Двуллер. Книга о ненависти

Большую охоту предвкушал не он один: когда Котенко заглянул в холодильник и удивился, почему он до сих пор пустой, сержант Давыдов ответил: «Да вы подождите, товарищ капитан, сейчас через три-четыре часа «рыба» косяком пойдет, и в холодильнике у нас все будет!». Давыдов заржал, а Котенко усмехнулся – ну да, точно, сейчас пойдут косяком.

Антон Давыдов был тем самым сержантом с длинным лицом и капризными губами, которого вечером у бара разглядел Зощенко. Котенко знал, что папа у Давыдова в больших милицейских чинах, вся их семья живет в хорошем доме, построенном специально для милицейского начальства (в советские времена в арке при въезде во двор стоял шлагбаум и был пост). Для Давыдова по жизни была раскатана красная ковровая дорожка. Идти бы ему по ней и идти, ан нет – на втором курсе юрфака Давыдов попался на торговле анашой и какими-то таблетками. Добро бы торговал один, но оказалось, что он из своих однокурсников сколотил целую сеть. Давыдова не посадили, и даже дело не завели – папаша помог – но из университета турнули. Отец устроил Антона в милицию (формально-то Антон был чист) – пересидеть год-другой, а там, может, и восстановят. Давыдова вообще сильно разозлило то, что из-за такой фигни пришлось уйти из вуза. Свою злость он кое-как сбрасывал в спортзале – занимался каратэ. Трезвяк нравился ему еще и тем, что на задержанных можно было отрабатывать новые удары.

Котенко знал историю Давыдова и в душе считал его просто идиотом – упустить такой шанс, спрыгнуть с такого поезда, променять СВ на общий вагон! Давыдов храбрился и говорил, что все будет хорошо, он, мол, своего не упустит, но Котенко считал, что нет, не будет у этого дурака второго шанса. Сам Котенко был из деревни, благосостояние складывал по кирпичику. Жил сейчас с женой и маленькой дочкой в тещиной квартире – а куда деваться? Теща и жена пилили его за некультяпистость, тыкали в глаза тем, «как другие живут!». Котенко шел в милицию, чтобы быть Анискиным, таким же добрым, мудрым милиционером, перед которым трепещут жулики. Однако у сыщика был голый оклад, а жена откуда-то прознала, что в вытрезвителе у пьяниц по карманам можно нашарить на кооперативную квартиру. Про Анискина пришлось забыть – в трезвяке Котенко дежурил уже третий год. Привык. Да и в карманах и впрямь много чего оседало.

Пока улов был невелик – народ как на подбор попадался уже после «шопинга» (Котенко недавно узнал это слово от жены), с почти пустыми карманами, а подарки все были на одно лицо – куклы, машинки да женские трусы. Только у одного, солидного, толстопузого, с седой аккуратной бородой, оказался красный бархатный футляр с золотой цепочкой. Котенко, увидев цепочку, сразу решил, что подарит ее жене – и пусть она еще заикнется про некультяпистость!

Но около семи вечера стукнула дверь и в «приемный покой» первым почти вбежал Давыдов. Глаза его горели и весь вид был такой, будто он вот только что видел Аллу Пугачеву.

– Товарищ капитан… – зашептал он. – Таких мужичков взяли сейчас возле кафе на базаре – это просто класс! Двое – так, а вот один – полные карманы. Оформляйте!

Котенко кивнул с видом «Это ты, салага, меня учить будешь?!», и приготовился к обычному спектаклю. В помещение ввели троих мужиков. Котенко сразу понял, у кого из них по выражению Давыдова «полны карманы» – вон он, в дубленке, с уложенной волосок к волоску прической. Мужики и правда были хмельные – не так, чтобы очень, но и не таких устраивали на протрезвление.

Зощенко, Кутузов и Ураганов оглядывались. Зощенко с тоской чувствовал, что все идет наперекосяк. «Потеряют ведь, Лиде (так звали жену) никогда и в голову не придет, что я в трезвяке… – думал он. – Да еще и подарки растащут…» – Зощенко слышал много нехороших историй про трезвяки.

