Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века
Шрифт:
Дворянское достоинство напрямую связывалось с чинами и царской милостью. Власть стремилась всячески усиливать и поддерживать сословной гонор, основанный на привилегии «знатной службы», в том числе и в сознании бедного дворянства {1308} , чей образ жизни мало отличался от образа жизни однодворца [208] . Так, в 1771 году в Сенат поступило доношение предводителя дворянства города Пронска подполковника артиллерии Степана Тютчева. Из доношения следовало, что на собрание, где решался вопрос о «раскладке жребиев к поставке рекрут», явилось ни много ни мало 200 дворянских недорослей, которые «усердно желали вступить в службу Ее Императорского Величества», однако не имели для этой цели «ни платья, ни обуви». Пронские помещики были вовсе не против определить обнищавших дворян в солдаты. Однако Сенат запретил «знатным пребывать в низких званиях и незнатую отправлять службу». Московскому губернатору было предписано «дворянских детей за усердие их к службе похвалять, но чтоб, с одной стороны, сохранить по данной вольности указной порядок, а, с другой стороны, подать оным недорослям […] помощь», следовало «на казенном коште» отправить неимущих молодых людей для распределения в полки. Всем прочим губернаторам приказывалось также «определять в службу» детей из бедных дворянских семей {1309} . В 1788 году выяснилось, что в Тверской и Новгородской губерниях «живут целыми селениями Дворянские фамилии, кои по недостатку своему, не имея
208
В частности, A.T. Болотов не только писал о сходстве быта бедного дворянина и однодворца, но даже указывал на условность социальной грани между этими двумя группами. «При нынешнем переборе дворян, весьма многие однодворцы, бывшие в древности дворянами, получили опять свое дворянское достоинство, а особливо род Чернопятовых в Крапивенском уезде. Они просили сенат, и сей представлял обо всем государыне; и она решила сие дело и возвратила им опять дворянство» (Болотов А. Т. Памятник протекших времен. С. 135).
Жесткая законодательная регламентация службы привилегированного сословия породила огромное количество частных бумаг, которые оседали в семейных архивах. Тщательно хранимое собрание документов двух поколений провинциальных дворян Ивановых предстает типичным досье офицеров русской армии, каких были тысячи. Отец, Василий Афанасьевич Иванов, родился в 1752 году в дворянской семье, владевшей 200 душами крепостных. Десяти лет был записан ротным писарем в Астраханский гренадерский полк, в двадцать дослужился до поручика, затем стал ротмистром, потом секунд-майором. Характерно, что в формулярном списке полное отождествление человека и статуса передается и терминологически: в 1772 году полковой квартирмейстер Иванов был «переименован» поручиком. В этом чине он участвовал в Русско-турецкой войне 1768–1774 годов, штурмовал Перекоп и Евпаторию, затем подавлял восстание Пугачева. В отставку вышел уже премьер-майором в 1788 году «за болезнями». Уже в 1791 году Иванов был избран предводителем дворянства Новомиргородского уезда Екатеринославской губернии, а затем, в 1799 году, и всей Херсонской губернии, отличился при заготовлении провианта и фуража для молдавской армии в 1810 году, а в 1811 году был отставлен от всех дел в чине коллежского советника.
«Беспорочная служба» Иванова была отмечена орденом Св. Анны второй степени, за который, как было положено на основании Капитула Императорских российских орденов 1797 года, он внес 60 рублей на богоугодные заведения, о чем и получил письменное извещение. Победу над Наполеоном он встретил уже на седьмом десятке и потому вошел в число «старейшин семейств» Херсонской губернии, награжденных «бронзового на Владимирской ленте медалью». Эту медаль следовало хранить потомкам, «яко знак оказанных предками их незабвенных заслуг Отечеству». Действительно, Василий Афанасьевич в это время уже имел взрослого сына Петра, который в будущем аккуратно сложит все грамоты о назначениях, повышениях в чине, награждениях и отставках, извещения, аттестаты, свидетельства, подтверждения дворянского достоинства, формулярные списки и прочие бумаги в отдельную папку и озаглавит ее Документы о службе родителя моего. Чиновная биография самого Петра также обрастет огромным количеством бумаг, которые вплоть до правления Николая I сохранят не только свою стилистику, но и единый шаблон. Как сразу после опубликования Манифеста о вольности дворянства, так и приближаясь к его столетнему юбилею, власть будет настоятельно требовать «ревностной прилежности», «всемилостивейше жаловать верноподданных чинами» и вручать неизменные «формулярные списки о службе и достоинстве»{1311}.
