Двойное небо

— Ну уж нет! — остановила его, — я и так взяла на себя Давида и всё, что с ним связано! Что тогда будешь делать ты? — под его взлетевшей вверх бровью, — ну помимо работы. Я, знаешь ли, тоже… учусь! — гордо.

Его мой вздернутый подбородок не обрадовал.

— Что именно ты делаешь для Давида? — волновало его немного другое.

Я пожала плечами.

— Это я с ним переписывалась и говорила тебе куда и когда ехать к нему за эту неделю. Ещё я тогда сделала ему ту справку. Я всегда спрашиваю, что он хочет поесть или что ему нужно к школе.

Лев усмехнулся.

— Целую неделю, которую он провёл вне дома? — спросил.

Я зло на него взглянула.

— Я заказала ему мебель для детской, выбрали ее мы вместе. Расставлять всё и обустраивать тоже договорились вместе, — прошипела я, — а ты подумал о том вообще, что твой сын даже своей комнаты не имеет?!

Такой ярости я от него не ожидала — он смотрел на меня молча, но так зло, что я даже плечи обняла от того, как холодно стало.

— Да, Камила, — совершенно спокойный тон, — и сообщу тебе, что твои действия бессмысленны. Как только завершится полный переезд Давида — мы займёмся обсуждением вопроса релокации. Жизнь в этой квартире вдвоём — аукцион глумления друг над другом, а ты планируешь…

— Я не хочу переезжать, — нахмурилась я, — и… то есть ты хочешь сказать, что… сколько там будет идти этот суд с Лидией? Опять полтора года? И всё это время он будет спать на диване в гостиной?

Он прикрыл глаза, чтобы явно не видеть меня, потому что раздражаю.

— Каюсь, — он кивнул, — ты права — идея здравая. Однако не полтора года. Максимум — после нашей свадьбы.

Это уже было лучше.

— Я уже всё купила, — напомнила ему.

— Лишним не будет, — кивнул он.

Я не сдержалась и прижалась лбом к его шее, обвив руками всего мужчину.

— Вот чего ты сразу ругаться? — улыбнулась я, — всё равно тебе придётся заниматься всей этой коммуналкой. Я буду постоянно забывать, правда.

Над головой тяжело вздохнули.

— Я уже осознал и принял.

Я хихикнула.

— Хочешь я тебя за это поцелую? — подняла голову к его лицу.

Отказываться он бы точно не стал.

Глава 15. Детство и всё, что связано с ним

— Папа будет ругаться, — разглядывал готовые просверленные крепления для телевизора на стене Давид.

Я села на его кровать, закинула и поджала под себя ноги, чтобы было удобнее, и довольно оглядела его новую комнату, в которую он боялся войти уже несколько минут.

— Не переживай из-за этого, — улыбнулась мальчику, — это было моей идеей, а значит я во всём и виновата. Пусть ругает меня, — глядя на нахмурившегося него.

— Но это моя комната, — опустил взгляд он, — и некоторые идеи тоже мои были.

Я пожала плечами.

— А я всё сделала, — указала ему на всё ту же стену напротив, — знаешь, я так много про это думала, — вздохнула я, — и вспомнила одну вещь, которую хочу сказать тебе. Мне было где-то десять, когда мама сказала об этом мне, — я собралась с силами, — это твоя комната, Давид. И всё, что здесь находится — только твоё. Стол, кровать, люстра, — рассмеялась, — телевизор, книги, компьютер, — кивнула, — стена. И дырки в ней. Даже гвозди.

— Шурупы, — поправил меня.

Но уже улыбался, стесняясь больше обычного.

— Всё, что здесь есть — всё твоё и больше ничьё, — продолжила я, — и ты можешь делать с этими вещами что угодно, — под его неверие, — что захочешь. Но, — сделала наставительный вид, — ты должен так же понимать, что ты должен следить и ухаживать за своими вещами сам. Если у тебя что-то есть, это значит не только то, что ты этим пользуешься, но и то, что у тебя есть обязанность следить за этим.

Мальчик кивнул.

— Папа про это говорил, — поджал губы он, — только про первое он не рассказывал, — внимательный взгляд на меня, — что всё моё.

Я пожала плечами.

— Забыл, наверное, сказать, — подняла щенка к себе на кровать.

Вёрткая собачья радость стала мне ответом — меня почти зализали до смерти.

— Он сказал так тебе? — не верил мне Дава.

Я мотнула головой.

— Нет. Так у всех людей происходит всегда. Просто взрослые иногда считают, что ребенок ничего не поймет или…

Он не стоит того, чтобы поступать с ним, как с человеком.

— Если ты мне что-то подаришь или купишь, то оно тоже будет моё, — объяснила ему, — я купила тебе… хм… эту кровать, а значит ты можешь мне запретить на ней сидеть хоть сейчас.

Он быстро замотал головой.

— Сиди, пожалуйста! — поспешно выкрикнул, — можешь лечь или… что захочешь!

Я улыбалась ему.

— Ты очень добрый, Давид, — погладила щенка по верткой голове я, — я не знаю, почему твой папа боялся, что мы с тобой не подружимся.

Такого взгляда я от него не ожидала — упрямого, обиженного и немного злого. Но именно с ним он сел рядом и поднял убежавшего от меня к нему щенка.

— Это потому, что ты сама хорошая, — выдавил мальчик, — а вот Поля или… бабушка… я иногда им грублю, — он покраснел, — потому что они говорят гадости, а я сильно злюсь. И не хочу их слушать. А им всё равно, — он поднял взгляд на меня, — не только про меня гадости, больше про папу.

Я не знала, что на это ответить.

— Он сам им отвечает в такие моменты, а я как будто… разве мне нельзя тоже защищаться? Мне грустно, как и ему, но мне почему-то нужно молчать, а не… грубить.

Я прикрыла глаза. И вздохнула.

— Давай честно, — сказала ему, — я не знаю, что тебе делать, когда так происходит, — поджала губы, — я даже не знаю, как правильно, и как сделала бы я сама. Но… думаю, что тебе нужно делать так, как хочешь ты, но при этом прислушиваться к папе. Он… он у нас хороший и точно плохого не посоветует. Может и тут скажет что-то вроде: не связывайся с ними, это бесполезно, только…

— Нервы потратишь! — радостно воскликнул Дава, — ты его процитировала сейчас! Слово в слово!

Я хмыкнула.

— Ты много чего говоришь, как он, — ему это явно нравилось, — ты умная.

Я аж подавилась.

— Я?! — не поверила, что он это сказал.

Он медленно кивнул. И почти сразу стал грустным.

— Не бросай нас, пожалуйста, — просяще глядел на меня мальчик.

Я просто застыла.

— Когда я… и папа забирали мои вещи вчера, то мама кричала, — сознался он, — сказала, что я тебе не нужен, потому что ты сама ещё… девочка. Что папа со всеми нами поступит плохо. Опять бросит и… — он рывком стёр слезу с ресниц, — прости. Это… блин.