Дьявол

Клаэс перебил его ясным, спокойным голосом.

— Ты меня не должен больше видеть, Оливер, и не должен ничего мне говорить. Ты должен презирать людей, как я их презираю, но ты не должен обожать себя, ибо ты не Дьявол, а всего лишь бедный человек; ведь и я не люблю себя, ибо я тоже бедный человек. Ты имеешь право причинять людям боль, так как этим ты и себе делаешь больно. Вскоре ты узнаешь, что боль стоит рядом с радостью, а может быть, ты это уже узнал, Оливер. А теперь иди!

Когда Оливер был уже на дороге между Тильтом и Гентом и наступило утро, в доме раздался вопль Элизы, нашедшей удавленника.

Оливер поспешил покинуть Гент, прежде чем слух о деревенском происшествии достиг города. Уже в полдень нашел он одного льежского торговца оружием, ехавшего в собственной повозке в Брюгге и выразившего согласие за плату взять с собой мальчика.

В Брюгге Оливеру не долго пришлось расспрашивать о Луизе. Хозяин гостиницы, у которого год тому назад он стоял с сестрой, оставив ее потом в полное обладание богатому тучному старику суконщику, стал насмешливо разглядывать тщедушного юнца; потом трактирщик иронически спросил, есть ли у Оливера возможности подступиться к этой даме, — а возможности потребуются в двойном смысле (тут хозяин грубо засмеялся), потому что-де она одновременно и самая пылкая и самая дорогая куртизанка во всем городе. Оливер засмеялся вместе с хозяином, не дав ему никакого ответа, и, не напоминая о себе, как о ее брате, сумел получить от него нужный адрес.

Луиза проживала в прекрасном доме близ ворот святого Якова. Так как она имела дело исключительно с большими господами, то власти предержащие ее не беспокоили, тем более, что она часто жертвовала на церкви, женские обители и богадельни, само собою разумеется, скорее из мудрого расчета, чем из чувства милосердия. Суконщик был ею уж отставлен. После того, как он подарил ей дом, он стал скуповат и стеснителен, а так как ее красота была достаточна известна, то она имела возможность выбирать среди богатых купцов Флорентийской колонии и великолепных сыновей благородных фамилий Брюгге. Ла Росса, как ее прозвали, и как вскоре она сама стала себя называть, была довольна своей судьбой.

Перед Оливером возникло препятствие в виде гиганта привратника, который упрямо и недоверчиво заявил, что госпожа сейчас не принимает.

Мальчик, в интересах своего будущего положения, нашел выгодным не называть себя ее братом. Он выдал себя за школяра, которого Росса намеревалась-де взять к себе в услужение в качестве секретаря. То ли его черное платье было похоже на костюм школяра, то ли слова были похожи на правду, но только привратник впустил его в дом.

Луиза приняла брата приветливо. Он остался у нее и стал услуживать ей, как и в Тильте. Но о своем родстве они помалкивали. Ознакомившись с положением дел, Оливер через несколько недель с большой уверенностью взял на себя заведование ремеслом сестры. Он быстро понял исключительную власть ее тела и наметил для нее более высокие цели. Он обратил внимание на то, как во время мессы в церкви святого Сальватора один высокопоставленный прелат не спускал с нее глаз. Она стала его любовницей и оказалась достаточно умна, чтобы последовать совету Оливера, ограничить круг своих отношений к мужчинам, как того желал влиятельный и благосклонный к ней князь церкви. Что касается прелата, то ему понравился услужливый, во многих отношениях полезный и умеющий держать язычок за зубами, неглупый мальчик, которого одно время он намеревался пустить по духовной части. Оливер не возражал. Он учился грамоте и латинскому языку у братьев ордена госпитальеров [5] , все время ловко растягивая срок искуса, назначенного его покровителем. Вскоре со свойственной ему наблюдательностью он заметил, что в присутствии Луизы лицо старика уже не оживляется так чудесно, как раньше, и счел выгодным переменить место и покровителя. В связи с этим в ближайшие же дни увидел Оливера у себя на квартире папский легат, молодой и красивый человек старинного рода, который, пируя у Луизы вместе с прелатом, бросал на нее жадные взоры. При встрече с достопримечательным секретарем этой дамы он услышал от него нижеследующее, весьма обдуманное предложение: госпожа согласна следовать за ним, легатом, если он лично войдет в соглашение по этому поводу с прелатом и устроит через него покупку дома; если он будет готов взять с собою ее секретаря, привратника и двух служанок; если он обяжется по их прибытии в Рим просить о ее благосклонности не ранее восьми дней по приезде, и если он сможет в течение этого же срока обеспечить ее необходимые расходы. Легат, которому не давала покоя блестящая бледность кожи Россы, ее узкий твердый рот, ее продолговатые глаза, становившиеся иногда янтарными, сказал «да» и встретил у добродушного умно улыбающегося прелата не весьма большое сопротивление, каковое и сумел преодолеть. Они направились через Францию и Анжу в Ниццу, а оттуда на папской галере отплыли в Рим.