Пожалования, отпуска, повышения, отставки — вся эта рутинная повседневность служащего дворянина неразрывно переплеталась с заботами дворянина-помещика. Реформа местного управления, учреждение губерний, открытие наместничеств и определение их штатов не столь глубоко затронули жизненные интересы провинциального дворянства: размеренный быт владельцев имений был потрясен до основания Генеральным межеванием.
Страсти по межеванию
Генеральное межевание проводилось в интересах дворянства и в конечном итоге укрепило землевладельческие права высшего сословия. Екатерина еще в начале правления пообещала «помещиков при их имениях и владениях ненарушимо сохранять», поскольку искренне верила, что «благосостояние государства […] требует, чтоб все и каждый при своих благонажитых имениях и правостях сохраняем был, так и напротив того, чтоб никто не выступал из пределов своего звания и должности»{1312}. Императрица предоставила дворянам огромный фонд государственных земель (примерно 50 миллионов десятин), самовольно захваченных помещиками в предшествующий период. Безвозмездную передачу дворянам присвоенных ими земель Екатерина пыталась представить в виде награды за быстрое и «полюбовное» установление границ владений{1313}. Однако несмотря на усилия власти, межевание помещичьих имений, а также территорий, принадлежащих крестьянским общинам, городам, церквям и другим собственникам земли, всколыхнуло все население. Споры, тяжбы, судебные процессы не утихали, и практически несколько раз в год издавались указы, предписывающие населению «оказывать безмолвное повиновение и всякую учтивость» землемерам{1314}. Это постоянное воспроизведение одного и того же требования свидетельствовало лишь о том, что оно игнорировалось. И действительно, в целом ряде законов последней трети XVIII столетия речь идет о «своевольстве, наглости, сопротивлении, криках, драках, повреждении межевых признаков»{1315}. В двух сенатских указах от 10 марта и 9 сентября 1771 года в назидание всем приводился случай с ратманом Рузской ратуши Стрелковым и рузскими купцами, которые землемера Старкова до межевания не допускали. За что купцы были «публично наказаны на теле», а ратман Стрелков отрешен от присутствия, лишен судейского звания и оштрафован на 200 рублей{1316}.
В текстах указов нередко отражались дела по челобитью, скапливавшиеся в Межевой канцелярии и Межевой экспедиции Сената и подробно описывавшие не только драки с землемерами, но и тяжбы между помещиками. Так, жена подполковника Самарина более десяти лет пыталась отвоевать у секунд-майора фон Менгдена казенные пустоши Московского уезда Потравинную, Елчановую и Масловую. Эти спорные земли первоначально были проданы ей, потом Менгдену, а при разбирательстве оказались на оброке за асессором Зиновьевым. Выяснилось, что Самариной удалось купить пустоши с помощью Чередина, правящего секретарскую должность в Межевой канцелярии, которому она показала лишь часть принадлежавших ей казенных земель. Об этом Менгден немедленно написал донос и челобитную, Самарина и аккредитованный от нее поверенный в долгу не остались и также подали апелляции. Дело обрастало бумагами, новыми подробностями, все более запутывалось, и можно лишь представить, какими любезностями обменивались Самарина и Менгден на протяжении этих десяти лет. В итоге пустоши, на которых Самарина успела построить сукновальню и мельницу, остались за ней, а остальное досталось секунд-майору. Межевой канцелярии приказано было составлять точные планы, рассматривать дела с большой подробностью и в случае необходимости обращаться в государственные архивы, которые тоже следовало содержать в совершенном порядке. История тяжбы подполковничьей жены Самариной и секунд-майора фон Менгдена вошла в ПСЗ и полностью была изложена в сенатском указе от 3 октября 1777 года — О сочинении планов с надлежащею верностью; о наблюдении, чтоб границы дач на них означаемы были сходно с прикосновенными дачами; о строжайшем смотрении за исправностью планов при свидетельстве оных в чертежной{1317}.
