Двойники (рассказы и повести)

– Послушай, - говорила мне Нина, - я не хочу, чтобы ты знакомился с моим мужем, но ты должен непременно понравиться княгине, тогда нам будет проще встречаться. Тебе это будет легко: ты можешь все, что захочешь. Мы здесь только будем видеться...

– Почему?

– Ты знаешь, я теперь твоя раба, но надо же сберечь хотя бы твою репутацию: о моих прежних занятиях слишком хорошо знают, так что решительно незачем запутывать в них и тебя.

– Но выходит как раз наоборот. Нам необходимо уговориться о месте.

– Да, конечно, - отвечала она, вздохнув, - но тем больше риск...

Княжна снова прошла мимо нас и, сделав было движение в нашу сторону, на ходу раздумала, отошла прочь и села подле Клубницкого. Между ними начался какой-то сантиментальный разговор: кажется, княжна отвечала на его мудрые фразы довольно рассеянно и неудачно, хотя старалась показать, что слушает со всем вниманием, - он иногда смотрел на нее с удивлением, стараясь угадать причину внутреннего волнения, изображавшегося иногда в ее беспокойном взгляде.

Ах, княжна, княжна... Не проще было ли подойти ко мне безо всяких церемоний, а не приходить к тому же после небольшой, но жестокой и совершенно катастрофической войны...

Да, что до просьбы Клубницкого... мы вышли вместе с ним, он долго терпел и, наконец, спросил:

– Ну, что?

А что я ему мог ответить? Только плечами пожал.

29-го мая

Война происходит в соответствии с ожиданиями. Высоких или же профессиональных разговоров мы с княжной не ведем, я рассказываю ей некоторые из совсем уж странных случаев моей жизни, она в ответ старательно хамит. Судя по всему, основание ее сдвига, равно как и манера хамства, явились из одной детской английской книжки про ее тезку, умевшую лететь под зонтиком - откуда, верно, и аглицкое прозвище... основание не из худших. Сказки хотя бы не маньяки сочиняют.

В качестве ответных мер я смеюсь надо всем на свете, особенно над чувствами. По молодости это начинает ее пугать. Впрочем, при мне она уже не смеет пускаться с Клубницким в сантиментальные прения и уже несколько раз отвечала на его выходки насмешливой улыбкой, но я всякий раз, как Клубницкий подходит к ней, принимаю смиренный вид и оставляю их вдвоем; в первый раз она была этому рада или старалась показать; во второй - рассердилась на меня; в третий - на Клубницкого.

– У вас очень мало самолюбия!
– констатировала она вчера.
– Отчего вы думаете, что мне веселее с Клубницким?

Я отвечал, что жертвую развитию приятеля своим удовольствием.

– И моим, - прибавила она.

Я пристально посмотрел на нее и принял серьезный вид. Потом целый день не говорил с нею ни слова... Вечером она была задумчива, нынче поутру еще задумчивее. Кажется, она поняла, что война проиграна, и пытается теперь понять, каковы будут условия капитуляции. Ничего, пусть потерпит. От любопытства кошка сдохла.

3-го июня

Сижу и пытаю себя, зачем я так упорно добиваюсь сделать ее своей? Мне она ничем не поможет, я ей тоже ничем не помогу - помогать женщинам вовсе не мое ремесло. Ведь даже Нина понимает меня куда больше. Ну, конечно, если бы понять ее не было ни малейшей возможности - тогда можно было завлечься трудностью предприятия.

Но ничуть не бывало... Следственно, это вовсе не та беспокойная потребность понимания, которая может мучить в молодые годы, бросать от одного человека к другому, пока наконец не понимаешь, что они тут ни при чем, а просто хочется, чтобы тебя изо всех сил и со всех сторон любили. Но это проходит, и начинается тяжелое, хорошее постоянство судьбы, которой надо лишь подыгрывать, а уж она отведет куда положено.

Чего же я хлопочу? Из желания, чтобы она не отошла к Клубницкому? Это и так невозможно, он слишком беспороден. Из того скверного, но непобедимого чувства, которое заставляет нас уничтожать сладкие заблуждения недалеких ближних - не затем, конечно, чтобы им досадить, а дабы удостовериться, что на свете все же идет все как-то справедливо?

Но есть какое-то стыдное наслаждение в "обладании молодой, едва распустившейся души"...
– как писывали в старину. Есть и смысл забрать такого человека себе, поскольку уж вреда-то ему от этого не будет, он не связан еще ни с чем, что может сильно ранить его обломками. Но - а что потом?

Конечно, любому недоноску кажется, что в своем дворе все обрыдли и тупы, а как выйдешь за ворота, так там все хороши, равны и братья. А за воротами всего куда больше, чем во дворе, откуда ж там всем быть похожими и хорошими?

Но я же не могу позволить себе влезть к ней в мозг и исследовать его по миллиметру, оставляя всюду свои следы, - даже при самом аккуратном обращении. Мы ведем себя иначе: просто сидим, похмыкивая, никуда особенно не глядя, пока не понимаем, как все обстоит на деле. И вот - то ли понял, то ли нет. Кажется, не вполне.

* * *

Пришел Клубницкий и кинулся мне на шею, - он принят в ложу. Ну, мы выпили с ним шампанского. Доктор Херценс подошел за ним следом.

– Я вас не поздравляю, - сказал он Клубницкому.

– Отчего?

– Оттого, что, когда вы были сами по себе и никем, вы могли оказаться кем угодно. А теперь звание брата какой-то невысокой степени... Вы пошли под общее правило...

– Толкуйте, доктор, толкуйте! Вы не помешаете мне радоваться. Он не знает, - прибавил Клубницкий мне на ухо, - сколько надежд придало мне вступление... О, этот братский союз, поддерживающие тебя соратники, тайные знаки, путеводная звезда... Нет, я теперь совершенно счастлив!

– Так ты идешь с нами гулять к провалу?

– Я? Ни за что теперь не покажусь ей не в новом облике.

– Прикажешь ей рассказать о твоей радости?

– Нет, пожалуйста, не говори... Я хочу ее удивить.

– Скажи мне, однако, как твои дела с нею?

Он смутился и задумался: ему хотелось похвастаться, а солгать он не мог, понимая, что я замечу.

– Эх, братец! на все есть манера; многое не говорится, а отгадывается.

Вечером многочисленное общество отправилось пешком к провалу.

По мнению здешних ученых-экскурсоводов, этот провал есть не что иное, как угасший кратер; он находится на отлогости Машука, в версте от города. К нему ведет узкая тропинка между кустарников и скал; взбираясь, я подал руку княжне, она ее так и не покинула.

Разговор наш дурно начался злословием - я отчего-то принялся перебирать присутствующих и отсутствующих наших знакомых, сначала выказывая смешные, а после и дурные их стороны. Желчь моя взволновалась, я начал шутя - и окончил искренней злостью. Сперва это ее забавляло, а потом испугало.

– Вы опасный человек, - сказала она, - я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок... Прошу вас, когда вздумается говорить обо мне дурно, возьмите нож и зарежьте меня, - думаю, вам это не будет очень трудно.