Двуликий Берия

«Это другое дело», — удовлетворенно заметил кто-то в зале. Наконец-то Мир Джафар Аббасович начал колоться!

«Я хочу рассказать, как есть. Это дело Пленума ЦК, как он будет реагировать».

И участники пленума отреагировали весьма сурово. М.А. Суслов зло заметил: «Инструктора ЦК побаивались ездить в Азербайджан».

«В Азербайджан?» — изобразил удивление Багиров.

«Да, в азербайджанские организации, — подтвердил Суслов, — боялись, что у вас есть шеф».

«Не знаю, может быть», — растерялся Багиров.

«Товарищ Багиров, — прервал его Маленков, — ты оправдываешься, не нужно этого. Ты был близок к Берия, не этот вопрос сейчас обсуждается».

«Правильно», — поддержали Георгия Максимилиановича.

«И пленум поэтому недоумевает, — продолжал Маленков. — Ты оправдываешься, защищаешься. Тебя видели больше, чем всех других, обнимающимся с Берия (Маленков предпочел забыть, как Никита Сергеевич только что притворно каялся, как они с Георгием Максимилиановичем обнимались с Берией, разумеется, в благих целях разоблачения врага народа! — Б. С.). Не в этом дело совсем, не нужно говорить об этом, он разоблачен».

Багиров вконец запутался, чего же все-таки от него хотят старшие товарищи, то ли разоблачения Берии, то ли, наоборот, саморазоблачения его, Багирова, тесных связей с Берией. Похоже, что на самом деле Маленкову и Хрущеву требовалось последнее. А это в перспективе грозило лидеру азербайджанских коммунистов смертным приговором. И упавшим голосом он закончил свою путаную и сбивчивую речь: «В отношении разоблачения я сказал и вот в отношении того, что Никита Сергеевич сказал вчера, я сказал.

Разоблачение Президиумом Центрального Комитета партии этого матерого, хитрого и ловкого врага, в свое время нерешительные действия Президиума являются лучшим доказательством правильности и прозорливости партии (тут уж глава азербайджанских коммунистов совсем зарапортовался. — Б. С.). Это есть гарантия, верная гарантия того, что любая попытка, с чьей бы стороны это ни было, поколебать единство рядов нашей партии будет беспощадно сокрушена…

Я, товарищи, не знаю, я считаю, что я был, есть и остаюсь до конца своей жизни верным великим заветам Ленина — Сталина, верным солдатом своей партии, в любой момент готовым на выполнение любых заданий партии и правительства.

Я не оправдываюсь, я хочу просто сказать, мне больно некоторые реплики товарищей слушать. Может быть, в моей работе много ошибок бывает, но единственное, что я всегда делаю, это одно: служить партии, служить народу, служить стране, служить социализму, служить коммунизму, — вот все, что я могу сказать».

Эта речь не спасла Багирова, хотя нельзя сказать, что она его погубила. Судьба несчастного секретаря Компартии Азербайджана была предрешена отнюдь не теми тысячами невинных, которых Багиров загубил в период Большой чистки. И не тем, что по части злоупотреблений, кумовства, взяточничества, роскошных дворцов, построенных для самого Багирова и его родственников, Азербайджан, как показали проводившиеся еще при Сталине проверки, занимал едва ли не первое место в Союзе. Товарищи из Президиума ЦК решили, что служить коммунизму Мир Джафар Аббасович больше не будет. Крах Багирова был вызван его близостью к Берии. Сразу после июльского пленума Багирова вывели из состава ЦК КПСС и из кандидатов в члены Президиума ЦК и сняли с руководства правительством Азербайджана. В 1954 году его арестовали, а в 1956 году расстреляли по обвинению в незаконных репрессиях.

Был расстрелян и еще один участник пленума, В.Н. Меркулов, но уже вместе с Берией. Остальные уцелели, но карьеры их в подавляющем большинстве случаев застопорились или обернулись вспять. Так что можно сказать, что осуждал Берию в основном народ политически мертвый. А многие из них и остались в истории только благодаря Лаврентию Павловичу. Завенягина, например, и помнят-то только как заместителя Берии. В основном же в зале была серая секретарская масса, которая не без удовольствия топтала того, который в чем-то возвышался над общим весьма невысоким интеллектуальным и деловым уровнем номенклатуры. И не без мазохистского наслаждения вспоминали, как унижал их Лаврентий Павлович, по матушке посылал, расстрелом грозил. И забывали, что иначе они работать просто не привыкли. В тоталитарной системе власти только жесткий нажим сверху, при Сталине — вплоть до расстрела нерадивых исполнителей, заставлял нижние эшелоны власти работать в полную силу. Ведь контроля и нажима со стороны избирателей не было и быть не могло — на выборах 99,9 процента всегда голосовали «за». Но в иной системе номенклатура существовать не могла. Берия же по своим деловым качествам стоял на голову выше подавляющего большинства участников пленума. И вряд ли отличался в худшую сторону от них по своим морально-нравственным качествам. Разве что крови у Лаврентия Павловича на руках было гораздо больше, чем у рядовых членов ЦК, но это уже по должности — все-таки был членом Президиума (Политбюро), главой карательных органов, и в такое время. Он вознамерился изменить систему. И поплатился жизнью.