Разыгрывались драмы вокруг не только смежных имений и пустошей, но и заселенных казенных земель, границы которых часто можно было определить лишь на основании старинных писцовых «дач». Так, в 1777 году межевая контора Тверского наместничества, обобщив рапорты и планы землемеров, обратилась в Межевую канцелярию и далее в Межевую экспедицию Сената по поводу земли, записанной за Коллегией экономии в Вышневолоцком уезде, на которую претендовали генерал-интендант Лаптев, полковник и надворный советник Березин, контр-адмирала Ирицкого жена и поручик Ирицкий{1318}. На основании предписаний Межевой канцелярии тверской конторе следовало «уничтожить от владельцев споры», часть земель оставить за дворянами, а часть за казенными крестьянами, при этом всем помещикам выдать компенсацию. Однако в Твери не торопились с выплатами и для перестраховки запрашивали в центре специального на то указа. Межевой экспедиции пришлось напоминать, что еще в 1769 году разгорелись споры между дворцовыми крестьянами и помещиками в Новгородской губернии, которые следовало урегулировать на основании изданного тогда высочайшего распоряжения{1319}. В новом сенатском указе были изложены все обстоятельства, касающиеся тверской тяжбы, и сформулированы новые уточнения по поводу выдачи денег за заселенные казенными крестьянами земли. Так, жена контр-адмирала Ирицкого, генерал-интендант Лаптев и иже с ними, а также бывшие дворцовые крестьяне Вышневолоцкого уезда Тверского наместничества стали персонажами ПСЗ и своими ожесточенными спорами внесли уточнения в регламенты и указы.
Генеральное межевание, эта всеимперская грандиозная кампания, потребовало мобилизации огромного количества чиновников, которые на основании детально разработанных инструкций должны были составлять планы отдельных земельных «дач» в масштабе 100 саженей в дюйме (1:8400), которые затем сводились в генеральные уездные планы в масштабе 1 верста в дюйме (1:42 000). К каждому плану необходимо было приложить полевую записку землемера, полевой журнал и межевую книгу. Должности землемера и чертежника считались очень ответственными, исполнение их приравнивалось к службе во время военных действий, предполагало экзамен, принесение присяги и получение паспорта.
Карьеры землемеров и составителей генеральных планов складывались по-разному, а некоторые — наиболее поучительные — попадали на страницы ПСЗ. Неоднократно в указах и высочайше утвержденных докладах возникала фигура некоего полковника Дьякова. Началось с того, что составленные им, а также Московской губернской межевой канцелярией карты Серпуховского уезда были представлены в Межевую экспедицию Сената в 1770 году. План Межевой канцелярии оказался крайне небрежным, с «погрешностями» и «неисправностями», которые в дальнейшем неизбежно породили бы споры и тяжбы. Было очевидно, что директор чертежной инженер-майор Горихвостов «совсем надлежащего смотрения и в верности планов наблюдения не имел». Напротив, карты, начерченные под руководством Дьякова, были выполнены гораздо тщательнее и, что особенно важно, давались в цвете. Эта история и была воспроизведена в сенатском указе Об означении красками на всех уездных и специальных планах: селений, межей, дорог и всей ситуации{1320}. Через год Дьяков благополучно занял пост директора чертежной, сменив незадачливого инженер-майора Горихвостова{1321}, а в 1777 году уже в чине статского советника упоминался в сенатском указе как директор чертежной Смоленского и Новгородского наместничеств{1322}. Совсем по-другому сложилась судьба землемера Калужского наместничества Редькина, который план по Новосильскому уезду не составил, в должности появлялся редко, всегда в нетрезвом состоянии, а потом вообще исчез. В Межевой канцелярии его поджидали, чтобы «за невоздержанное состояние» из землемеров исключить и дать самый нелицеприятный аттестат, о чем и был отправлен рапорт в Межевую экспедицию Сената. Делом чрезвычайно заинтересовались и, учитывая государственную важность Генерального межевания, издали закон О воспрещении Межевой канцелярии, чтобы она уездных землемеров не отрешала сама собою без указа из Межевой экспедиции{1323}.
