Дворец сновидений

Марк-Алем с жаром слушал его.

— Их называют аристократами Табира?

Тот задумчиво подобрал губы.

— Ну да, именно так. Пусть не аристократы, но что-то вроде этого… И все же…

— Что?

— Не забывай, что над ними есть и другие…

— Какие другие? — Марк-Алем даже сам удивился собственной смелости.

Собеседник спокойно посмотрел на него.

— Табир-Сарай больше, чем кажется на первый взгляд, — сказал он.

Марк-Алем хотел спросить, что это значит, но побоялся, не будет ли это уже перебором с его стороны, и промолчал.

— Кроме обычного Табира есть еще и Тайный Табир, — продолжал тот, — он занимается не теми сновидениями, что люди присылают сами, а теми, которые государство, при помощи особых средств и методов, подбрасывает населению. Думаю, ты и сам понимаешь, что этот отдел ничуть не менее важен, чем Интерпретация, если не сказать…

— Конечно, — согласился Марк-Алем, — и все же…

— Что?

— Разве не попадают в итоге в Интерпретацию все сны — и присланные как обычно, и те, что из Тайного Табира?

— Да. В отличие от других отделов, которые дублируются, только Интерпретация — единственный общий отдел для всего Табир-Сарая. И все же это не означает, что она стоит вообще выше, чем Тайный Табир.

— Но, возможно, и не ниже.

— Возможно, — согласился собеседник. — На самом деле между ними существует своего рода соперничество.

— То есть они оба могут называться аристократами Табира?

Тот улыбнулся.

— Ну, если тебе так нравится это слово, можно и так сказать.

Он снова поднес к губам чашку, хотя кофе в ней уже не было.

— Только не думай, будто это самая вершина, — проговорил он, — есть и другие над ними.

Марк-Алем поднял глаза, чтобы понять, шутит тот или говорит всерьез.

— И кто же?

— Баш-эндероры, главсноведы.

— Кто?

— Главсноведы, управление Баш-Эндер, или Главного сна. Главсна, как стали говорить в последнее время.

— Что это такое?

Собеседник понизил голос.

— Пожалуй, не стоит тут об этом говорить, — сказал он. Они впились взглядами друг в друга.

Желание Марк-Алема узнать хоть что-нибудь еще было непреодолимым.

— Ну пожалуйста, расскажи еще что-нибудь, — мягко попросил он, — Я, я… В общем… моя мать из семьи Кюприлиу…

— Из рода Кюприлиу?

Изумление, появившееся на лице собеседника, нисколько не удивило Марк-Алема. Он уже привык к этому, стоило лишь кому-то узнать о его происхождении. Удивило его то, что он сам упомянул знаменитое имя, что могло выглядеть хвастовством.

Он даже прикрыл рукой правую щеку, поскольку почему-то решил, что она покраснела первой.

— Едва ты сказал, что тебя сразу назначили в Селекцию, я сразу подумал, что ты из какой-нибудь известной семьи, но, по правде говоря, мне и в голову не пришло, что настолько высокопоставленной.

— Из семьи Кюприлиу моя мать, — пробормотал Марк-Алем, словно пытаясь оправдаться, — у меня другая фамилия.

— Неважно, — произнес тот. — Совершенно неважно.

— Извини, — сказал Марк-Алем.

— Что?

— Я хотел сказать… так что там за история с главным сном?

Собеседник набрал в легкие побольше воздуха, но, словно решив, что его слишком много для приглушенной беседы, выпустил часть, прежде чем заговорить.

— Каждую пятницу, как ты, возможно, уже слышал, из тысяч и тысяч собранных и обработанных здесь в течение недели снов отбирают один, самый важный, чтобы представить его самодержцу во время простой, но очень древней церемонии. Это и есть баш-эндер, или главный сон, главсон, как теперь говорят.

— Я слышал что-то туманное, какие-то легенды, — сказал Марк-Алем.

