Дьявол на испытательном сроке

Это бы и хотелось списать на яд суккуба, на какое-то нетрезвое состояние ума, но нет, не было никакого тумана в голове. Агата даже слишком четко помнит, как сама потянулась к губам Джона, как сама отказалась останавливаться, когда он ей таковой шанс предоставил. И от того становилось еще более мерзко на душе. Так ли уж неправ был Винсент, именуя её «подстилкой»? Подстилка и есть, раз в голове так ничтожно мало зацепок для принципов.

Что ей делать — Агата пока не очень представляет. Все, на что ей пока хватило решимости, — это признаться Джону, черт возьми, теплому, искреннему Джону, что она вчера думала не головой… И нет, Джо, так не надо было, это не знак судьбы. Сложно описать, насколько кипучие, разочарованные глаза были в этот момент у Джона. И все, на что хватило Агаты, — сбежать от этой его обиды, выдавив напоследок жалкое «Прости». Будто был в этой просьбе о прощении хоть какой-то прок. Будто могла она хоть на каплю скрасить его боль. Была в этом побеге особенная подлость — ударить, ранить в самую душу, а затем покинуть место преступления, чтобы раненый справлялся сам. Но как она могла исправить ситуацию? Она не могла ответить Джону взаимностью, не могла ему лгать. Черт возьми, она сегодня даже не посмела к нему прикоснуться, тронуть за плечо, до того пусто и холодно стало между ними. И да, все было понятно. Потому что так вышло, что Агата прошедшей ночью Джона жестоко обманула. Дала тот аванс, который давать ни в коем случае не стоило.

— Я не думал, что ты можешь вот так… — тихо сказал Джон напоследок, и все, что хотелось Агате, — отхлестать саму себя по щекам. Возможно, от пары пощечин ненависти к себе в её душе поубавилось бы. Но нет. Никто не спешил марать об неё руки, никто не спешил облегчать ей судьбу. И правильно. Это было жестоко и справедливо — швырнуть Агату в черные, удушливые объятия презрения к самой себе. Если бы она была суккубом, если бы Джон был хоть чуточку менее серьезен в своем к ней отношении — наверное, было бы проще. В принципе, существовать без каких-то моральных ограничений просто. И единственное, что хоть как-то сейчас утешало — так это осознание того, что если Агата сейчас понимает всю омерзительность собственного поведения, значит, не все еще потеряно, и когда-нибудь она может и сможет называться достойным человеком. Правда, сейчас кажется, что вряд ли это вообще когда-нибудь наступит.

От дресс-кода сегодня придется отклониться, вместо блузки Агата надевает плотную темную водолазку с длинными рукавами. Хотя скрыть следы от собственных зубов на тыльной стороне запястья это все равно не помогает. Синяками изукрашена вся рука, на ней не было ни единого живого места. Это помогло сдержать в себе большую часть рыданий, удержало от того, чтобы стечь в жалкую кучку соплей от удушающей выматывающей истерики. Как ни крути, а натура у Агаты просто восхитительно жалкая, чуть что — принимается рыдать. Даже когда не хочешь плакать, не хочешь быть слабой — никак не можешь повлиять на ситуацию, приходится вытаскивать себя из этого слезливого болота.

Чтобы подняться на два слоя выше, Агате приходится спуститься к дежурному вахтеру. Её жетон при сборе её души не нашли, а новый нужно брать у Артура, раз уж Агата сейчас числится закрепленной за штрафным отделом. Зачем её жетон понадобился Винсенту, было не очень понятно, у него был свой, но факт оставался фактом. Вчера на слой стражей Агата поднялась при помощи Кхатона.

На людях держать себя в руках проще. Душа выстывает, откладывая самоуничижение на второй план. Поэтому, заходя в кабинет Артура Пейтона, Агата даже не вздрагивает, замечая Джона. Тот на неё тоже не реагирует. Не бросает даже скользящего взгляда, и лицо его совершенно неподвижно. Сердце снова болезненно сводит чувством вины, снова щиплет в глазах, поэтому Агата торопливо отводит от Джона взгляд.

— Что случилось? — осторожно спрашивает она.

— У ваших подопечных три неявки из четырех, — Артур приподнимает голову, отрываясь от бумаг, — и на знаки они не отвечают.

Мир продолжает рассыпаться, растекаться, рушиться будто песочный замок под морскими волнами. Вся её работа вдруг оказывается какой-то хрупкой, бессмысленной, и сама Агата чувствует себя на грани сознания, тихонько сползая в кресло у стола мистера Пейтона.