Страсти по межеванию не утихали более столетия, инициировав тем самым сотни новых указов. Однако наиболее распространенными сюжетами, попавшими на страницы ПСЗ, стали не драки с землемерами и не тяжбы с соседом-помещиком, а самые разнообразные случаи взяточничества и лихоимства.
«Богомерзкое мздоимство» и курьез с откупами
Непререкаемой государственной ценностью в России века Просвещения был «благоразумный государственный порядок», «недреманное наблюдение целости всего отечества» и «законное правосудие», не помраченное «ни душе вредным коварством, ни лихоимством богомерзким» {1324} . Комплексный анализ законодательных источников позволил воспроизвести идеальный для власти образ служащего дворянина второй половины XVIII века [209] . Абсолютизм требовал от представителей высшего сословия «исполнения повелений начальников без отмены малейшей», «точного нелицемерного отправления должности», «радения». Особенно власть предостерегала от «взяток», «лихоимства» и «корыстолюбия» {1325} . Манифест от 28 июня 1762 года О вступлении на престол Императрицы Екатерины II содержал типовую форму «клятвенного обещания», в соответствии с которым все подданные торжественно присягали «верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться», «поступать, как доброму и верному Ее Императорского Величества рабу» {1326} . Чиновникам и судьям предписывалось воздерживаться от «лихоимства» и помнить, что они служат «Богу, Монарху и отечеству, а не чреву своему». Взывая к «обличенной совести», власть напоминала всем «мздоимцам» как о «суде Всевышнего», так и о «собственном гневе и отмщении» {1327} .
209
Так, например, Устав благочиния 1782 года включал несколько десятков пунктов, в которых перечислялись «качества определенного к благочинию начальства и правила его должности». Регламент служащих управы благочиния представлял собой странную смесь евангельских заповедей и обязанностей полицейских, которым, в частности, предписывалось: «Веди слепого, дай кровлю неимущему, напой жаждущего […] блажен, кто и скот милует, буде скотина и злодея твоего спотыкнется, подними ее». В том же документе от каждого частного пристава требовалось ежедневно представлять рапорт о тех, «кто приведен, или задержан под стражею», и «о том учинить решительное положение прежде иных дел» (ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 21. № 15379. С. 461–465 [8 апреля 1782 г.]).
Законодательство екатерининского правления подробно воспроизводило многочисленные инциденты неправомерных поборов. Сведения о взятках появлялись в указах почти каждый месяц, что говорит о повсеместном распространении этого служебного порока и в столицах, и в провинции. «Таковым примерам, которые вкоренились от единого бесстрашия в важнейших местах, последуют наипаче в отдаленных […] и самые малые судьи, управители и разные к досмотрам приставленные командиры»{1328}. Верховная власть была в курсе, что брали за все и всем, чем можно. «Мы уже от давнего времени слышали довольно, а ныне и делом самым увидели, до какой степени в государстве нашем лихоимство возросло: ищет ли кто места, платит; защищается ли кто от клеветы, обороняется деньгами; клевещет ли на кого кто, все происки свои хитрые подкрепляет дарами»{1329}, — писала Екатерина в самом начале своего правления.