Дьявол носит… меня на руках

– Как писать про боль без боли?! – зарычал, тщетно пытаясь подобрать окончание зависшей на полдороги фразы, Джейден и – повинуясь случайному порыву – всадил ручку в кисть левой руки, лежащей на исписанных страницах.

Перед глазами все помутнело, на пожелтевшие листы бумаги брызнули капли крови. Он смеялся, брызжа слюной, и писал, писал, писал…

К утру все было кончено. Точка поставлена. Все слова обведены. Есть время поспать, но сон не шел, и не спасала даже абсолютно пустая голова – такая же пустая, как и все тело, изъеденное, изжеванное изнутри.

Зато не болит. Черт, почему не болит?!

«Камера пыток»

Ронни попал в аварию по собственной глупости: въехал в дерево, спускаясь на горном мотоцикле по слишком скользкой тропе и чуть превышая скорость. Суровый врач – мужик с морщинами настолько глубокими, что каждый, кто смотрел ему в лицо, боялся навсегда застрять в них, стоило тому еще чуть ниже наклониться, чтобы рассмотреть что-то своими подслеповатыми глазами, – прошаркал что-то на стариковском и махнул медбратьям, что везли каталку, куда-то в сторону.

«Лишь бы не в морг», – усмехнулся тогда про себя Ронни, попытался приподняться, но тут же холодные острые пальцы приковали его к залежанным чужими телами простыням.

– Нельзя вставать, – отрезал совсем молодой, не старше самого Ронни, медбрат с трогательными красными пятнами, расплывающимися по щекам.

– Я не встаю, – харкнул кровью Ронни и потрогал кончиком языка шатающийся зуб. – Просто интересно. Куда меня везут?

– Гипс, – так же грубо отрезал второй медбрат.

«Им бы самим в хирурги», – вздохнул мысленно Ронни и прикрыл глаза, стараясь спрятаться от бесконечных плакатов, которыми были увешаны стены больницы: «Пьянству бой», «Берегись инфаркта» и «То, что тебя убивает». Не сказать, чтобы это удручало, скорее наводило скуку – смерти Ронни не боялся, иначе давно перестал бы искать ее.

Перелом ноги, оторванный мизинец левой руки – исчез безвозвратно где-то между деревьями горного склона. Неутешительный диагноз, когда тебе всего двадцать. И перспектива провести несколько месяцев в родительском доме пугала пуще вероятности разбиться, гоняя на горном мотоцикле.

– Сыночек, – еле слышный голос матери вырвал из размышлений. – Ты же к нам поедешь?

Она всегда надеялась, что он вернется. Всегда ждала, просила приехать хотя бы на выходные. Словно никак не могла смириться с подкрадывающейся все ближе старостью – признаваться, что сын давно вырос, не хотелось.

– Да, ма, – похлопал по сухим пальцам Ронни и улыбнулся, с сожалением понимая, что вернуться в свою холостяцкую берлогу, расположенную на четвертом этаже дома без лифта, совсем не вариант.

– Правильно, сынок, – с облегчением выдохнула она и будто стала лет на десять моложе.

Дома встречал отец и младшая сестренка. Он – сердито, она – с ехидной ухмылкой.

– Не злорадствуй, – шикнул на нее Ронни, приобнимая за тощие плечи, на что девчонка, которой только в прошлом месяце исполнилось пятнадцать, фыркнула и закатила глаза:

– Вот еще.

Дни тянулись, ночь сменялась утром. Ронни только ел, спал и пялился в небольшой телевизор, который притащил друг примерно через неделю вынужденного заточения.

– Ну ты влип, – смеялся тогда он, кося взгляд на стакан молока и тарелку свежеиспеченного печенья.

– Пойдет. Отдохну хоть, – врал Ронни.

– Ага.

Примерно через месяц разрешили вставать. Потом ходить. С костылями, кое-как, но уже получалось передвигаться по дому.

И все бы ничего, если бы Ронни не просыпался каждое утро с волной нестерпимой боли, от которой хотелось выть и выпить.

– Тебе надо отвлечься, сынок, – глядя на него с едкой смесью обожания и жалости, вздыхала мать.

– Как? – не спорил Ронни.

– Может, найдешь себе какое-нибудь занятие?

– Здесь? В четырех стенах?

Мать удивилась, захлопала глазами, открыла, было, рот, но тут же закрыла снова.

– Ладно, ма, не парься.

Ронни спустил ноги с кровати на пол, прислушиваясь к ощущениям. Болело терпимо.

– Ты куда?

– Не знаю. Пройдусь.

– Я с тобой.

– Не надо.

– Ты же сам не… – она замолчала резко, словно выключили свет, прервав ее на полуслове.

– Ладно. Я тут тогда. Во дворе.

Она кивнула, отшатнулась к двери и скрылась в полумраке коридора.

– Чертов ты сукин сын, Рональд Брайан Райт, – выругался Ронни. Полным именем он себя называл только под воздействием кипящей злости. Чаще всего направленной на самого себя.

– Есть такое, – заржал с порога тот самый друг с телевизором. Его, кстати, звали Криппи, что не являлось настоящим именем, зато прекрасно отражало суть.

– Криппи. Придурок.

– Придурок или нет, но готовься целовать мои целомудренные руки.

Ронни фыркнул и закатил глаза, чем стал еще больше похож на сестренку.

– Ладно, ладно, обойдемся без нежностей. Я тут тебе кое-что притащил. Чтоб не сдох от скуки.

На кровать упала покрытая пылью коробка. Заглянув под крышку, Ронни удивленно перевел взгляд на Криппи.

– Что это за дерьмо?

– Фотокамера, – обиделся тот. – Староватая, но рабочая. Оторвал на блошином рынке.

Фотокамера выглядела не просто старой, а доисторической. Хотя, возможно, ее старили наклеенные по бокам бумажки с непонятными символами.

– Рабочая? – с сомнением протянул Ронни, навел объектив на Криппи, но тот замахал руками и спрятался за дверью – жутко не любил попадаться даже в случайный кадр.

– Ну, я погнал. До скорого, – проблеял он из коридора и смылся.

– Камера, – хмыкнул Ронни. Хотел, было, закрыть коробку и зашвырнуть под кровать, но вдруг передумал. Делать все равно нечего, да и, стоило признать, мать была абсолютно права: если он не найдет себе занятие, то просто сойдет с ума или выбросится из окна – хотя с первого этажа лететь недолго, зато поучительно. Если это старье хоть на минуту поможет отвлечься от боли – это все, что сейчас было так необходимо.

Первой в кадр попалась дворовая собака – жуткое чудовище с патлатой шерстью и беззубой пастью. Она взвизгнула, поджала поеденный блохами хвост и убежала, скуля на всю улицу. А Ронни вдруг впервые за много дней почувствовал забытое облегчение – так чувствует себя человек в здоровом теле, без боли, разрывающей мышцы и связки в клочья. В голове прояснилось, вспомнилась даже девчонка, с которой он познакомился накануне в баре. Вдруг захотелось пройтись – хотя бы до конца улицы, всего-то мимо пары домов.