— Кто? — произносят пересохшие от волнения губы. Только бы не…

— Коллинз, Хартман и Эберт…

Агата с трудом слышит что-то после фамилии Генри. Он сбежал. Он все-таки сбежал…

— Что-то уже известно? — Агата пытается говорить не измученным тоном. Получается. Плохо, но получается — голос все равно подрагивает, но хоть не срывается так, как мог бы.

— У Хартмана отрицательная динамика, — голос Артура практически стерилен, — но я в ней разбираюсь, динамика странная.

— Как может быть странной отрицательная динамика, — с легким раздражением интересуется Джон. Агата не хочет подозревать его в предвзятости, не хочет, но… Нет, он просто опасается. Имеет обоснования. Имеет же?

— Может, — рассеянно отзывается Артур, — я вижу смягчающие коэффициенты. И факты.

— Какие к черту факты, — вспыхивает Джон, — он сбежал. Сорвался. Чего ты тянешь, Артур, если пора начинать на него облаву.

Паника накрывает Агату черной пеленой. Облава. Для Генри это значит только одно — его вернут на Поле, а в случае оказанного сопротивления — Орудия могут отправить его в ад. Если им только покажется, что задержание Генри невозможно. И все это… Все это с ним из-за неё…

Все это утро от мыслей о Генри было даже слишком черно на душе. Степень вины перед ним, перед чувством к нему не измерялась никакими рамками. Именно из-за вины перед Генри Агата приводила себя в чувство болью. Потому что это было, пожалуй, самое страшное предательство в её жизни. С учетом того, как Генри и Джон вообще взаимоотносятся друг к другу — еще и подло бьющее по больному месту. Возможно, не стоит самообманываться, но, судя по реакции Генри на произошедшее, — он ей все-таки дорожил. Видимо, очень сильно, раз покинул Чистилища после произошедшего. И это делает вину Агаты еще более невыносимой.

— Анджела тоже требовала начать облаву, — спокойно замечает Артур, не отрываясь от бумаг, продолжая что-то в них высчитывать, — я наложил вето.

— И какое же у тебя обоснование? — свистящим шепотом интересуется Джон. — Почему ты решил, что с Хартманом стоит ждать?

— Джон, я вообще могу ничего не объяснять, — Артур пожимает плечами, — ты знаешь, что это право у меня есть. Ты знаешь, насколько редко я к нему прибегаю. Анджела тоже была недовольна, но как видишь — согласилась.

— Я вижу, что её тут нет, — устало отвечает Джон, кажется, испытывая желание уже окончить бессмысленный спор, — но все-таки я хочу знать причины. Ты запретил начать розыск и Эберт? И Коллинза?

— Нет, — Артур качает головой. — Коллинз сбежал вчера, да еще и отравил душу Орудия Небес, у Эберт вообще куда более сложная ситуация, и она украла чужой жетон для побега. Здесь я не буду спорить с розыском. Пусть Анджела хоть всех ищеек по следу пускает.

— Вето предполагает, что как минимум неделю мы не будем поднимать вопрос Хартмана, — продолжает Джон, — но разве через неделю он по прогнозам не окажется слишком силен, чтоб мы смогли с ним совладать?

— Пять Орудий? — скептически уточняет Артур. — Вчетвером когда-то совладали, а впятером не совладаем?

— Я не уверен, что она нам поможет, — сердито произносит Джон, бросая взгляд на Агату, и от его резкости Агату накрывает еще сильнее, — её сила еще совершенно не раскрыта. Её отравил суккуб. Она слишком уязвима, а к Хартману — еще и предвзята.

— Значит, наша задача — раскрыть потенциал мисс Виндроуз, — невозмутимо отзывается Артур, — и чтоб ты понимал, Джон, прогнозы ошибаются. Хартман уже практически на пике своей демонической формы. День-два ничего не изменят.

— Кроме количества пострадавших душ, — Джон несогласно качает головой. — Разве они у нас не в приоритете?

— К твоему сведению, — сухо замечает Артур, — Хартман с момента побега не отравил ни единой жертвы.

— Времени у него было немного.

— У него было достаточно времени, — отрезает Артур, — достаточно для того, чтобы уничтожить ключ-жетон, сцепиться с бандой бесов, отделать их до такого состояния, что защитники мисс Свон даже спустя некоторое время смогли арестовать их без сопротивления.

— Мне мерещится «но» в твоих словах, — в тоне Джона сквозит усталый интерес.

— Но при этом Хартман не тронул ни душу, из-за которой сцепились бесы, ни сборщика, который эту душу должен был забрать, — кажется, Артур уже устал что-то объяснять, — вот как хочешь, Джон, но вето вы можете оспорить только в случае, если появятся жертвы.