5

Орден госпитальеров (иоаннитов) — духовно-рыцарский орден, созданный в Палестине крестоносцами в XII в.

Там иноземная красота молодой женщины снискала ей восторженное поклонение. Легат не мог долго удержать Фиаммингу, — как прозвали Луизу римские жуиры; он уступил ее всесильному кардиналу Борджиа [6] за богатое аббатство, тем более что был тщеславен и надеялся на кардинальскую шапку, если Борджиа получит желанную папскую тиару. Оливер остался первым лицом небольшого придворного штата Луизы, неизбежной инстанцией для получения ее согласия, персоной, с которой считался сам кардинал. И так как Оливер придерживался в своей политике мудрого правила: определенно и честно стоять на страже интересов того, чья дружба наиболее полезна, а равным образом следил за тем, чтобы отбирались подарки и у других претендентов, а сами они не проникали дальше преддверья спальни, то кардинал смотрел на него, как на своего сообщника. Он занялся юношей сначала лишь для того, чтобы понравиться ему, а через него и Россе; потом заметил он нечто необычайное в молодом человеке: его стремление к темным целям, какую-то страшную, нехристианскую энергию, искрившуюся у него в глазах и делавшую его взгляд трудно переносимым. Однако это не был тот злой взгляд Джетатора [7] , который надо поймать и парализовать амулетом из рога, раздвоенными ветками коралла или, по крайней мере, крестным знамением: нет, эти глаза не выступали наружу и не были близко расположены друг к другу, они сидели глубоко, обрамленные длинными ресницами, как глаза женщины; глаза неопределенного, неизмеримо глубокого мрака, манящего и опасного, как недвижная гладь албанского озера. Кардинал заметил его поведение, умное, спокойное, и в то же время полное сознания своей ответственности, его удивительную память, которой потребовалось едва ли четыре месяца для усвоения языка, его способности интригана, благодаря которым он в минутном разговоре распознавал людей, с тем, чтобы, вооружившись знанием их слабостей, не грубо сбивать их, а запутывать, мягко и незаметно вести к поражению. Борджиа понял практическую полезность подобного человека, которого он уже не считал мальчиком (сам Оливер никогда не говорил о своих летах); несколькими словами направил он его, не страдавшего избытком совестливости, в новую и привлекательную область, область закулисной политики. Оливер, работал для него в качестве тайного секретаря, осведомляя его, вожака испанской партии, о делах противной группы, состоявшей из антиклерикальной римской аристократии и гуманистов [8] , связанных с папой Пием II [9] научными интересами и настойчиво боровшихся против кандидатуры Борджиа. Оливеру нетрудно было использовать для своих политических целей казавшийся нейтральным маленький палаццо близ форума Траяна [10] , в котором жила Луиза; пользуясь Фиаммингой как приманкой, он склонил к должной доверчивости выдающихся аристократов и ученых. Но когда он, по приказу кардинала, поджег собранный им горючий материал, ему пришлось самому же пострадать от этого. Один ученый, принадлежавший к числу фанатических поборников республиканских и антипапских тенденций, Лоренцо Валла [11] доведен был Оливером и прочими провокаторами кардинала до заговора против жизни папы. Борджиа надеялся получить таким способом возможность уничтожить всю партию, раскрыв заговор накануне покушения. Но ученый сдал раньше времени; он явился к папским властям, сознался в замысле и назвал своих сообщников. Борджиа, сам с трудом выпутавшийся из этого дела, без всякого раздумья отступился от своих людей. Однако, когда папские сбиры [12] проникли в дом Россы, чтобы арестовать ее секретаря и повесить его вместе с другими на башенке в замке св. Ангела [13] , они не нашли его. Оливер уже бежал в Браччиано, владетель которого охотно принимал всех тех, кого папа преследовал. Там занимался он копированием латинского перевода Поджио [14] «Киропедии» Ксенофонта [15] . Он обещал герцогу достать Фиаммингу.

6

Борджиа, Родриго Ленцуоли (1430–1503) — кардинал, с 1442 г. — римский папа Александр VI, один из самых аморальных князей католической церкви, автор и участник ряда политических и уголовных преступлений, совершенных в пользу своих ближайших родственников.

7

Джетатор — человек, обладающий «дурным глазом».

