Дьявол

К вечеру на Неккера и Барта надели наручники и под конвоем ста солдат в полном вооружении отвели в Луврскую башню. Прокурор объявил коменданту замка сьеру де Сен-Венан, что, в случае побега заключенных, он понесет то самое наказание, к которому они будут приговорены судом. На другой день парламентские герольды всенародно объявили на площадях о смерти короля, об образовании регентства, о разжаловании, аресте и предании суду Ле Мовэ и его управляющего, о восстановлении в должности президента Ле Буланже. В башню к заключенным доносились крики толпы. Они не могли расслышать слов и спросили часовых. Один из стражников вышел, через некоторое время вернулся и передал им, что народ кричит: «Да здравствует король! Смерть Дьяволу!» Оливер улыбнулся.

— Вот видишь, Даниель, мой сложный расчет сведен к простейшей формуле!

— Какой странный богобоязненный народ, — сказал Барт и покачал головой.

На другой день, после торжественного восстановления в должности президента Ле Буланже, начался процесс. Велся он со всей строгостью, с жесточайшей доскональностью. Понадобилось шесть дней для того, чтобы лишь собрать весь обвинительный материал и распределить его между следственными комиссиями. На седьмой день обвиняемые впервые предстали перед судом, заседавшим в главной зале, которую черные торжественные мантии окутали словно флером. Только пурпур отороченной мехом прокурорской шапки ярко горел над возвышением, где сидел обвинитель. На президентском кресле с лилиями Валуа, которое казалось особенно черным под ниспадавшим на него горностаем, сидел старый Ле Буланже; волосы и берет на ястребиной его голове давали тот же контраст белого и черного. Обвиняемые присягнули в том, что будут показывать правду, только одну правду. Ле Мовэ заявил, что он в принципе принимает на себя полную ответственность за все действия своего управляющего и просил лишь об одном: не разлучать их до оглашения приговора.

— Оливер Неккер, — спросил президент, — был ли тебе известен указ регентства о твоем разжаловании, когда ты отдался во власть суда?

— Да.

Ле Буланже поднял голову в изумлении. После паузы он продолжал:

— А мое восстановление в должности было тебе известно?

— Да, — сказал Неккер с беспокойством, — но, господин президент, углублять эти вопросы, стоящие вне связи с процессом, было бы отнюдь не в интересах государства и регентства, между тем я вынужден отвечать на них в силу данной присяги.

Судья опешил и умолк. Черные мантии заволновались, зашелестели. Обвиняемых поскорей увели; было решено по возможности избегать публичных допросов, предоставив разбор отдельных пунктов следственным комиссиям, которые должны были свои протоколы, подписанные обвиняемыми, сдавать пленуму суда.

Неккера и Барта отвели не в Лувр, а в тюрьму Консьержери [85] и рассадили по отдельным камерам. Правда, разделяла их только перегородка, не доходившая до потолка. Они не могли таким образом видеть друг друга, но могли разговаривать. Вместо прежних легких наручников их заковали в железные цепи, заканчивающиеся кольцом, надетым на левую щиколотку; а чтобы они не падали на ноги, их прикрепили к железному поясу, тесно обхватывавшему живот и тяжело давившему на бедра.

85

Консьержери — название, данное в средние века тюрьме королевского дворца (ныне Дворец правосудия), поскольку здесь в ХШ в. проживал привратник (консьерж) при входе во дворец.

— Выдержу ли я эту пытку? — жаловался Неккер Барту.

Три месяца подряд проходила перед парламентом бесконечная вереница жалобщиков — епископов, аббатов и монахов, чиновников, купцов и крестьян, вдов и опекунов детей; этому не видно было конца, то была чудовищная симфония ненависти и жадности; целые кварталы, целые села предъявляли иски об убытках; у кого градом побило хлеб, у кого издохла корова — тот видел в этом дело рук Дьявола и предъявлял иск.

Суд не мог или не смел разбираться в том, кто из них действительно пострадавшие, а кто мошенники; ему слишком было ясно все чрезвычайное политическое значение этого процесса, благодаря которому парламент сразу мог приобрести небывалую популярность. И он удовлетворял все иски. Комиссии лихорадочно работали; в Консьержери ежедневно прибывали протоколы, где их с неизменным равнодушием, никогда не протестуя, подписывали заключенные. Скоро огромное состояние Неккера было целиком поглощено исковыми претензиями; тогда открыли муниципальную кассу. И лишь когда правительство категорически запретило продавать с торгов земли Неккера, по закону перешедшие в собственность короны, суд решил, наконец, объявить свое чудовищное исковое производство законченным.

