Двуликий любовник

— Кстати, — вмешался Тотон, — кто-то мне гово­рил, что его видели переодетым в лохмотья нищего, он играл на флейте на ступеньках метро.

— На скрипке, — поправил Рибас.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — предложила Норма, и ее рассеянный взгляд остано­вился на горбе скрюченного чистильщика обуви и его курчавой голове, глубоко втянутой в плечи. По ее спи­не пробежал холодок.

— Бедняга, — продолжал Рибас. — А я к нему непло­хо относился. И знаете почему?

Облокотившись о прилавок, Марес прислушался. Рибас считал, что Марес как бы создал себя сам, иначе говоря, вышел в люди без гроша в кармане и без всяких связей. Одно это уже заслуживало уважения. Его забав­ная встреча с Нормой пятнадцать лет назад в помеще­нии «Друзей ЮНЕСКО», где он случайно оказался во время голодовки против правящего режима, была сча­стливым совпадением, подарком ее величества Форту­ны. Потом, после бурного романа с Нормой, после их молниеносной взаимной влюбленности он заодно с невестой получил Виллу Валенти. «Не так все про­сто, — добавил Рибас, — если учесть, что Норма была единственной дочерью и родственники с нее глаз не спускали». Рибас отлично помнил, каким был в ту пору Марес, помнил его обаяние и то, как сильно он влиял на Норму. Пышные каштановые волосы, зачесанные назад, печальные медового цвета глаза. В нем, конечно, чувствовался недостаток воспитания и образования, но зато он был красавец с обворожительной улыбкой, несмотря на невысокий рост и эти вечные прыщи на лице: всегда, даже будучи женатым на Норме и живя на Вилле Валенти, он сохранял на себе отпечаток пере­житого голода и нужды.

Втягивая что есть силы плечи, болезненно искри­вив спину, чистильщик обуви взял свой саквояж и про­тиснулся в самый центр беседующей компании. По­равнявшись с Нормой, которая по-прежнему стояла спиной к прилавку, он задел ненароком ее чарующе нежное бедро.

— Обувь почистить? — пробормотал он, робко за­глядывая в глаза Тотона Фонтана.

— Нет, благодарю. — Тотон отошел в сторону, что­бы пропустить его, и добавил, глядя на Рибаса: — Ду­маю, ты прав. Я его почти не знал.

— Если послушать Эудальда, — вмешался Тассис, — этот тип был редкостным пройдохой.

— Ничего подобного! — воскликнул Рибас. — Тако­го я никогда не говорил. Он всего лишь бедный сирота из нищего квартала.

Марес обратил внимание, что Рибас, в отличие от остальных, говорил о нем спокойно и чуть иронично, без раздражения и досады. Норма, как могло показать­ся со стороны, в общей беседе не участвовала. Чуть в стороне от своих приятелей она тихо разговаривала с Миреей.

— Ты наивный человек, Эудальд, — сказал Тассис. — Я всегда считал его мрачным и опасным типом.

— Да что ты, — улыбнулся Рибас, — он всего лишь бедный артист.

20

«Кафе-де-ла-Опера» все больше заполнялось людьми. Плотная завеса табачного дыма плыла над мраморны­ми столиками и волнующимся морем голов. Тускло по­блескивали зеркала.

Норма беспокойно оглянулась, словно высматривая кого-то в толпе. Она изящно опиралась о стойку и вы­глядела так же вызывающе и независимо, как десять или пятнадцать лет назад в легендарном баре «Боккаччо». Массивные очки вроде бы придавали ей вид деше­вой стареющей проститутки, но это было мимолетное впечатление: ее тело было сильным и гибким, а поза — величавой.

— Эй, вы! Чистильщик! — Она ловко щелкнула в воздухе пальцами. — Посмотрите мою обувь!

Сутулый и покорный, он приблизился к ней, и круг разомкнулся, пропуская его вперед. Норма приподня­ла правую ногу и добавила:

— Видите эти зеленые туфли? Забавные, правда? Они едва дышат от старости. Почистите их и будьте поаккуратнее, пожалуйста, не то они развалятся прямо у вас в руках. Справитесь?

— Уж доверьтесь мне, милая сеньора, я в этом деле настоящий артист, — проворчал чарнего, опускаясь на колени у ног Нормы. Дрожащими руками он открыл саквояж, достал из него крем и щетку и положил их на пол рядом с собой. Никто не обращал на него внима­ния. Бережно, обеими руками, он взял ногу Нормы и поставил ее на специальный упор в саквояже, прямо напротив своей ширинки. Осторожно обхватив левой рукой ее лодыжку, он взял щетку и начал тереть. Ощу­щая гладкую поверхность чулка, нежное напряжение мышц и тепло ее кожи, он ни на секунду не задумался о том, как неуклюже и неловко выглядит со стороны, и не спрашивал себя, не вызовет ли подозрений его яв­ная неумелость в этом ремесле.

