Двуллер. Книга о ненависти

– Ну так и заступался бы – взял бы пистолет и отогнал бы уродов… – жестко сказала Наташа. – Вызвал бы других ментов. Мог спасти?

– Мог… – подумав, кивнул Марков.

– А чего же?

– Есть за тобой правда… – сказал Марков. – Только много ли? А у остальных дети, матери – им каково будет?

– Не тяжелее, чем нам. Переживут.

– Всю жизнь я прожил по принципу «Моя хата с краю», и вот ты теперь за это пришла меня убивать… – задумчиво проговорил Марков. – Ладно, я тебя освобожу.

Он встал, вышел в другую комнату и вдруг вернулся оттуда с ружьем. Наташа выхватила из сумочки пистолет, но Марков сказал:

– Стой. Не суетись.

Потом он сел на кровать, застеленную стеганым одеялом, снял с правой ноги носок, приспособил ружье под грудь, а большой палец ноги – на спуск.

– Прости меня… – сказал он Наташе, глядевшей на него во все глаза. – Уходить будешь – протри все и стаканы помой. И вот еще что: я тут виделся с Котенко. У него охранное агентство «Нат Пинкертон». Он тебя искать будет. Учти.

Тут Марков вспомнил, что была же еще девчонка – та, которую он отвозил домой. Он и дом помнил. «Нет, не буду говорить… – подумал он. – А то и ее не пожалеет». От того, что он все-таки спас чью-то душу, ему стало чуть легче. Он еще поелозил ружьем – давил куда-то ствол и почему-то хотелось приспособить его поудобнее (а может, просто пожить еще чуток, мгновение), потом сказал «Прости, Господи, душу мою грешную!», и нажал пальцем на спуск.

Выстрел грянул. Дед со вздохом медленно опустился на горку подушек позади себя. Он был еще жив. Когда плачущая Наташа подошла к нему, он смотрел на нее и глаза его были осмысленные.

– Брось ты это, внучка, брось… – прошептал дед. – Ты не нас убиваешь, ты себя убиваешь. Как же ты потом жить-то будешь? Такое на душе носить… Не отмолишь ведь…

Наташа ловила эти слова. Они становились все тише. Дед закрыл глаза и перестал дышать. Она выпрямилась. Помыла чашки, вытерла все, чего могла касаться, потом посмотрела еще раз на старика и выключила в его избушке свет.

На улице было темно и пусто. Поскальзываясь на подмерзших колдобинах, Наташа пошла к остановке.

«Дед сказал, что я себя убиваю… – думала она. – Убиваю ли? Я все такая же, или стала другой?». Она попыталась сравнить себя, но не получалось, и даже хуже – выходило, что ей сейчас живется легче. «Бросить… – подумала она. – Да как же бросить. Сам же сказал – теперь этот Котенко будет меня искать. Хочешь не хочешь, а придется и мне его найти. Так что теперь это не месть, не убийство, а самооборона. Да, чистая самооборона»…

Часть третья

Глава 1

Константин Котенко вообще газет не читал. Но в последних числах апреля откуда-то взялся в частном детективном агентстве «Нат Пинкертон», которым владел Котенко, длинный белый конверт – без обратного адреса, без печатей почты, но надписанный «Константину Павловичу Котенко лично». Секретарь приучена была такие письма отдавать шефу не распечатанными. Она и отдала.

Котенко посмотрел странный конверт на свет. Видно было, что в конверте есть маленькая квадратная бумажка. «Ну хоть не сибирская язва…» – пошутил сам с собой Котенко и открыл конверт. Потом он думал, что даже сибирская язва вряд ли напугала бы его сильнее. Из конверта выпал маленький квадратик тонкой газетной бумаги. Это был некролог в черной рамочке, извещавший о трагической кончине ветерана МВД Маркова Николая Степановича. Котенко не сразу понял, о ком это, а когда понял, бумажка обожгла ему руки.

Он вспомнил, как дед сказал «Мне уж недолго осталось». А потом добавил: «Да и вам». Мороз продрал Котенко по коже, хотя в кабинете было тепло.

«Что он там еще говорил? – обеспокоенно начал вспоминать Котенко. – Карташов, Уткина Крейц, Протопопов, Хоркин… Теперь он сам».

Он позвонил секретарю и велел узнать, как погиб Марков Николай Степанович, что это за трагическая смерть – автобусом что ли сбило. Через пятнадцать минут секретарша доложила, что Марков пальнул себе в грудь из своего охотничьего ружья.

– Говорят, по жене тосковал, – рассказывала она то, что ей только что объяснил следователь РОВД, хорошо прикармливаемый «Натом Пинкертоном» для таких и других нужд. – Ну вот дедуля поел своего любимого варенья, сваренного по бабушкиному рецепту, и саданул себе в грудь крупной дробью.

– Хорошо… – сказал Котенко, отключил селектор и задумался. Он бы и рад был поверить в самоубийство, но надо было смотреть правде в глаза – дед погиб после того, как рассказал о ведущейся на всех них охоте.

«Да может совесть заела? – вдруг подумал Котенко. – Ну бывает же у людей совесть. У деда явно была»…

Он нажал кнопку и велел секретарше найти сотрудника Антона Давыдова. Давыдов был в агентстве сошкой мельче некуда – дежурил на одном из рынков по схеме сутки через трое. Он так и не запрыгнул снова на свой поезд. «В тридцать с лишним лет собирать с торговцев дань урюком и семечками – стоило ли ради этого жить? – думал Котенко.

– Неужели вот из-за этого обалдуя у меня и правда такие проблемы?»..

Котенко взял Давыдова к себе по старой памяти (да еще очень просил давыдовский отец, а он был такой человек, делать одолжение которому и приятно, и полезно). Виделись они так редко, что Котенко всякий раз с трудом вспоминал, кто это. Да Давыдов к тому же и сильно менялся: хоть и было ему всего ничего годков, а лицо обрюзгло и пожелтело, появился живот, череп стал почти лысым. Только взгляд – свысока вприщур – остался.

Давыдов явился к Котенко через час. У него был как раз свободный день, его подняли с постели. Он хотел было послать всех – все же законный выходной, но решил, что, может, по какой хорошей причине вызывает его к себе босс? – и поехал.

– Слышал – Николай Степаныч Марков застрелился?… – спросил Котенко, когда Давыдов устроился напротив него в кресле.

– А это кто? – спросил Давыдов. – Я его должен знать?

– Должен… – ответил Котенко, рассматривая Давыдова и вновь удивляясь тому, как тот истаскался и опустился. – Это тот дед, который был водителем в ту ночь, когда ты человека до смерти забил. Он еще оттаскивать вас пытался.

– Я забил? – удивился Давыдов. – А кто лупил его по голове дубинкой?

– Это ты брось… – сказал Котенко. – Это ты ему так ахнул ногой по голове, что у него чего-то там оторвалось, каратист хренов.

– Ну и что? – спросил Давыдов, не понимавший, к чему весь этот разговор.

– Да так… – ответил Котенко. – Просто он приходил ко мне накануне. Дед. Сказал, что все, кто тогда дежурил, уже покойники. Оставались только мы с тобой и он. А теперь и вовсе остались только мы.

Наступила тишина. Молчал Котенко, молчал и Давыдов. Про Уткину и Карташова он не знал, а вот на похороны Крейца его позвали, как и потом на похороны Хоркина – хоркинская мать считала, что Давыдов и ее сын друзья. Хоркин на самом деле по старой памяти время от времени давал Давыдову немного денег, да и то – все реже и все меньше. На хоркинских похоронах кто-то из тех, с кем они вместе учились, заговорил: «Да, вот и нас все меньше становится», и все как-то наигранно закручинились. Давыдов, знавший, в каком виде нашли Хоркина, однако, кручиниться не стал – его наоборот распирало от смеха и от желания обсудить с кем-нибудь самые веселые подробности. Одно было только жаль – хоть и мелочного, но даже такого спонсорства от Хоркина уже не будет. Он и сейчас не видел особых причин для беспокойства.