— Еще один такой процесс, еще один осужденный Дьявол, — крикнул Барт через стену, — и все ханжи в стране будут жить припеваючи! Вот видите, мейстер, оказывается, можно спекулировать небом, и удачно спекулировать.

Ответа не последовало, и Барт забеспокоился. Он знал, что тщедушному телу Неккера не под силу выдержать те мучения, какие причинял железный пояс. Он знал, что тяжкие цепи, которые ему самому — сильному, здоровому гиганту — не причиняли большого вреда, натерли Неккеру глубокие, гноящиеся язвы на ногах; а благодаря железному поясу, сдавливающему живот, произошли, по-видимому, какие-то серьезные нарушения в его внутренних органах. В последние дни Оливер совсем не мог есть; его беспрерывно рвало. Слабость была так велика, что он не держался на ногах. Он тихо лежал на койке, жаловался редко; только ночью стонал иногда от боли.

— Мейстер! — окликнул его обеспокоенный Даниель.

Ответа не было.

— Эй, стража! Стража! — завопил Даниель и стал колотить цепью по железной двери.

Неккера нашли в глубоком обмороке. Тюремный хирург, с трудом приведший его в чувство, не мог предпринять никакого лечения, покуда не сняты оковы. Ключ от железного пояса президент днем и ночью носил при себе. Врач отправился к нему и потребовал снятия оков. В тот же день он был уволен со службы.

— Мне нельзя погибнуть здесь, Даниель, — жаловался Оливер, — народ верит только тому, что он видит собственными глазами!

Он попросил допустить к нему францисканского приора Фрадэна. Судьи изумились этой просьбе, но охотно пустили к нему самого известного и ожесточенного из его противников. Когда тюремщик затворил за собой дверь, Антуан, весь в слезах, склонился над койкой.

— Мейстер! — прошептал он. — Дорогой мой господин! Ради бога, что это все обозначает?

Оливер погладил руку аббата.

— Разве ты не слышал, отец Тоон? — усмехнулся он. — …Да здравствует король! Смерть Дьяволу!.. В этом все дело — это я ему обещал.

В стену ударили чем-то железным. Фрадэн отскочил.

— Мой Даниель, — успокоил его Неккер. Из-за стены донесся фламандский говор Барта:

— Ты должен добиться, брат Тоон, чтобы с мейстера сняли оковы. Это сейчас самое нужное и важное!

— Да, Фрадэн, — сказал Оливер, — это очень важно. Не то процесс переживет обвиняемого. А приговор непременно должен быть приведен в исполнение. Народ верит только тому, что видит собственными глазами!

— И если он не увидит Дьявола на виселице, — вставил Даниель, — то будет снова воображать его на престоле или около престола и уверует в это. Понимаешь, Тоон?

— Мой Даниель меня понимает, — тихо сказал Оливер, — и ты тоже, милый Тоон. Не расспрашивай больше, поскорее добудь сюда президента. Ключ у него, и он не выпускает его из рук. Ты теперь влиятельный человек. Используй все влияние для меня еще один раз. Поспеши, Тоон. Потому что и так уже поздно. — Он притянул аббата к себе так, чтобы Барт не мог слышать шепота, — и так уж повесят не целого Дьявола, а без одной ноги… Он их и тут надует… нет, я не ошибаюсь… гангрена…

Фрадэн вскрикнул, увидев ногу. Он тут же умчался, не отвечая на испуганные расспросы Даниеля.

— У вас секреты от меня, мейстер! — бранился Барт из-за стены.

— Оставь, Даниель, — ласково успокоил его Неккер, — я лишь немного распалил его воображение.

Через час прибыл президент. Он велел тюремщику удалиться и с факелом в руке подошел к койке Оливера. Они посмотрели друг друга в глаза. Оливер молча сбросил с себя одеяло. Судья не дрогнул.

— Почему хотите вы, сеньор, чтобы я здесь умер? — спросил Неккер. Президент ответил не колеблясь: