Двойное сердце агента
Шрифт:
Два охранника втолкнули Олейникова в сумрак тюремной камеры, с гулким грохотом захлопнув за ним тяжелую дверь.
– Эй! – стукнул кулаком по двери Олейников. – Дверью не хлопайте – имущество попортите!
В углу камеры кто-то зашевелился, Олейников обернулся.
– Они сегодня домой уйдут, а мне здесь теперь долго жить, – объяснил Олейников, пытаясь разглядеть в темноте неясную фигуру.
– А такие, как ты, Петро, теперь долго не живут, – узнал Олейников картавый говор Крамаренко. – Нас, честных воров, не трогают, а вашего брата, политического, – шлеп-шлеп-шлеп, как баранов перед Курбан-байрамом. В КГБ тюремный отдел прикрыли, вот и чистят за собой – следы заметают. Думаешь, чего тебя из барака сюда перевели?
–
– А меня наседкой к тебе. Я через месячишко откинусь, мне паспорт обещали, если чего выведаю у тебя перед расстрелом. Сказали, чтоб я тебе настойчиво объяснил: кто колется, если раньше чего скрыл, того, глядишь, и помилуют. А кто в несознанку – в расход точно.
– А чегой-то ты мне все это рассказываешь?
– Так ты бы и так понял, что я не просто здесь нары полирую. Так что колись им, Петро, – и мне удружишь, и шкуру свою спасешь.
– Думаешь, пожалеют?
– Обязательно. Они ж обещали.
– Так мне им все-все впрямь и рассказать?
– Ну да…
– Все-все? И как мы с тобой на японскую разведку работали?
– На какую японскую?.. – ошалел Крамаренко.
– Ну как? Когда я тебе поручил секретную карту Перл-Харбора сфотографировать.
– Какого перхабора? – взвизгнул Крамаренко. – Ты что несешь? Ни на какую японскую разведку я не работал!
– Как не работал? А цианистый калий, который ты по приказу японского императора в водопровод города Калуги добавлял?
– Какого императора?! – испуганно взмолился Крамаренко. – Да я в Калуге отродясь не был!
Олейников ловко запрыгнул на верхние нары, растянулся на них, забросив руки за голову, и, выдержав паузу, равнодушно произнес:
– Ну не был так не был. Тогда и паспорта у тебя не будет.
Крамаренко засопел и отвернулся к стенке.
Олейников достал из кармана конверт, который ему передал Зорин, повертел его в руках и аккуратно надорвал. В руки Олейникову скользнула фотография, и тут же, словно вспышка молнии, воспоминания пронзили его память…
– Как ты мог? Как ты мог?! – вслед за пощечиной обжигают Олейникова Катины слова. Ее плечи сотрясаются от рыданий, она быстро разворачивается и бежит прочь.
«Я больше никогда ее не увижу… – провожая ее взглядом, понимает Олейников. – Никогда!»
Олейников бережно разгладил замятый уголок фотокарточки и вгляделся в Катино лицо. За прошедшие пятнадцать лет из хрупкой, ангельски бледной девушки она превратилась в очаровательную, стройную, зрелую женщину. И хотя на фотографии она улыбалась, Олейников заметил в уголках ее глаз притаившуюся грусть и тревогу. На фотографии рядом с Катей стоял, прижавшись к ней, мальчик лет пятнадцати. Черты его лица показались Олейникову знакомыми… «Неужели? – царапнула по сердцу Олейникова догадка. – Не может быть…»
Олейников долго лежал неподвижно, рассматривая фото, ему даже показалось, что мальчишка стал крепче прижиматься к Кате, что Катины волосы иногда теребит ветер, а ее губы шевелятся, словно она что-то шепчет. Олейников провалился в сон…
«Боже мой, какие у тебя губы!» – шепчет Олейников, притягивая Катю к себе. Она смеется, берет его за руку… но это уже не она, это – генерал Кубин крепко пожимает его руку, а за спиной Олейникова ревет на взлетной полосе готовый к старту реактивный самолет. Олейников бежит к самолету, но вдруг позади него раздаются крики и хлопки, он оборачивается – толпа, толпа фотографов окружает его, слепят вспышки, рядом с Олейниковым – офицер в американской форме, это – Холгер Тоффрой. Олейников узнал его и что-то кричит ему по-английски, а самолет ревет, но это уже не самолет, это – ракетный двигатель на стапеле заглушает голоса – его и Вернера фон Брауна. В лаборатории идет испытание, инженеры в белых халатах, фон Браун следит за приборами. Олейников незаметно выходит, вот
он в какой-то комнате, перед ним распахнутый сейф, он достает из кармана миниатюрный фотоаппарат и щелкает, щелкает, щелкает… вспышка… вспышка… вспышка… Нет, это уже не вспышка, это слепит солнце. Жаркое мексиканское солнце. Олейников стоит на террасе утопающего в пальмах и цветах посольского особняка, рядом с ним улыбается, потягивая затекшие плечи, атташе советского посольства:– Хорошо-то как! Прямо-таки как в раю!
По бокам Олейникова встают двое коренастых парней в штатском, атташе ласково говорит ему:
– Завтра самолет в Москву. Полетите с товарищами.
– Вам удалось связаться с генералом Кубиным? – спрашивает Олейников.
С лица атташе медленно сползает улыбка.
– Ваш генерал, гражданин Олейников, или кто вы там на самом деле, оказался предателем!
И Олейников проснулся. Сквозь зарешеченное окно пробивались лучи утреннего солнца, а со двора, заглушая храп Крамаренко, который и храпел, тоже картавя, доносился звонкий голос Великановой:
Пусть не ярок их наряд, Но так нежен аромат, В них весны очарование…В двери с лязгом распахнулось окно «кормушки», и хриплый голос охранника стеганул по камере:
– Олейников! Руки!
Вздрогнул, проснулся Крамаренко, забился в угол.
Олейников, быстро спрятав в карман фотографию, соскользнул с нар, подошел к двери и привычным движением протянул руки в окошко.
– Спиной! – рявкнул охранник.
– Я тебя предупреждал, я говорил… – зашлепал дрожащими губами Крамаренко.
Олейников, повернувшись спиной к двери, с трудом протиснул заведенные за спину руки в «кормушку».
– На допрос так наручники не надевают, на расстрел только, – тараторил, захлебываясь, Крамаренко, – одумайся, пока не поздно!
– Дурак ты, – улыбнулся ему Олейников. – И паспорта у тебя никогда не будет!
Когда после часа езды по шоссе автозак резко свернул на проселок и запрыгал по кочкам, Олейников со скованными за спиной руками не удержался и соскользнул с жесткой деревянной скамьи на заплеванный пол грузовика. Сидевший напротив с автоматом в руках рыжий, весь в веснушках, сержант довольно заржал. Олейников попытался встать, но потерял равновесие и вновь рухнул на пол, зацепившись за ремень автомата охранника. Рыжий испуганно дернул автомат на себя, потом наотмашь саданул Олейникова прикладом и сквозь зубы процедил:
– Лежи тихо, скотина! Была б моя воля, я б тебя прям здесь шлепнул. Только бензин зря жгем!
Заскрипели тормоза, автозак остановился, и в проеме распахнувшихся дверей передвижной тюрьмы появился еще один конвоир.
– На выход! – скомандовал он, передергивая затвор автомата.
Щурясь от яркого майского солнца, Олейников выглянул из кузова автозака, остановившегося на большой лесной поляне, и, глубоко вдохнув свежий воздух, спрыгнул на землю. Неожиданно нога Олейникова подвернулась, и он со всего маха упал прямо в грязную лужу. Пока охранники хохотали, его рука нащупала в водяной жиже большой комок глины. Встав на колени спиной к автозаку, Олейников быстрым незаметным движением залепил выхлопную трубу урчавшего грузовика и встал.
Подталкиваемый прикладами, Олейников пошел в сторону сосны, у которой с лопатой в руках стоял еще один охранник.
– Копать-то умеешь? Или тебя на зоне только пилить учили? – довольный своей шуткой, скривил рот охранник и протянул лопату Олейникову.
– Нас там только петь учили. Как я тебе копать-то буду? Наручники сними!
– Отставить! – неожиданно раздался за спиной Олейникова голос Зорина. – Наручники не снимать. Сами закопаем.
Олейников обернулся. Позади автозака стояла темно-синяя «Победа», рядом с ней благодушно улыбался Зорин.