Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном

За этим столом его нашел garcon, появившийся с чашкою кофе в девять вечера; как сообщил он впоследствии, в означенный час жилец строчил так скоро, что бумага — как он выразился — дымилась под пером. Но, когда человек вернулся спустя полчаса, дверь была заперта, и сочинитель крикнул изнутри, чтобы его не беспокоили.

Человек ушел; наутро, в девять часов, он постучался в дверь и, не получив ответа, заглянул в замочную скважину. Свечи еще горели; ставни оставались запертыми, по-видимому, с вечера. Он снова попробовал стучать, потом еще раз, погромче — нет ответа. Тогда он доложил владельцу гостиницы о затянувшемся тревожном молчании; тот, убедившись, что постоялец не оставил ключа в двери, подобрал другой ключ и вскрыл комнату. Свечи почти догорели, но и последнего неверного их трепетания было довольно, чтобы понять: жильца в комнате нет! Постель была нетронута, ставни изнутри заперты. Можно, конечно, предположить, что он вышел из комнаты, запер за собою дверь, ключ положил в карман и покинул гостиницу. Здесь, однако, возникает другая сложность. «Летящий дракон» на ночь закрывался, все входные двери запирались в двенадцать часов, и после этого никто уже не мог выйти из дома, разве что раздобыв ключ либо сговорившись с кем-то из прислуги.

Но так уж получилось, что вскоре после того, как двери были заперты, в половине первого, один из слуг, которого не известили, что постоялец просил не беспокоить, заметил в замочной скважине свет и постучался спросить, не нужно ли чего. Сочинитель при этом не выказал никакой благодарности и отклонил любые услуги, вновь потребовав, чтобы его не беспокоили до утра. Благодаря этому эпизоду стало доподлинно известно, что жилец находился в доме уже после того, как двери были заперты на все замки и засовы. Хозяин гостиницы держал ключи у себя и божился, что утром они висели на своем обычном месте, у него над изголовьем, и никто не мог бы ими воспользоваться, не разбудивши его. Вот и все, что нам удалось узнать. Граф де Сент-Алир, которому принадлежит дом, был очень огорчен и оказывал расследованию всяческую поддержку.

— И что же, о поэте-летописце с тех пор ничего не слышали? — спросил я.

— Решительно ничего; больше он не появлялся. Думаю, его нет в живых; если же он не умер, то, как видно, постарался исчезнуть — поспешно и со всею возможною таинственностью, — попав в какое-то чертовски неприятное положение. Но об этом можно только гадать. Единственное, что мы знаем наверное: он занимал вашу, месье, комнату и затем исчез, бог весть как, и больше о нем не было ни слуху ни духу.

— Надо же, — сказал я, — вы поведали нам уже о трех случаях, и все три произошли в одной и той же комнате.

— Да, и все три одинаково непонятны. Дело в том, что, убив свою жертву, преступник тут же сталкивается с нелегкой задачей: как спрятать труп. Трудно поверить, чтобы три человека, один за другим, умерщвлены были в одной и той же комнате, причем тела их так удачно припрятаны, что и следа не осталось.

От этого мы перешли к другим вопросам, и месье Карманьяк с самым серьезным видом преподнес нам великолепнейшую коллекцию скандалов и анекдотов, какую соберешь только за годы службы в полицейском ведомстве.

К счастью, у гостей моих оказались дела в Париже, так что около десяти они отбыли.

Я поднялся в комнату и выглянул в окно. Луна пробивалась через облака, и в ее рассеянном свете причудливы и печальны стояли деревья графского парка.

Моими мыслями снова исподволь завладели странные истории, рассказанные Карманьяком об этой комнате; они наложили мрачноватый отпечаток даже на забавные полицейские байки, поведанные вслед за ними. Почти неприязненно оглядел я зловеще темную комнату. Я взял пистолеты, имея смутное предчувствие, что они и впрямь могут нынче понадобиться. Не поймите меня превратно, все эти ощущения ни в коей мере не охладили моей страсти: она еще больше разгорелась, и таинственное приключение целиком завладело мною. Присутствие же неясной опасности лишь добавляло остроты моей тайной вылазке.

Некоторое время я бродил по комнате. Я выяснил уже точное местоположение церковного кладбища: до него было не больше мили, и мне не хотелось явиться раньше времени.

Из гостиницы я выбрался незаметно, повернул от двери налево и, как бы прогуливаясь, направился по дороге; затем еще раз свернул налево и оказался на узкой проселочной дороге, что под навесом ветвей огибала графский парк кругом и проходила мимо старинного кладбища. Деревья подступали к кладбищу вплотную; занимало оно немногим более полуакра слева от дороги, вклиниваясь таким образом между нею и парком Шато де ла Карк.

Взойдя по ступеням в этот неприветливый уголок, который пользовался в округе самою дурною славою, я остановился и прислушался. Было тихо. Луна скрылась за облаком, и глаз с трудом различал лишь очертания ближайших предметов, да порой из черной пелены выплывали белые пятна могильных плит.

На фоне темно-серого неба среди прочих неясных форм выделялись то ли кусты, то ли деревья высотою с наш можжевельник, футов шесть, по форме схожие с тополем, только меньше, и с темною, как у тиса, листвою. Не знаю, как называется это растение, но мне часто приходилось видеть его в местах скорби.

Зная, что пришел раньше срока, я решил немного подождать и присел на какое-то надгробие; я понимал, что, ступив на земли парка прежде одиннадцати, я могу случайно подвести графиню. Томясь ожиданием, я равнодушно вперил взор в первый попавшийся предмет; им оказалось смутно темневшее шагах в шести кладбищенское дерево, тот самый полутис-полутополь.

Луна понемногу выбиралась из-под облаков, так долго скрывавших ее блистающий лик; становилось все светлее, и дерево, за которое зацепился скучающий взор мой, мало-помалу обретало новые приметы. То было уже не дерево, а неподвижно стоявший человек. И чем ярче светила луна, тем яснее вырисовывался его облик, покуда наконец не определился совершенно: то был полковник Гаярд.

По счастию, он не глядел в мою сторону и стоял ко мне боком.

Виден был лишь его профиль; но седые усы, но свирепый лик, но костлявая долговязая фигура не оставляли никаких сомнений — это был он. Полковник настороженно вглядывался в темноту перед собою, очевидно, ожидая оттуда какого-то человека или сигнала.

Я нисколько не сомневался, что стоит ему случайно меня заметить, как тотчас же возобновится поединок, начатый в «Прекрасной звезде». Право, могла ли злодейка-судьба послать мне в такую минуту свидетеля более опасного? Как возликует он, увидев возможность одним ударом наказать меня и погубить графиню, которую он явно ненавидит!

Он поднял руку и тихонько свистнул; в ответ из темноты раздался такой же тихий свист, и, к облегчению моему, полковник немедленно направился в ту сторону, шаг за шагом от меня удаляясь.

Я различил разговор — приглушенный, едва слышный, — но был вполне уверен, что узнаю своеобразный голос Гаярда.

С величайшей осторожностью я прокрался поближе к говорившим.

В провале разрушенной стены показалась как будто бы шляпа, потом еще одна — да, сомнений нет, виднелись две шляпы: голоса исходили из-под них. Затем они стали удаляться к дороге, я же, лежа в траве, следил из-за могилы, подобно стрелку, что целится во врага. Наконец сперва одна, затем другая фигура возникли передо мною в полный рост: они спускались на дорогу. Шедший сзади полковник на секунду задержался на верхней ступени, огляделся и канул во тьму. Теперь шаги их и голоса все более удалялись, они двинулись прочь от меня и от «Летящего дракона».

Я подождал, покуда звуки эти стихли вдали, и только тогда ступил в парк. Следуя полученным от графини наставлениям, пробрался через самые густые заросли, насколько возможно приблизившись к запустелому храму, а оставшееся открытое пространство пересек чрезвычайно быстро.

И вот я снова под раскидистыми каштанами и липами. Сердце мое бешено колотилось — я подходил к заветному месту.

Луна светила теперь ровно, в голубоватых ее лучах мерцали кроны деревьев, и в траве под ногами то и дело вспыхивали лунные пятна.