Дьявол в Лиге избранных

– Это твой дед, – сказала женщина.

Я знала, что это не могло быть правдой.

– Вы не мой дед. – Дед Хилдебранд жил в городе, и каждое воскресенье перед обедом я сидела у него в кабинете, и он рассказывал мне обо всех поколениях великих Хилдебрандов, которые жили до меня.

– Я папа твоей мамы.

Вот это новость. У моей мамы был отец?

Нелепо, я знаю. Но моя мама не была похожа на человека, у которого есть родственники. Мне казалось, что она вполне могла появиться на свет без помощи двух родителей из плоти и крови. Как Афина, вышедшая из головы Зевса, уже взрослая, одетая в свои доспехи из жемчуга и элегантного шелка. Этот мужчина ничем не напоминал Зевса. Дед Хилдебранд и мой собственный папочка были похожи на Зевса.

Пару минут спустя вслед за мной появилась Кика, уже тогда такая же дородная и казавшаяся мне очень старой, хотя ей вряд ли было больше лет, чем мне сейчас.

– Сеньоры Уайер нет дома, – сказала она.

– То есть как это? – удивилась я.

Кика строго посмотрела на меня (одна из немногих вещей, которые могли меня успокоить – по крайней мере тогда), а потом настойчиво повторила, что моей матери нет дома.

Казалось, женщина не была удивлена, но у мужчины, претендующего на роль моего дедушки, в глазах прибавилось слез. Он был плакса, и я чуть было не сказала, что ему повезло, что мамы нет дома, так как слез она не любит. Но даже тогда я сознавала, что так говорить не следует, хотя это ему помогло бы, если он хотел поладить с моей матерью.

Они ушли, и я никогда их больше не видела.

Лишь много лет спустя я поняла, что это действительно были родители моей матери, и она не хотела их видеть. Когда я наконец догадалась об этом, я решила, что они плохо с ней обращались, но оказалось, что все иначе. Открыла мне глаза тетя Корделия, сестра моего отца, которая славилась своей несдержанностью. Она рассказала, что моя мать стыдилась своей семьи. Когда я об этом услышала, мне впервые стало стыдно за мать.

– Понятное дело, – добавила тетя, – что как бы Блайт ни изменилась, она родилась по ту сторону железнодорожных путей, и можно понять ее желание сохранить это в тайне, но отворачиваться от своей семьи...

Она больше ни слова об этом не сказала, но было предельно ясно, что моя мать поступила в высшей степени нехорошо.

Я часто задаюсь вопросом: если моя мать так легко выкинула собственных родителей из своей жизни, как она может настаивать на том, чтобы занимать так много места в моей?

В течение нескольких следующих дней, оставшихся до приема у Граутов, я помогала Никки освоить все от приветствий (в которых она все время ошибалась) до прохода по лестнице (что я в итоге запретила ей делать, опасаясь, как бы она не сломала себе шею перед знатными жителями Уиллоу-Крика), а потом перешла к экзамену по всему, чему я попыталась ее научить.

Пользуясь схемами и таблицами, мы повторили расстановку столовых приборов и размещение гостей согласно этикету, варианты меню и темы для беседы. Если бы я была директором школы, ее бы оставили на второй год.

К несчастью, приглашения уже были разосланы, и указанная в них дата неумолимо надвигалась на нас. С одной стороны, я мечтала о том, чтобы у меня вдруг возникли неотложные дела в Далласе, а с другой – тщательно продумывала наряд. Мой переставший вдруг быть геем художник ответил на приглашение согласием.

Как мне не стыдно.

Я вполне невинно разузнала о Сойере, когда Никки рассказывала мне о будущих гостях. Мы работали над рассадкой гостей, и угадайте, с кем рядом было решено посадить художника? Со мной! Не то чтоб у меня было намерение пофлиртовать. Я не флиртую, во всяком случае с мужчинами, которые предпочитают женщин. Не будем также забывать, что я все еще замужем. Но факты таковы: мой муж неизвестно где тратит мои деньги, будто он арабский шейх и у него на заднем дворе бьет нефтяной фонтан.

День приема начался с ослепительно голубого неба. Было тепло, но не жарко – идеальная погода для вечеринки.

Я с особой тщательностью оделась – блузка из белой воздушной органзы с высоким воротником и жемчужными пуговицами поверх скромной и совершенно пристойной комбинации, заправленная в черную шелковую юбку до щиколоток. Я надела черные сатиновые лодочки с маленькими алмазными пряжками. Волосы я собрала в элегантный французский узел.

Придя за полчаса до начала во дворец Граутов, я застала его обитателей в панике. Всегда невозмутимый Говард был взвинчен, его румяное лицо просто пылало.

– Она сошла с ума, точно тебе говорю. Тронулась.

– Что случилось?

– Она раскидала одежду по всей комнате, перемерила все, что есть во всем Техасе...

– Но мы же купили ей одежду для сегодняшнего вечера.

– Вот и скажи ей это. Она кричит, что не выйдет к людям в этих старомодных тряпках.

Совмещение образов акулы юриста и ранимого мужа привело меня в замешательство. Только это могло послужить причиной того, что я, сама того не ожидая, задала вопрос, который крутился у меня в голове:

– Объясни мне, почему ты хочешь, чтобы Никки взяли в Лигу, если ты не очень-то жалуешь светских женщин и уж точно плевать хотел на пристойное поведение?

Секунду он смотрел на меня.

– Просто потому, – растерянно проворчал он.

– Так почему же? – нетерпеливо спросила я. Он взвыл:

– Будь все проклято! Да потому, что я пообещал себе, когда женился, что дам ей все, чего у нее никогда не было. Большой дом. Много одежды. Дорогие украшения.

– Ты сделал это.

– Да, я знаю. – Он замялся и с тоской поднял глаза к потолку. – Но я не смог дать ей друзей.

Да уж, это точно был не тот ответ, которого я ожидала.

– Ты думаешь, их тоже можно купить? – недоверчиво спросила я.

Ему это не понравилось, но он не сдавался:

– Я хочу, чтобы Никки вписалась в общество. Но ей всегда кажется, что она недостаточно хороша. И я схожу с ума, потому что это неправда! Она самый чудный человек, которого мне доводилось видеть. Черт возьми, она моя жена, не так ли?

Пару секунд он улыбался и кивал головой, но потом снова собрался с мыслями. К этому моменту его ранимость исчезла, и на смену ей пришла решимость.

– Я знаю, что если только ей удастся попасть в ваше дурацкое общество светских дам, они мгновенно влюбятся в нее. Они будут в очередь выстраиваться, чтобы подружиться с ней. Возможно, это ей наконец докажет, что она не хуже других. И если единственный способ заставить людей встретиться с ней – это заключить с тобой сделку, чтобы ты провела ее в Лигу, пусть так и будет.

Я отшатнулась. Одновременно я почувствовала:

а) обиду за то, что меня и моих подруг назвали «дурацким обществом светских дам»;