— Сколько же лет ты его не видела, Норма? — спро­сила Мирея, продолжая прерванную беседу.

— Восемь или десять, не помню точно...

— А правда, что он играл в любительских спектак­лях где-то в Грасии? — вмешался Тассис.

— Вот уж действительно артист, — перебила Джор­джина. — Кстати, помнишь, что ты мне рассказыва­ла? — Она засмеялась. — Как он поцеловал тебя в пер­вый раз, в театре...

— Это было не в театре, — ответила Норма, — это было в парке Поэль. У нас уже начался роман. Мы гово­рили тогда о патриотизме нашей семьи, о том, как она сумела воспитать во мне любовь ко всему каталонско­му, и тут он вдруг поцеловал меня в губы. Целовал он очень долго и, не отрывая губ от моего рта, продекла­мировал «Духовный гимн» Марагайля [13] . Это еще что!

13

Жоан Марагайль (1860—1911) — каталонский поэт.

Он запросто мог прочесть целиком поэму Синто, пока целовал меня.

— Какая гадость! — воскликнула Мирея.

— Слюни и патриотическая поэзия, — усмехнулся Рибас, — Норме всегда нравился этот коктейль.

Курчавая голова чистильщика мягко и умиротво­ренно покачивалась перед коленями Нормы. Она за­думчиво смотрела на его пергаментные руки, усердно мелькавшие над ее туфлей. Глядя на этого чернявого одноглазого андалусийца на коленях возле ее ног, сломленного нищетой и тяжким трудом, она почувст­вовала неодолимое желание погладить его черные ку­дри. Голос Мирен привел ее в чувство:

— Когда Норма познакомилась с ним, он играл на скрипке в оркестре. Так ведь, Норма?

— Ничего подобного, — перебила Джорджина. — Он с детских лет работал в разных варьете, декламировал стихи Рафаэля-де-Леона [14] под музыку... Вообрази только.

— Он был нищим, — добавил Тотон.

Марес по-прежнему сидел на полу, втянув голову в плечи, так что казалось, будто шеи у него нет вовсе. Ему было совершенно безразлично то, что эти люди гово­рили о нем так, словно он давно уже умер.

14

Рафаэль-де-Леон (1910—1982) — испанский поэт, автор по­пулярных песен.

Норма чувствовала, как щетка беспорядочно ерзает по ее туфле. Она снова завороженно поглядела на эту лохматую голову в черных завитках, которые мягко ка­сались ее колен, и машинально произнесла:

— Может быть, все-таки сменим тему?

Когда дверь открывалась, в заведение проникал гул Рамблы, по которой тянулась нескончаемая процессия масок и ряженых. Перед Лицео смуглая девушка с чер­ными косами, с наброшенным на плечи каталонским флагом и в цыганской юбке играла на скрипке, а ка­кой-то пьяный пританцовывал возле нее с бутылкой в руке.

Некоторое время Рибас наблюдал за неуклюжими и неуверенными движениями Мареса. Он толкнул Тотона локтем.

— Слушай, разве так чистят обувь? — спросил он вполголоса.

— Что ж ты хочешь, с одним-то глазом...

— Вторую ножку, сеньора, сделайте милость, — пробормотал чистильщик, не поднимая глаз.

Норма убрала с упора ногу и поставила другую, не в силах оторвать глаз от гордой головы, склоненной к коленям парижской проститутки. Она почувствовала, как сильные пальцы торопливо ощупывают ее лодыж­ку и подъем ноги, по ступне внезапно разлилось тепло и поднялось по внутренней стороне ноги к бедрам. По спине пробежали мурашки. Она рассеянно взглянула на зеленую туфлю, по которой только что скользила щетка, и увидела, что она такая же тусклая, как раньше. В этот момент стоявшая рядом Джорджина слегка кос­нулась ее рукой:

— Говорят, что если бы ты увидела его на улице, то не узнала бы.

— У меня нет ни малейшего желания его видеть.

— Что поделаешь, все мы изменились за эти годы.

— Наверняка он выглядит моложе. — Норма заду­малась и добавила: — С ним никогда не знаешь, каков он на самом деле.

— Я слышала, он превратился в нищего, в попро­шайку. Его видели где-то на ступеньках метро, с плака­том на груди, на котором написано, что он голодает и страшно одинок, что-то в этом роде.

— С тех пор как мы расстались, прошло много лет, и мне совершенно безразлично, что с ним теперь, — сказала Норма. — Хотя, по-правде говоря, если бы я знала, на каком углу он сидит со своим плакатом, я, мо­жет быть, и поглядела бы на него издалека...