, мудрый и сострадательный. Тебе уже лучше? Хорошо. А теперь иди. Я подожду здесь, на лодке, пока ты не сообщишь, что все хорошо.

И Камен отдал мне второй папирус. Что-то в его глазах было такое, чего я никак не могла понять. Тревога? Ожидание? Я молча сошла по трапу, опираясь на крепкую руку гребца, и ступила на свой собственный кусочек Египта.

Я прошла совсем немного по дорожке, когда внезапно передо мной возник дом, стоящий среди высоких деревьев, с фасадом, выкрашенным белой краской, поблескивающей на солнце. Когда я видела его в последний раз, его стены совсем облупились и потрескались. Мен привел его в полный порядок, и все же я решила, что все сделаю по-своему.

Подходя к дому, я волновалась все сильнее и сильнее. Дом приближался. Я прошла через тенистый двор, мимо залитого солнцем пруда. На его спокойной поверхности плавали листья лотосов и лилий. Слева от пруда виднелся алтарь. Его дверцы были распахнуты, но алтарь был пуст. Он ждал, когда я поставлю в нем моего дорогого Вепвавета.

Я стояла перед входом в дом. По обеим его сторонам высились две белые колонны. Привратника не было. Кругом была полная тишина. Внезапно я почувствовала тревогу. Что-то здесь было не так.

Я заглянула в переднюю, удивляясь, почему мне так хочется бежать отсюда назад, к реке, броситься в спасительные объятия Камена. По спине у меня лился пот. «Ту, — сказала я себе. — Ты знаешь, что там внутри. Приемная, большая и красивая, спальня, комнаты для гостей, контора управляющего, выход в сад, где находятся банный домик, кухня, помещения для слуг…»

Слуги.

Управляющий.

Сделав глубокий вдох, я собралась с духом, прочитала молитву Вепвавету и шагнула через порог.

Привыкнув к темноте, я ощутила две вещи. Первое: запах жасмина, слабый, но ощутимый, от которого у меня кровь застыла в жилах. И второе: я была не одна. В углу виднелась чья-то фигура.

Высокий человек.

С серой кожей.

С серой кожей…

Человек сделал шаг вперед, остановился в луче света, падающего из окна под потолком, и вдруг словно сияние вспыхнуло вокруг его головы — сияние чистого белого цвета. Мое сердце бешено застучало, я хотела вдохнуть воздуха и не смогла.

Он молча смотрел на меня своими обведенными черной краской красными глазами. На нем была только белая длинная юбка; волосы, словно пронизанные лунным светом, заплетены в толстую косу, падающую ему на спину. На руке серебряный браслет в виде змеи.

Я прижала руку к груди, к бьющемуся сердцу.

— Нет, — прошептала я. — Нет.

И вдруг рванулась вперед и, налетев на него, принялась колотить по лицу, груди, животу. Я царапала его ногтями, кольцами на руках, дергала за волосы. Он молча защищался, пытаясь схватить меня за руки, и наконец ему это удалось. Вскоре я, задыхаясь от бешенства и рыданий, оказалась его пленницей, а он, заведя мне руки за спину, крепко сжимал мне запястья.

— Это мой дом! — пытаясь вырваться, кричала я. — Убирайся из моего дома!

Наконец он отпустил меня. По его расцарапанной щеке стекала кровь.

— Не могу, — извиняющимся тоном сказал он. — Приказ фараона и царевича для меня важнее, чем твой. Теперь ты можешь прочитать второй папирус.

— Замолчи! — прохрипела я. Меня била дрожь, захлестывали эмоции — ярость, страх, радость видеть его живым, досада, что он избежал наказания, и счастье слышать знакомый голос. Неловкими, взмокшими пальцами я развернула папирус.

«Дражайшая Ту, — начала читать я, — будучи осужденным и признанным виновным в измене и крайнем богохульстве, благородный прорицатель Гуи приговорен к совершению самоубийства. Однако, учитывая то, что он много лет служил моим личным лекарем и являлся величайшим провидцем Египта, а также, возлюбленная моя наложница, учитывая то, что тебе нужен мужчина, равный тебе по таланту и темпераменту, я решил оставить ему жизнь с одним условием: если ты согласишься держать его в своем доме в качестве слуги так долго, как ты этого пожелаешь. Если же ты решишь выгнать его вон, он должен будет совершить то, к чему я его приговорил. Будь счастлива».

Письмо было подписано самим Рамзесом и запечатано его печатью.

Я долго смотрела на папирус. Затем яростно отшвырнула его в сторону и упала на ближайший стул.

— Это какое-то безумие, — еле выговорила я. — Ты злой человек, Гуи. Как ты это сделал?

Он присел на корточки рядом со мной. От него исходил слабый запах жасмина. Я закрыла глаза.

— Поверь, я не имею к этому странному решению никакого отношения, — быстро заговорил он. — В ту ночь, когда ты пришла в мою комнату, а потом говорила со мной, я понял, что теперь нам, то есть мне, Паису, Гунро и остальным, уже не спастись. Я пошел прямо во дворец и во всем сознался. Я думал, что Рамзес немедленно бросит меня в темницу. Что он и сделал. Я также ждал, что меня будут судить вместе с остальными, но этого не произошло.

— Это должно было произойти! — крикнула я. — Я была там, Гуи! Я не покинула гарем до тех пор, пока не умерли Гунро и твой брат! Я знаю, как они страдали. Ты был виновен не меньше, чем они. Почему же ты жив? По какому праву? Если бы в тебе оставалась хоть капля чести, ты умертвил бы себя!

— Ах да, — тихо сказал он. — Честь. Но мы ведь оба с тобой знаем, как мало у меня этой сомнительной добродетели, не правда ли, Ту? Что значит честь по сравнению с радостями жизни? Ты же лучше других знаешь, что счастье просто жить перевешивает любые доводы. Подумай, ведь в течение семнадцати лет у тебя не было ничего, кроме простейших инструментов, необходимых для выживания.

— Верно, уж ты об этом позаботился, — прошептала я. — Продолжай.

— Меня привели к фараону и принцу незадолго до суда. Рамзес сказал мне, что страстно желает — так и сказал: «страстно желаю», — чтобы всю свою оставшуюся жизнь я посвятил тебе. Он сказал, что знает, что, хотя твое тело и принадлежало ему, твое сердце было отдано мне и что именно я был его господином и повелителем. Потом он сказал, что не хочет, чтобы ты всю свою жизнь горевала обо мне. Наверное, он знал твое сердце лучше, чем ты сама.