Двуликий демон Мара. Смерть в любви

И наконец, я должен сказать, что чтение окопных писателей и поэтов в 1969-м и 1970 годах не просто укрепило меня в антивоенной позиции. Понимание, сколь сильное влияние оказали их стихи и проза на поколение, выросшее между войнами; осознание того факта, что свидетельства участников потрясли класс образованных людей до такой степени, что они сочли возможным проигнорировать восхождение Гитлера и дать зарок не сражаться за свою страну ни при каких обстоятельствах. Все это заставило меня увидеть и без того сложную проблему в еще одном ракурсе, который многое прояснял, но одновременно вызывал тревогу. Даже несмотря на больную тему Вьетнама и антивоенные убеждения, я понял со всей ясностью: ужасы войны еще не самое страшное, есть вещи пострашнее. Концентрационные лагеря, например, или тьма Тысячелетнего рейха, или, наконец, ядерный конфликт взамен Вьетнамской войны. И хотя человеческую глупость, приведшую к Битве на Сомме, ничем нельзя оправдать, все произошедшее там объясняет, почему следующему поколению необходимо вернуться на собственный фронт. И следующему поколению. И следующему.

Отвечает ли все это на вопрос, почему я решил включить в «Страстно влюбленного» стихи реальных поэтов и почему придаю такое значение историческим деталям? Наверное — нет. Но благодарен вам за внимание.

Как ни странно, я не посчитал нужным использовать в новелле послевоенное стихотворение, произведшее на меня самое глубокое впечатление в милые сердцу далекие дни конца шестидесятых, когда ждал призыва в армию. Оно принадлежит перу Эзры Паунда, который — по удивительному стечению обстоятельств — в 1908 году был изгнан с должности преподавателя Уобашского колледжа, где впоследствии учился я. По общему мнению, он поселил у себя на квартире хористку. Подобно марктвеновским каннибалам с Сандвичевых островов, съевшим миссионера, Паунд сожалел о своей оплошности. Он сказал, что это случайность. Пообещал, что такого больше не повторится. Тем не менее начальство колледжа уволило его. (Паунд изменил свою жизнь к лучшему, отплыв в Италию к друзьям-поэтам. Спустившись по трапу, он воскликнул, что «спасся из девятого круга ада», каковые слова понятны любому, кто посещал мой маленький колледж в Кроуфордсвилле, штат Индиана.)

Поэма называется «Хью Селвин Моберли». Двадцать два года назад я считал, что это замечательная притча не только об ужасах Первой мировой войны, но и о трагическом вьетнамском опыте Америки. И я по-прежнему так считаю.

IV

Эти сражались всегда и кто-то, веря — prodomo — всегда… Кто-то — вспылив, Кто-то — рискуя, кто-то — боясь ослабеть, кто-то — боясь порицаний, кто-то — убийство любя в мечтах, до поры не осознанных. кто-то — в страхе, эту любовь осознав. И умирали pro patria, non «dulce» non «et d cor»… [1] в ужасе шли в ад, веря в ложь стариков, после — не веря, вернулись домой, в дом лжи, домой ко многим обманам, домой к старым неправдам и новой низости, сиволобых и крепколобых, и лжецов повсюду в избытке. Дерзая, как никогда, расточая, как никогда, Кровь юных и голубую кровь. Ланиты и ладные тела, сила духа — как никогда искренность — как никогда, утрата иллюзий, как никогда досель, истерия, окопные исповеди, и мертвых утроб хохот.

1

«Dulce et decorum est / Pro patria mori» («Сладка и прекрасна за родину смерть») — Гораций, «гибли за Родину, но смерть их была не сладка и не прекрасна».

V

Мириадами умирали. И среди них — лучшие, Ради старой драной суки, Ради латаной цивилизации, Обаяние, красноречие, Острые взоры укрыты земными веками. За две дюжины битых статуй, За пару тысяч растоптанных книг.

Итак, мы возвращаемся к «Liebestod». К любви. И к смерти. И, надеюсь, снова к любви. Пожалуй, заключительные слова мне стоит позаимствовать у вымышленного поэта Джеймса Эдвина Рука, который мог слышать, как молодой лейтенант Гай Чапмен цитирует строки Эндрю Марвелла, глядя на боевых товарищей, готовящихся умереть на Сомме:

Чудно Любви моей начало И сети, что она сплела: Ее Отчаянье зачало, И Невозможность родила. [2] Дэн Симмонс Колорадо, январь 1993

ЭНТРОПИЯ В ПОЛНОЧНЫЙ ЧАС

На западном выезде из Денвера в пятничный час пик, когда мы поднимались на первый большой холм и Кэролайн спросила, для чего нужен тормозной карман, я заметил на встречной полосе ту злополучную фуру. Тогда я просто подумал, что слишком уж она разогналась на четырехмильном тридцатиградусном склоне, но на следующее утро в Брекенридже я увидел фотографии с места происшествия — и в «Денвер пост», и в «Роки маунтин ньюз»: водитель фуры не пострадал, но погибли три женщины, находившиеся в «Тойоте Камри», которую он впечатал в бетонное ограждение и выдавил за него.

2

Пер. А. Шадрина.

Тогда я объяснил Кэролайн, для чего нужны тормозные карманы, и мы высматривали другие такие же весь час пути до горнолыжного курортного городка. «Страшенный какой, — сказала она, глядя на один из засыпанных гравием аварийных тупиков с крутым подъемом. — А у машин часто отказывают тормоза?» Три месяца назад, в мае, Кэролайн стукнуло шесть, но она значительно опережала свой возраст, как по словарному запасу, так и по уровню тревоги, которую у нее вызывал окружающий мир, полный острых углов. Если верить Кей и остальным, я немало поспособствовал развитию у нее этой тревожности.

— Нет, — солгал я. — Очень редко.

В августе Брекенридж не самое интересное место, куда я мог бы отправиться с дочерью, с которой не виделся несколько месяцев. Хотя этот маленький горнолыжный городок более «настоящий», чем Вейл или Аспен, кроме пары-другой люксовых магазинов и одного «Вендиса» — с интерьером под викторианскую старину, но с пригодным для детей меню, — летом там особых развлечений нет. Я планировал в пятницу ночью остановиться в кемпинге, но после трех месяцев засушливой жары, стоявшей в Колорадо, этот уик-энд выдался холодным и ветреным, с проливными дождями. Я снял нам двухкомнатный номер с совмещенной кухней в коттедже под горой, и вечером мы уселись смотреть «Войну миров» Джорджа Пэла по крохотному телевизору.

Позже ночью, когда под шум дождевой воды в водостоках я укладывал Кэролайн спать на кушетку в гостиной, мне невольно бросилось в глаза, насколько она стала похожа на Кей. За пять месяцев, прошедших после их переезда обратно в Денвер, Кэролайн похудела. В чертах ее лица, утратившего детскую пухлость, уже угадывалась материнская тонкокостность, а подстриженные каштановые волосы были лишь немногим длиннее, чем у Кей в лето нашего знакомства, когда я вернулся из Вьетнама и врезался на мотоцикле в грузовик Пепси. В темных глазах Кэролайн отражался такой же тонкий и ранимый ум, как у Кей, и она подкладывала ладонь под щеку точно как мать.

Страшная трагедия разлуки со своими маленькими детьми, даже недолгой, состоит в том, что за время вашего отсутствия они становятся совсем другими людьми. Может, это верно для любого возраста. Не знаю.

— Пап, а мы пойдем завтра на летний бобслей?

— Конечно, малыш. Если погода улучшится.

Зря я прихватил в вестибюле буклеты. Все бы ничего, не научись Кэролайн читать еще в четыре года. Вот она и прочитала во всех пяти буклетах из серии «чем-заняться-в-брекенридже» красочное описание трассы летнего бобслея. Сказать, что я совершенно не горел желанием спускать Кэролайн с горы, значит ничего не сказать.

— А фильм про марсиан глупый, правда, пап?

— Безусловно.

— Я имею в виду, если у них хватило ума построить космические корабли, они же должны были и про микробов все знать, правда ведь?

— Разумеется.

Я как-то никогда не задумывался об этом. «Война миров» — первый в моей жизни немультяшный фильм — мне было пять, когда он вышел на экраны в пятьдесят третьем году, — и всю дорогу из «Риальто» я испуганно цеплялся за руку старшего брата. «Ты видел проволоку, на которой болтались эти дурацкие марсианские машины?» — спросил Рик, пытаясь рассеять мои страхи, но я только щурился под серым чикагским снегопадом и еще крепче сжимал его руку в варежке. Много месяцев после этого я спал с включенным ночником и всякий раз, глядя в ночное небо с нашего четвертого этажа, ожидал увидеть там зловещие огненные хвосты марсианских цилиндров. Спустя год, когда мы перебрались в маленький городок в тридцати милях от Пеории, я утешился мыслью, что марсиане сначала нападут на большие города и у нас, сельских жителей, еще останется время, чтобы покончить жизнь самоубийством, прежде чем они направят тепловые лучи. Позже, когда мои страхи переключились с марсиан на ядерную войну, я успокаивал себя примерно такими же рассуждениями.

— Спокойной ночи, папа, — сказала Кэролайн, подкладывая ладошку под щеку.

— Спокойной ночи, малыш.

Я ушел в другую комнату, оставив дверь полуоткрытой, и попытался почитать последний сборник рассказов Раймонда Карвера. Немного погодя отложил книгу и стал слушать дождь.

Отец Кей никогда мне особо не нравился — всю жизнь до самой пенсии он проработал инженером-строителем и видел все в черно-белом цвете. Но он немало удивил меня, когда навестил в клинике, где я лечился от алкоголизма и оклемывался от нервного срыва, случившегося сразу после расставания с Кей.