Двойка по поведению

– А вы уверены, что охранники были столь бдительны? Все-таки школа, много народа…

– К восьми вечера основной народ рассасывается. И вообще, судя по тому, что нарыли ребята из райотдела, вчера вечером в школе особая жизнь не кипела. – Орехов залез в сумку, вытащил оттуда бумаги, принялся шелестеть листами. – Вот, пожалуйста. После девяти в школе работали четыре уборщицы. Плюс учительница математики Павлова, бабулька божий одуванчик, которая вела дополнительные занятия для пяти десятиклассников, они к какой-то олимпиаде готовились. Плюс завуч Борзенков, тоже старикан, у него был кружок истории, собралось девять ребят. Плюс учительница рисования Чижова, на сей раз совершеннейшая девица, с тремя восьмиклассниками рисовала общешкольную газету. Плюс учитель физкультуры Гриневич, молодой мужик, проводил занятия в тренажерном зале. Мышцы у него качали семь парней. Вот и все.

– А может, охранники все же отвлеклись? Кого-то не заметили – кто пришел, ушел, прошел?.. Причем необязательно, чтобы человек находился в школе, мог и с улицы зайти. Вряд ли они в столь тихое время у входа, как постовые, стояли? У них там рядом комната отдыха, я видел. А в комнате диванчик, телевизор… – упорствовал Казик.

– Клянутся и божатся, что глаз не спускали. Особенно по части тех, кто с улицы. Утверждают, никто в школу не заходил.

– Ну… клятвы – это дело такое… – хмыкнул Казик. – Охранникам теперь только клясться и остается.

– Экий вы подозрительный, – неожиданно взял сторону охранников Орехов. – А ребята, между прочим, одну интересную деталь зафиксировали. По большому счету, самую интересную деталь.

Майор умолк, посмотрел многозначительно.

Аркадий Михайлович заерзал на стуле.

– Ну?

Орехов держал паузу, и Казик произнес с укором:

– Борис Борисыч, голубчик, с каких пор вас на театральность стало тянуть?

– С вас беру пример, – довольно ехидно заметил майор и продолжил, вроде как делая одолжение: – Охранники сказали, что в десятом часу, как раз недавно начались по телевизору «Вести», из школы вышел учитель физкультуры Владимир Николаевич Гриневич. В тренировочном костюме, без куртки или еще какой-нибудь верхней одежды. А минут через двадцать вернулся, причем вид имел странный, вроде как не совсем в себе был. Двое мальчишек, которые в тренажерном зале занимались, сообщили следователю, что учителю пару раз звонили на мобильный телефон, причем с перерывом буквально в несколько секунд. После второго звонка Гриневич сказал: «Я скоро буду» – и тут же из зала исчез. То есть исчез он из зала и из школы примерно в то самое время, когда убили Пирогову. Как вы считаете, для физрука добежать до пристройки, влезть в окно, пристукнуть учительницу и вернуться – это сложно?

– В принципе просто.

– Двадцати минут хватит?

– Вполне. А отпечатки пальцев ваши эксперты не проверили?

– Отпечатки… – вздохнул Орехов. – Их и на раме оконной, и на подоконнике столько, что выбирай на вкус. А физрук… Вы его не видели?

– Нет.

– Из бывших гимнастов, мастер спорта, между прочим. Им, гимнастам, что через коня перепрыгнуть, что на брусья взлететь, что через подоконник перемахнуть – запросто. Даже цепляться особо не надо. Опять же вполне мог каким-нибудь носовым платком воспользоваться, чтобы не наследить.

– А что говорит сам Гриневич? Полагаю, Горбунов с ним пообщался?

– Само собой. Только Гриневич ему явно врать пытался. Заявил, что захотел пить, выбежал к киоску рядом со школой воды купить. А у киоска вдруг сообразил, что деньги забыл. Семен Семенович его тут же поймал: до киоска спокойным шагом дойти три минуты, обратно – столько же, ну, пусть на скорбные мысли по поводу отсутствия денег еще три минуты набросить, а остальное-то время где дорогой товарищ был? И с чего его так сильно жажда обуяла после телефонного разговора?

– И как Гриневич отреагировал?

– Снова врать начал. Дескать, звонили ему по личным делам, отношения эти звонки ни к чему не имеют, а отсутствовал лишних десяток минут потому, что на улице охлаждался. Вроде в зале душно, а на улице свежо.

