Дядя Бернак

Далеко, далеко маленькое дымчатое облачко плыло над водой, указывая мне страну, где я провел мою юность, эту дорогую мне страну, которая стала мила моему сердцу наравне с родиной.

Наглядевшись вдоволь на море и на холмы, я обратил свое внимание на гусаров, которые ехали около меня, образуя, как показалось мне, скорее стражу, чем эскорт. В состав патруля, который я видел прошлой ночью, равно как и теперь в эскорте, – все были знаменитые сподвижники Наполеона его старые гвардейцы, и я с удивлением и любопытством смотрел на этих людей, стяжавших всемирную известность своей дисциплиной и примерной доблестью. Их внешний вид никоим образом не мог назваться выдающимся; одежда и экипировка гвардейцев были гораздо скромнее, чем у английской милиции в Кенте, которая проезжала по субботам через Ашфорд; их запачканные ментики, потертые сапоги, крепкие, но некрасивые лошади, все это делало их похожими скорее на простых рабочих, чем на гвардейцев. Это все были маленькие, веселые, смуглолицые молодцы, с большими бородами и усами; многие из них имели в ушах серьги.

Меня поразило, что даже самый молодой из них, выглядевший совсем мальчиком, совершенно оброс волосами, но приглядевшись внимательнее, я заметил, что его бакены были сделаны из кусочков черной смолы, приклеенной по обеим сторонам лица. Высокий, молодой лейтенант заметил, с каким удивлением я рассматривал этого солдата.

– Да, да, – сказал он, – эти баки искуственные; но чего же другого можно ожидать от семнадцатилетнего мальчишки? А в то же время мы не можем допустить, чтобы у нас на парадах были такие безусые и безбородые солдаты! – Смола ужасно растопляется в такую жару, лейтенант, – сказал гусар, вмешиваясь в разговор с той свободой, которая была очень характерна для наполеоновских войск.

– Хорошо, хорошо, Гаспар, года через два ты отделаешься от этого!!! – Кто знает, быть может через два года он разделается даже и со своей головой, – сказал один из капралов, и все весело расхохотались, что в Англии, за нарушение дисциплины, привело бы к военному суду. Эта свобода обращения, по всей вероятности, была наследием революции; между офицерами и солдатами старой гвардии царила простота и свобода, усиливавшаяся еще тем, что сам император просто относился к своим старым служакам и даровал им различные преимущества. Не было ничего необыкновенного в этих фамильярностях между нижними чинами и офицерами, но с грустью должно сказать, что далеко не все солдаты правильно понимали подобные отношения, и нередко последствием фамильярности являлись кровавые расправы солдат с их начальством. Нелюбимые офицеры были часто избиваемы их же подчиненными.

Достоверно известно, что в битве при Монтебелло, все офицеры за исключением лейтенанта 24-й бригады, были расстреляны своими подчиненными. К счастью, подобный факт является уже пережитком былых времен, и с тех пор, как император установил строгие наказания за нарушение дисциплины, дух войска сильно поднялся.

История нашей армии свидетельствует, что можно обходиться без розог, употреблявшихся в войсках Англии и Пруссии, и едва ли не в первый раз доказывает, что умело дисциплинированные большие массы людей могут единодушно и в идеальном порядке действовать исключительно из чувства долга и любви к родине, не надеясь на награды и не боясь наказаний. Французы не боятся распустить своих солдат по домам; можно быть вполне уверенному, что все они явятся в час войны, ясно доказывая, насколько сильна дисциплина в этих людях. Но что еще более поразило меня гусарах, сопровождавших меня, – это то, что они с трудом говорили по французски. Я заметил это лейтенанту, когда тот поравнялся со мною, и поинтересовался узнать об их происхождении, так как, по-моему, они были французы. – Клянусь, я не советовал бы говорить им этого, – сказал он, – потому что они ответили бы на это оскорбление ударами сабель. Мы составляем первый полк французской кавалерии, первый гусарский полк из Берчени, и хотя, действительно многие из них эльзасцы, а иные и не знают другого языка, кроме немецкого, они такие же французы душою как Клебер и Кллермен, которые так же эльзасцы. Наши люди и офицеры все как на подбор, – прибавил он, отчаянно закручивая усы, – лихие служаки!

Слова лейтенанта очень заинтересовали меня; он приподнял слегка каску, поправил голубой ментик, спускавшийся с плеча, поправился в седле и брякнул ножнами своей сабли, сразу высказывая этим свой пылкий восторг и гордость сами собою и своим полком. Иногда я вглядывался в него, я видел, что он ничего не преувеличивал; в его смелой осанке виднелась безграничная храбрость и мужество, тогда как его простые искренние глаза, казалось, говорили, что он мог быть хорошим товарищем. Он в свою очередь наблюдал за мною; лейтенант внезапно дотронулся слегка рукой до моего колена, озабоченно говоря:

– Я думаю, что император останется доволен вами!