Оставалось надеяться только, что Ураганов как-то уладит дело с дежурным. Но при взгляде на дежурного Зощенко почувствовал сомнение.

Следом за ними зашел второй милиционер (тот самый, на которого налетел Кутузов), и водитель явно предпенсионного возраста. Они начали отряхивать шапки и сапоги от снега, полезли греться к батарее.

Оформление шло своим чередом. Котенко выспрашивал фамилию-имя-отчество, приказывал выложить все из карманов на стол, перекладывал все это по пронумерованным ящичкам и прикреплял к документам номерки, чтобы потом разобраться, где чье добро. Зощенко, глядя на эту бюрократию, начал уже надеяться, что пронесет – и подарки не потырят, и денег всех не отберут – ну, может, часть. «Да и ладно»…

– решил он, и тут же, поймав себя на этой мысли, подумал язвительно: «Эх ты, боевой офицер»… С другой стороны – а что было делать?

Тут очередь дошла до него. Котенко не поднимал головы. Зощенко решил держаться на грани – не лебезить, но и не качать права. Правда и сам не знал, получится ли это.

– Товарищ капитан, мы же трезвые все…

– сказал Зощенко. Котенко поднял на него глаза.

Глаза были как из бронестекла. Зощенко затосковал. На армейской службе всю психологию заменяют приказы и взыскания. Договариваться Зощенко не умел совершенно.

– Товарищ капитан… – высунулся сбоку Ураганов, – мы афганцы, участники, понимаете? Не виделись с училища, с летного. Да тут еще и дата – позавчера было 15 лет вводу войск в Афганистан. Ну был бы я пьяный – разве я запомнил это все?

Ураганов засмеялся, но так вышло, что засмеялся только он один. Ураганов понял, что все идет как-то не так. Он готов был уже прибегнуть к обычному своему оружию – к деньгам, не подводившим его до сих пор никогда. Но понимал, что при всех менты не возьмут.

– Товарищ капитан, а мы могли бы наедине перекинуться парой слов? – просительно заговорил он. Однако Котенко на него так и не посмотрел.

– Трезвые… Трезвые… – проговорил он. – А вот нам сейчас медицина авторитетно скажет. Нина Федоровна!

– А?! Что?! – на крик из двери с надписью «Медсестра» с наигранной веселостью и всегда-на-все-готовностью высунулась Нина Федоровна Уткина, медсестра вытрезвителя, дама лет сорока, от взгляда на которую у Зощенко сразу заныло в душе. Высокая и – по фигуре видно – когда-то стройная, она в молодости была очень даже ничего и явно не могла этого забыть. При своем возрасте она все играла в юную девчушку. Халат, обтягивавший массивное тело, был расстегнут и сверху и снизу больше нужного. Двигалась едва ли не вприпрыжку, что при ее массе выглядело как минимум странно. Зощенко много видел таких по гарнизонам.

– Ох, Константин Павлович, – начала она от двери. – Я прям от вашего голоса вздрогнула! Мы-то с подружками еще вчера начали старый год провожать, да всю ночь, да не одни…

При словах «да не одни» она деланно сконфузилась, давая понять, что ночь была такая бурная, такая… вы же понимаете… Та часть очереди, которая была потрезвее, смотрела на нее круглыми от удивления глазами. Котенко и остальные из персонала даже не заметили ее слов – привыкли.

– Вот, Нина Федоровна, – сказал Котенко скучающим голосом, – граждане считают, что они трезвые…

– А у нас все считают, что они трезвые! – хохотнула Уткина. Тут она мазнула взглядом всех троих – Зощенко, Ураганова и Кутузова. Сразу заприметила и укладку, и дубленку Ураганова, но тут же с тоской подумала, что надо быть скромнее в желаниях, этот-то наверняка уже захомутан. Усы Зощенко и его синие глаза кольнули ее сердце. «Мой тип!» – подумала Уткина, хотя ее типом были все мужчины – все зависело от ситуации, от выпивки и закуски.

– Так… Присядьте пять раз и потом пройдите десять шагов туда и обратно… – велела она Зощенко.