Двум смертям не бывать
Шрифт:
— О'кей, не буду.
Пауза средней продолжительности. Какое-то шуршание — наверное, смотрит на часы, потому что следующая фраза была такой:
— Ты знаешь, который час?
— Здесь — начало шестого утра.
Молчание. Я почти ожидала, что оно сменится храпом.
— Давай к делу, Парке.
— Я не разбивала машину.
— Жас, выкладывай. Что стряслось?
— Пожалуйста, не ори на меня.
— Я не ору!
— Я знаю, но можешь начать. Вскорости.
— Если ты немедленно не начнешь говорить по делу, я буду орать на жену. А виновата будешь ты.
—
— Излагай.
Я провела рукой по волосам — Кирилай зацепился за какую-то прядь. Пытаясь освободить его, я сказала:
— Я сегодня спихнула с крыши одну вампиршу.
— В задачу не входило, но поступок приемлемый.
— Не совсем. Скоро здесь будут копы, и они не поверят в мою невиновность, увидев пятна крови.
— Пятна крови?
— Я сперва в нее стреляла, у себя в номере. А ее гориллы увезли ее сразу, пока я еще была на крыше, так что я не смогу доказать, что мы дрались.
— У тебя удостоверение…
— …которое можно подделать. Пит, у меня нет времени выкручиваться из этой ситуации. Рассвет на носу.
— Ладно, понял. Дай мне с ними поговорить.
— Я слышала сирены, они с минуты на минуту здесь будут. А тем временем…
— Не вздумай мне петь колыбельную.
— И думать не думала. Я просто хотела, чтобы ты знал: у одного из сенаторов в нашем надзорном комитете рыльце в пушку.
— Они же политики, Жас. Профессия такая.
— Ты устал, понимаю. — Я рассказала ему о наших подозрениях, гадая, сколько до него дошло, потому что на самом деле он, может, и спит. Дэйв отлично это умел — вести ночью совершенно связный разговор, а наутро ничего не помнить, потому что это было во сне. — Пит, ты не спишь?
— Нет, Жасмин, я не сплю. По твоей вине, прошу тебя это запомнить.
— Запомню, можешь не сомневаться. И вот еще что: эту фигню с сенатором нам надо раскручивать отсюда, о'кей? Потому что, если ты начнешь совать нос и тебя уберут, мне придется потом оплачивать учебу твоих детей в колледже или еще что, так что у меня к тебе просьба: не лезь туда.
— Знаешь, на той неделе Эшли мне закидывала удочку, что хочет диссертацию делать в Йеле, так что искушение есть. Но ты не беспокойся. Потому-то я и беру на работу самых лучших.
Вау. Придется мне теперь держать марку — оставаться достойной такого замечания.
— Оставайся на линии, кто-то там уже у дверей.
Я открыла, когда еще толком постучаться не успели — стоявший за дверью коп был несколько ошеломлен такой прытью. И еще больше ошеломлен, когда я показала ему значок и дала телефон со словами:
— Это вас.
Он взял его с опаской, как взрывное устройство, и поднес дюймов этак на шесть к уху.
— Да? — сказал он.
Его напарник держался сзади, уже вытащив «глок» из кобуры, но наставив его пока что в пол.
Первый послушал немного, потом посмотрел на меня с удивлением, и я успокоилась. Когда он тихо прыснул, я аж задымилась изнутри — наверняка Пит ему рассказывал о моей привычке оставлять такой след из разбитых машин и окровавленных стен, что по нему пройдет слепая собака.
— Нет, правда? — спросил коп, смеясь уже громче и подзывая напарника,
чтобы тот тоже послушал. В общем, Пит развлекал их еще три минуты двадцать пять секунд, а я стояла, прислонившись к стенке, и хронометрировала. В три двадцать шесть от начала разговора первый коп отдал мне телефон и значок.— Он хочет говорить с вами, — сказал он. Потом кивнул и направился к двери, сопровождаемый своим напарником.
— Я так понимаю, что у них больше нет ко мне вопросов? — сказала я, закрывая дверь.
— Угу.
— Спасибо.
— Да не за что.
На том разговор и кончился.
Пальцы у меня на ногах ощущались как сосульки. Я пошла в ванную, стащила с себя носки, заткнула сток и налила в ванну горячей воды. Отсюда мне была видна входная дверь, и потому я отлично различила на лице Вайля мраморное выражение, когда он входил в номер. Лицо его резко переменилось, когда он увидел на стенах кровь.
— Господи боже! — Он качнулся в сторону, схватился за плиту, вытащил из кармана сотовый и стал трясущимися руками набирать номер. — Жасмин, только бы ты была живая! Только бы живая! — шептал он, вбивая цифры, и лицо его вдруг стало совершенно человеческим и очень встревоженным. Когда послышались сигналы моего телефона, он аж подпрыгнул дюйма на три. Я ответила сразу:
— Давай быстрее. Тут есть еще кое-кто в доме, и, похоже, встревоженный.
Он ни слова не сказал, просто бросил телефон, влетел и подхватил меня с края ванны. Как-то не по себе становится, когда тебя поднимают так, будто ты ничего не весишь. И вообще медвежьи объятия у меня ассоциируются с лесорубами и дружелюбными лиловыми динозаврами, а не с элегантными соблазнительными вампирами, с наслаждением впивающими суточную дозу ласки.
— Я думал, ты погибла, — сказал он.
Что ж, это объясняет спонтанное проявление нежности.
— Значит, ты знал, что Лилиана пошла по моему следу?
— Я… у меня было такое чувство.
Я не стала его ловить на этой уклончивости, но для себя отметила. Еще раз — и я ему устрою скандал, мало не покажется. Или — что будет умнее, но кайф не тот — попрошу его выложить все начистоту.
Вайль чуть отпустил меня, чтобы я встала ногами на ковер, а потом разжал объятия. Я отступила на шаг, не обратив внимания на вдруг поглотившее меня чувство одиночества — мне приходилось сильно напрягаться, чтобы не дать себе до него дотронуться, проверить, что эти объятия не были плодом галлюцинации.
— Прости, что я тебя оставил. У меня были подозрения, что она пустится по твоему следу, но я не ждал этого так быстро. Она всегда вожделела Кирилай — сначала потому, что была моей женой и считала, что его заслуживает. Потом — потому что погибли наши сыновья, и она считала, что его не заслуживаю я.
— Так ты никогда… никогда его раньше не снимал?
— Нет. Ни для Лилианы, ни для кого-либо вообще. До сих пор — ни разу.
Боже мой, боже мой, боже мой…Я мысленно дала себе пощечину. Жас, не паникуй. Каждый раз, когда ты теряешь самообладание, начинается черт-те что, так что немедленно — прекрати — панику!