Дьявол

— Всякую, всякую жизнь, друг, — ликующе вырвалось у него, словно взор его проникал сквозь бревна потолка, — всякую!

Оливер поднял руку к кнопке дверцы. В лице его не было ни кровинки, оно подергивалось, словно он сдерживал смех или слезы. Губы были белы.

— Попробуйте это сделать, государь, — медленно, тяжко вымолвил он, — я тоже попробую.

Он осторожно отодвинул дверцу в панели и поднес палец к губам.

Король кивнул, прошел мимо него, на пороге еще раз поспешно обернулся и поцеловал Неккера.

— Отказываюсь за нас обоих от смерти брата отныне и навсегда, — торжественно и тихо прошептал он, — ничьей смерти я больше не хочу… И будь что будет!

Оливер скорбно улыбнулся и промолчал. Людовик на цыпочках поднялся по витой лестнице.

Анна спала, лежа на спине, губы были приоткрыты, голова чуть склонена набок. Она громко и часто дышала. Лицо ее, шея и руки были так бледны, что казались прозрачными. Людовик опустился перед ней на колени и медленно ласкал ее взглядом, всю, с головы до пят. Он дотронулся губами до ее волос и виска… и вздрогнул от испуга, позади него стоял Неккер.

— Оливер…

Тот печально и строго поднял руку.

— Государь, — прошептал он, — тело, лежащее перед вами, — уже не тело, оно ничего больше не ощущает и трогать его нельзя. Знаете вы это?

— Она жива еще, Оливер…

— Она жива только для взора, для своего и для нашего взора. Государь, так ли вы добры, чтобы сохранить эту жизнь?

Голова короля склонялась все ниже и ниже; он зарылся лицом в шкуры, покрывающие ложе.

— Да, Оливер, я не потревожу ее сна. Я не дотронусь до нее, когда она проснется. Я не хочу больше убивать…

Потрясенный, весь дрожащий, Неккер молвил только:

— Посмотрите на меня, государь.

Людовик с огромным усилием поднял голову.

— Вы плачете, государь. Вы прежде когда-нибудь плакали? Сейчас вы хороший, хороший человек.

Он опустился на колени рядом с королем и целовал его руку.

— Я уже старик, — тихо сказал Людовик, — и это, видно, к лучшему.

Внезапно он ухватился за руку Оливера и весь прижался к ней.

— Король не хочет больше убивать, — простонал он.

Какая-то необычная улыбка скользнула по лицу Неккера.

— Не король, а человек не хочет больше убивать, государь, а я служу и человеку и королю…

Людовик взял голову Оливера обеими руками и долго глядел ему в глаза, ища чего-то.

— Мы не до конца знаем друг друга, брат мои, — прошептал он наконец, — и это к лучшему.

Они умолкли. Анна повернулась во сне и улыбнулась. Потом лицо ее стало пасмурным, даже печальным, словно ее мучили жуткие видения. Грудь ее быстро поднималась и опускалась. Она вытянула руки, как бы обороняясь.

— Ты все-таки плакал, Оливер, — лепетала она. Людовик поднял задумчивое лицо.

— Отчего ты плакал, Оливер? — печально спросил он.

Неккер посмотрел на него со страданием.

— Из-за вас, государь; я не знал, что вы сами умеете плакать.

— Я этого тоже не знал, Оливер…

— Дай мне зеркало, — шепнула спящая еле внятно. Неземная радость была в ее лице. Оно было неподвижно, а она все-таки улыбалась. Очарованному королю показалось, что улыбка разлилась по ее коже.

— Оставь меня одного, Оливер, дай наглядеться, — тихонько попросил он.

На празднества, данные в замке королевы по случаю крещения дофина, прибыл и Карл Гиеньский.

Рождение наследника вызвало в среде оппозиционных вассалов короны небывалое возбуждение и снова оживило мысль о создании лиги: д’Юрфэ даже полагал, что в скором времени представится возможность претворить оппозиционные настроения в открытое выступление и посему, как опытный политик, именно теперь охотно демонстрировал королю свою лояльность и совершенную преданность. Вот почему Карл, не медля ни минуты, принял приглашение брата и отправился с полагающейся по сему случаю радостью приветствовать наследника престола.

Он нашел короля в необычайном для него состоянии душевного покоя и ровной, просветленной доброты. Все это поведение по отношению к брату было до неправдоподобия чуждо каким-либо политическим целям и соображениям; и, однако, в нем действительно не шевельнулось ни одной мысли, напоминающей интригу, ловушку, подвох. Шарлотта, встретившая Карла умным, исполненным сострадания взглядом и наблюдавшая все время за обоими братьями, спросила сеньора Ле Мовэ, к которому она относилась как к другу и в обществе которого чувствовала себя хорошо:

— Неужто двуличие королей доходит до таких пределов?

— Нет, сударыня, — убежденно ответил Неккер. — Благодатная доброта разлита теперь в душе короля. Он никогда не знал этого чувства, и оно радует его.

Шарлотта выпрямилась в кресле и даже похорошела от неожиданности:

— Значит, король беседует сейчас не с осужденным на смерть?

— С осужденным, государыня, — тихо сказал Неккер.

Королева скорбно опустила голову.

— Как понять вас, мессир? Как могу я поверить в его доброту, раз он все же замышляет убийство?

Оливер посмотрел на ее слишком высокий, с залысинами, лоб.

— Король не может не убивать, — прошептал он, — но вот тот седой человек поистине кроток, поистине добр и не помышляет о братоубийстве. Людовик не знает, что беседует сейчас с осужденным.

Шарлотта в ужасе подняла на него глаза.

— А кто же знает об этом, мессир? — вымолвила она трясущимися губами. Глаза Неккера были печальны.

— Вы, всемилостивейшая государыня, да я.

Руки Шарлотты вспорхнули с колен как испуганные птицы, затем молитвенно сомкнулись.

— Господи, спаси и помилуй и благослави вашу великую душу, мессир, — набожно проговорила она.

Оливер улыбнулся с бесконечной болью и промолчал. Королева глядела на него задумчивыми, ищущими глазами.

— Долго ли он еще будет хорошим человеком? — вдруг спросила она.

— До тех пор, покуда любит, оставаясь чистым.

— Анна… — еле внятно шепнула Шарлотта, и плечи ее поднялись. Оливер закрыл глаза, словно и ему звук этого имени причинял боль.