Как убили Берию

Уже 29 июня 1953 года жена Берии Нина Теймуразовна обратилась с письмом к Хрущеву: «Двадцать шестого числа этого месяца, около 12 часов ночи забрали моего сына с семьей (беременная жена на 7-м месяце и двое детей — одной 5 лет, другой 2 ¹/₂), и с тех пор не знаю где они! Меня оставили дома одну, сказав, что Л.П. Берия задержан по распоряжению правительства. Я супруга Лаврентия Павловича с 1922 года, т. е. больше тридцати лет. Я член КПСС, политически грамотна, имею высшее образование (кандидат с/х наук). Как все советские граждане, так и я считаю, что Лаврентий Павлович — ваш соратник и друг в деле строительства коммунизма, в деле борьбы против внешних и внутренних врагов Советского государства. Я думаю, все вышесказанное дает мне право обратиться непосредственно ко всем вам — с просьбой уделить мне полчаса с тем, чтобы поговорить со мною. Я Лаврентия Павловича знаю очень хорошо и в горе и радости, знаю его человеческие слабости и, следовательно, и то уязвимое место, откуда враг и клеветник мог к нему подойти.

Я не глупый человек, я понимаю, что к чему; поэтому, может быть, я сумею пролить свет на какие-либо события, компрометирующие его. Я прошу Вас, вызовите меня к себе, отдайте этому полчаса из Вашего, правда, очень немногого времени отдыха. У меня никого нет. Я не знаю, что мне делать. У Вас имеются жены, дети, внучата, вы можете себе представить, что со мной делается.

Если я еще дня три останусь в таком неведении, я сойду с ума. Умоляю Вас, позовите меня, спросите что-нибудь, скажите мне что-нибудь! Если Лаврентий Павлович в чем-либо непоправимо ошибся и нанес ущерб Советскому государству, и, следовательно, незачем меня и вызывать. Прошу Вас разрешить мне разделить его судьбу, какова бы она ни была. Я ему предана, верю ему как коммунисту, несмотря на всякие мелкие шероховатости в нашей супружеской жизни — я люблю его. Я никогда не поверю в его сознательное злонамерение в отношении партии, не поверю его измене ленинско-сталинским идеям и принципам. Следовательно, я не заслуживаю никакой пощады! Я только прошу пощадить моего сына Сергея. Он молодой, способный, принципиальный, образованный коммунист. Ему двадцать восемь лет, и уверяю вас, у него не было и двадцати восьми досужих дней. Я все сделала для того, чтобы он всегда был занят своей работой и учебой; поэтому он свою сознательную жизнь провел самостоятельно и независимо от нас. Лаврентий Павлович, занятый всегда большой государственной работой, не мог уделять ему никакого времени и внимания даже тогда, когда он был несовершеннолетним; после же он был всегда вне дома на учебе или на работе. Он относится к своему отцу с уважением и любовью, как и должен относиться молодой человек к своему отцу пока он это заслуживает. Он мой сын, в него вложена почти вся моя жизнь, сохраните его для пользы нашего государства, облегчите ему и помогайте перенести несчастье, постигшее нашу семью.

Его жена, внучка А. М. Горького, — молодая, не имеющая никакого жизненного опыта женщина, и при том слабого здоровья. В силу определенных условий, у нее не выработано никакой трудовой дисциплины, она незнакома с правилами советского общежития и малейшее напряжение в жизни вызывает у нее отвращение. Конечно, со временем она вырастет и станет на высоте, подобающей советской матери и женщине, но пока что создать самостоятельно для нормального физического и морального воспитания детей условия — она не сможет; таким образом, урегулирование быта и мелочей домашней жизни целиком ляжет на Сергея; все это будет, конечно, отражаться на его работоспособности, о чем я и сожалею. Они ушли из дома без копейки денег. Все трудовые сбережения Серго, в том числе и деньги, полученные за лауреатство, лежат дома и опечатаны. Возможно, он не допущен на работу; что же он должен делать? Помогите ему, прошу вас всех, он это возместит Советскому государству своим честным трудом. Я воспитана партией, советским обществом и моей семьей в глубоком уважении, любви и преданности вам; это и дает смелость обратиться к вам с такого рода письмом».

Вероятно, Нина Лаврентия действительно любила. Иначе бы не обратилась с таким письмом к Никите Сергеевичу, зная, что уже арестованы и муж, и сын, и что ее саму легко могут сделать «врагом народа». Под «мелкими шероховатостями в нашей супружеской жизни» подразумевались многочисленные супружеские измены Лаврентия Павловича, которые не могли быть тайной для Нины Теймуразовны. Это и было то «уязвимое место», которым, по мысли супруги «лубянского маршала», могли воспользоваться враги. А еще чувствуется, что невестку она недолюбливала. А то, что «принципиальный и образованный коммунист» Серго Берия не брезговал присваивать себе работы бесправных ученых-зэков в «шарашках», выяснится уже во время следствия.

Интересно, что в письме Нины Теймуразовны, написанном Хрущеву из Бутырской тюрьмы 7 января 1954 года, уже после суда над Берией, ни разу не упоминалось, что во время ее допросов следователи хоть раз ссылались на показания ее мужа. Зато теперь приводились подробности «семейных шероховатостей». Вдова Берии утверждала: «…Действительно страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет (с 1922 года) была женой Берия и носила его имя. При этом до дня его ареста я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек (никогда никакого основания и повода думать противное он мне не давал ни одним словом). Я не разгадала, что он враг Советской власти, о чем мне было заявлено на следствии. Но он в таком случае обманул не одну меня, а весь советский народ, который, судя по его общественному положению и занимаемым должностям, тоже доверял ему.