– Интересно… – проговорил Аркадий Михайлович. – Уж больно неловко врет.

– Так не всем удается так ловко врать, как это вы умеете, – то ли похвалил, то ли осудил майор.

Ушел Орехов довольно поздно. На прощание сказал:

– Вот что, Казик. Обычно вы сами во все лезете, а тут я вас хочу попросить: у вас там в школе свои дела, конечно, сейчас они могут притормозиться, но вы уж постарайтесь в школе малость потолкаться, может, чего разнюхаете… Я ведь, по большому счету, даже представить себе не могу: зачем – понимаете, зачем? – понадобилось убивать Пирогову. Причем не на темной улице, не в подворотне, не в подъезде, а именно в школе? Ну кому простая учителка могла уж так дорогу перейти? И если ее не какой-нибудь случайный придурок угробил, то концы в школе и надо искать. Что-то в этой образцовой гимназии не то и не так… Только мне в этом разобраться сложно, эта гимназия – как закрытый элитный клуб, не просунешься. А вам сподручнее. В конце концов, вас же туда этим самым морально-психологическим климатом заниматься позвали.

– Я постараюсь, – пообещал Аркадий Михайлович и подумал: как все-таки хорошо, что уехала Софочка. Ей бы это очередное расследование в очередной раз не понравилось. Причем отнюдь не меньше, чем замена капустных котлет и обезжиренного йогурта на свиные отбивные и кремовый торт.

Глава 4

– Так, говорите, вчера вы ушли из школы где-то в половине пятого? – уточнил Семен Семенович Горбунов.

– Да, – подтвердил Андрей Васильевич Качарин. – Можете справиться у охранника Григория, мы с ним еще парой слов перекинулись.

– Ну-ну… – Следователь посмотрел на учителя труда своими усмешливыми глазами. Серьезный голос и такой вот отнюдь не серьезный взгляд сбивал с толку многих, однако Качарин не сбился.

– Вам что-то кажется странным? – спросил он спокойно, даже равнодушно.

– По моей информации, вы обычно покидаете школу позже всех. Сидите здесь чуть не до ночи. – Горбунов с интересом оглядел комнату с большим самодельным столом, старым диванчиком, стеллажами со всевозможными болванками, деталями, приспособлениями, всем тем, что в любой момент может понадобиться мастеровому человеку. – Почему так, можно поинтересоваться?

Андрей Васильевич крутанулся на вертящемся стуле, скользнул взором по своему обиталищу – привычному, устроенному на свой лад и для своего удобства, и сказал:

– Можно. Только к заботам вашим это отношения не имеет. Но если любопытствуете… – Следователь явно любопытствовал, и Качарин продолжил: – Я живу со стариками родителями в панельной хрущевке, в двухкомнатной квартире со смежными комнатами. Мои старики глуховаты, а по вечерам любят смотреть все новости по телевизору, громкость включают на полную мощь. А мне шума-гама и в школе хватает… Так вот я здесь по вечерам сижу в тиши, своими делами занимаюсь и домой обычно прихожу около одиннадцати, когда новости заканчиваются.

– И все?

Андрей Васильевич пожал плечами. Дескать, если для вас это не объяснение, то ничего другого предложено не будет.

Конечно, он несколько недоговаривал. Хотя многие в школе вполне могли «договорить». Ведь сообщили же о его привычке засиживаться допоздна. Но и тут на откровенном вранье следователь бы его не поймал. Сказано же: «Своими делами занимаюсь». А эти самые дела – они, что называется, в русле прямой профессиональной принадлежности.

Андрей Васильевич был не только учителем труда, заведующим мастерской, где пацанов, нацеленных работать исключительно головой, учили хоть немного работать еще и руками, но также человеком, который считался совершенно незаменимым, когда в школе требовалось что-то отремонтировать, отладить, привести в порядок. За дополнительные услуги ему приплачивали, однако и эти выплаты, и учительская зарплата были лишь частью его дохода. Качарин, редкостный умелец-универсал, активно брал сторонние заказы, в том числе и от сотрудников гимназии. Цену назначал умеренную, а ремонтировал, отлаживал и приводил в порядок с максимальным качеством. Школьная мастерская, которую за пятнадцать лет своего учительства Андрей Васильевич умудрился не только сохранить, но и дополнительно оснастить, была исключительно подходящим местом для внеурочных занятий – никто не мешает и все необходимое оборудование, детали, прилады под рукой.