— Да нет же, это никакая не легенда, а чистая правда, и над этим работают несколько сотен человек, баш-эндероров, или, как говорят теперь, главсноведов. — Некоторое время собеседник пристально смотрел на Марк-Алема. — Главный сон… — пробормотал он немного погодя, — кто бы мог представить, что он, несущий важнейшее предзнаменование, порой более ценен для самодержца, чем многочисленные армии или толпы его дипломатов.

Марк-Алем слушал раскрыв рот.

— Понимаешь теперь, как высоко сидят баш-эндероры по сравнению с нами, всеми остальными?

Боже милостивый, подумал Марк-Алем. Табир-Сарай и в самом деле намного больше, чем кажется на первый взгляд. Он представлял, конечно, насколько тот огромен, но никогда и подумать не мог, в центре какой гигантской паутины оказался.

— Их никто никогда не видит, — продолжал его собеседник. — У них даже свой особый буфет, где можно выпить кофе или салепа.

— Особый, — повторил Марк-Алем.

Сосед открыл рот, чтобы продолжать, но неожиданно звонок, такой же, как и тот, что оповестил о начале утреннего перерыва, прервал все происходившее вокруг.

Звонок еще не успел отзвенеть, как весь этот человеческий рой начал быстро сгущаться у выходов. Тот, кто еще не успел допить свой кофе или салеп, допивал его одним глотком, другие, кто только что получил его и не мог пить из-за того, что кофе был еще слишком горячий, ставили чашки на столы и уходили без оглядки. Собеседник Марк-Алема оборвал разговор на полуслове, кивнул ему и поспешил к выходу. В последний момент Марк-Алем сделал было движение в его сторону, словно пытаясь остановить и о чем-то спросить напоследок, но в это время его толкнули слева, затем справа, и тот потерялся из виду.

Когда он выходил, отдавшись течению потока, то вспомнил вдруг, что даже не узнал его имя. Надо было хотя бы спросить, в каком отделе тот работает, огорченно пробормотал он про себя. Затем успокоился, решив, что найдет его завтра во время утреннего перерыва и они смогут еще поговорить.

Поток служащих чем дальше, тем больше редел, и Марк-Алем понапрасну пытался разглядеть хоть какое-нибудь знакомое лицо из Селекции. Ему пришлось спросить дорогу дважды, пока он отыскал свое рабочее место. Он осторожно вошел, стараясь никого не потревожить. Вокруг стихали последние отголоски шума. Почти все уже уселись за свои столы. На цыпочках Марк-Алем пробрался к своему месту, осторожно отодвинул стул и сел. Несколько мгновений он оставался недвижим, затем опустил взгляд на папку, прочитал слова: «Три белые лисицы на минарете мечети супрефектуры…» — и тут же поднял голову, словно его позвали издали, подав какой-то странный знак, еле слышный, чуть ли не жалобный, напоминающий зов о помощи или просто рыдание. Что это, что это, словно вопрошало все его существо. Сам не зная почему, он поднял глаза и посмотрел на большие окна, которые только сейчас заметил. За стеклами он увидел нечто хорошо знакомое, хотя теперь такое далекое: хлопья мокрого снега. Они потерянно кружились за окном, там, где было утро, такое же от него далекое, словно из какой-то другой жизни пытаясь сообщить ему что-то важное напоследок.

Со смутным чувством вины он оторвал от них взгляд и склонился над папкой, но перед тем, как вернуться к чтению, глубоко вздохнул: о господь всемогущий!

II. СЕЛЕКЦИЯ

Был вторник, послеобеденное время. До окончания рабочего дня оставался еще час. Марк-Алем оторвал голову от папки с делом и протер глаза. Он работал уже неделю, но до сих пор еще не привык к длительному непрерывному чтению. Его сосед справа поерзал на стуле, не прекращая читать. За длинным столом время от времени слышалось шуршание перелистываемых страниц. Никто не поднимал головы.