– Я не думаю, что чтобы это могло быть иначе, потому что я приехал сюда из Англии с исключительной целью служить ему!

– Когда в рапорте последней ночи было упомянуто, что вы также находились в этом разбойничьем логовище, он, казалось, был очень озабочен и думал, что вы не явитесь к нему. Может быть, он хочет, чтобы вы были нашим проводником в Англии. Вы, без сомнения, хорошо знаете все дороги на остров?

По-видимому, гусар представлял себе Великобританию, как один из тех островов, которые встречаются близ Бретани и Нормандии. Я сделал попытку объяснить ему, что Англия очень большая страна, ничуть не меньше Франции. – Хорошо, хорошо, – сказал он, – мы отлично узнаем Англию, так как идем ее завоевывать. Ходят слухи, что в будущую среду вечером или в четверг утром мы будем в Лондоне. В неделю мы завоюем Лондон, после чего армия разделится на две части, из которых одна пойдет на завоевание Шотландиию а другая в Ирландию.

Его простота и наивность рассмешили меня.

– Почему вы думаете, что сможете сделать все это?

– О, император сделает все!

– Но у них тоже армия, и вообще англичане прекрасно подготовлены! – Англичане очень храбрые люди и умеют драться, но что ни смогут сделать с французами, раз с ними идет сам император?! – воскликнул он, и из этого простого ответа я понял, как велика была вера французских войск в их вождя! Они доходили до фанатизма в своем преклонении перед гением Наполеона; он был для них пророком, и никогда никакой Магомет не воодушевлял своих последователей сильнее, чем этом человек, кумир, которого они обожали. Если бы кто-либо нашел в нем присутствие чего-то сверхъестественного, то многие не только признали бы это сами, но и стали бы, в свою очередь, доказывать с пеной у рта другим.

– Вы были там? – спросил лейтенант, указывая по направлению облачка, все еще плывшего над водою.

– Да, я провел там свою юность!

– Но почему же вы оставались там, когда явилась такая широкая возможность служить родине?

– Мой отец был изгнан из Франции вместе с другими аристократами. Только после его смерти я мог предложить свои услуги императору. – Вы много потеряли, но я не сомневаюсь, что Франции еще много придется воевать. И вы думаете, что англичане не боятся нашей высадки? – Они боятся, что вы не высадитесь!

– А мы боимся, что когда они увидят с нами самого императора, то сразу сложат оружие, и подраться не удастся! Я слышал, что у них очаровательные женщины.

– Есть очень красивые!

Он не сказал ничего и в течение нескольких минут старательно выгибал плечи и выпучивал грудь, покручивая свои маленькие светлые усы. – Но они спасутся от нас в лодках, – пробормотал он, и я ясно видел всю картину маленького, беззащитного «островка», промелькнувшую в воображении воинственного лейтенанта.

– Впрочем, если бы английские женщины увидели нас, они бы никуда не побежали, – самодовольно прибавил он. – Существует же поговорка, что берченьские гусары заставляют бежать весь народ, но женщин к себе, а мужчин от себя. Вы, конечно, будете иметь случай убедиться, что наш полк отлично сформирован, а офицеры представляют собою олицетворение Марса, да и высшее начальство не уступит никому.

Лейтенант был, вероятно, одних лет со мною, и его самохвальство заставило меня поинтересоваться, когда и где он сражался. Он с неудовольствием потянул себя за усы при этом вопросе и угрожающим взором окинул меня.

– Я имел счастье участвовать уже в девяти сражениях и более чем в сорока мелких стычках! – сказал он. Но я также много раз дрался на дуэли и, смею уверить, что всегда готов доказать это и принять вызов даже и не от военного!

Я поспешил уверить лейтенанта, что ему очень повезло, так как, будучи столь юным, он уже испытал так много, и весь задор его моментально исчез. Юный офицер разъяснил мне, что служил при Моро, участвовал в переходе Наполеона через Альпы и сражался при Маренго.

– Если вы пробудете некоторое время в солдатской среде, то верно не раз услышите имя Этьена Жерара, – сказал он. – Если не ошибаюсь, я имею право считать себя героем солдатских сказок, которые они любят слушать по вечерам. Вам расскажут о моей дуэли с шестью учителями фехтования, или, как я один атаковал австрийских гусар, унес их серебряные литавры и приторочил их к своему седлу. Уверяю вас, что вовсе не случайно я был назначен в дело и в прошлую ночь. Дело в том, что полковник Лассаль очень опасался тех республиканцев, которых мы рассчитывали взять. Но совершенно неожиданно все изменилось, и на мое попечение был отдан этот ничтожный человечишко с храбростью цыпленка, которого я арестовал по приказанию начальства.