8

Гуманисты (от лат. «гуманус» — человечный) — ученые, литераторы, философы, историки эпохи Возрождения в Италии (XIV–XVI вв.), противники прежних средневеково-схоластических методов и принципов науки и культуры.

9

Пий II (Эней Сильвий Пикколомини) — римский папа (1458–1464), гуманист и поэт, оставивший значительное литературное наследие. Инициатор похода против турок, умерший во время его подготовки.

10

Форум Траяна — одна из центральных площадей древнего Рима, увенчанная колонной Траяна, прославляющей походы этого императора (98–117).

11

Валла, Лоренцо (1407–1457) — итальянский гуманист, знаменитый разоблачением церковной фальшивки, так называемого «Константинова дара».

12

Сбиры — полицейские и судебные исполнители в Папской области.

13

Замок Святого ангела — средневековая крепость-тюрьма, переоборудованная из мавзолея императора Адриана (117–138).

14

Поджио, Джованни Франческо (1380–1459) — итальянский гуманист, один из наиболее видных деятелей Возрождения, собиратель и издатель древних рукописей, автор новелл, сатирических памфлетов и др.

15

Ксенофонт — древнегреческий историк IV в. до н. э., автор сочинений «Киропедия» (воспитание Кира) и «Анабазис» (отступление десяти тысяч греков).

Но Оливер больше уже не нашел своей сестры. Когда смертоносная чума ударила по сутолоке Священного года [16] , он осмелился посетить Рим, охваченный ужасом, покинутый папой, курией и магистратом. Кардинальский дворец и дом Россы он нашел тоже пустыми. Одни говорили, что куртизанка умерла, другие утверждали, что она еще до начала эпидемии бежала в Неаполь с придворным короля Альфонса, третьи якобы видели ее в свите Борджиа, бежавшего от чумы на юг. Оливер почувствовал грусть; захватив с собою маленький портрет Луизы, он отправился вместе с копиистом Джорджио Трапезунцио во Флоренцию.

16

«Священный год» в Риме — год, когда открывались ворота храма Святого Петра для торжественных религиозных процессий.

Там работал он поначалу опять как писец и брадобрей; натолкнувшись, благодаря одной покровительствовавшей ему публичной женщине, на мысль фабриковать разные притирания и косметики, он достиг в короткое время известного благосостояния. Но снадобия его содержали в себе слишком много ртути и были вредны для здоровья; посему он с трудом избежал Барджелло [17] .

После этого наступил период его пятилетнего странствования под сотней различных масок и имен. Был он писцом, школяром, брадобреем, врачом-шарлатаном и чернокнижником, шпионом, сутенером и шулером, прошел через многие жизненные бездны и сквозь водовороты быстротечной судьбы; он шел, лишь задеваемый событиями, но не захваченный ими, никогда не оставляющий за собою ничего, кроме платья, изредка кусочка кожи, более любимый, чем ненавидимый людьми, сам же не любящий и не ненавидящий никого, пользующийся своим превосходством, но не алчный до денег и все сильнее чувствующий тоску по северу.

17

Барджелло — дворец во Флоренции, построенный в XIII–XIV вв., сначала резиденция главного военачальника города, затем — государственная тюрьма.

Оливеру было двадцать пять лет, когда он вновь объявился в Генте. В первый же день его потянуло в Тильт. Он пришел туда в обеденный час; без волнения смотрел он на кирпичную деревенскую церковь, знакомые дома и дорожки, на родительский двор. Чего мне здесь надо? — спросил он сам себя, удивленный все не покидавшим его чувством ожидания. Элиза превратилась в грузную матрону с прядями седых волос. Она обернулась к дверям и сказала своим глухим, несколько гортанным голосом:

— Ах, Оливер!

Поднявшись с приветливым видом, она пошла к нему навстречу. Генрих, начавший уже лысеть, приветствовал его и, указав почти торжественным движением на хорошенькую молодую женщину, сидевшую около него, сказал:

— Это Лизбет, дочь мейстера Виллема Рима. Мы женаты уже два года.

Но всех их Оливер подарил лишь беглым взглядом и таким же словом. За столом около Лизбет сидела девочка лет десяти-двенадцати, улыбнувшаяся ему, как только он вошел в комнату. Редко случалось, чтобы люди ему улыбались, и никогда еще с ним не бывало, чтобы улыбающийся человек распространял вокруг себя свет, который отразился бы у него в глазах и в груди. Он ответил на ее улыбку хорошим смехом, а ведь смеялся он не часто. Чистая и неведомая радость пронизала его, как хмель — да, как хмель и переплелась с опьяняющей мыслью: а ведь я ожидал эту радость.

Он отвел свой счастливый взгляд от серых глаз и чудесных зубов девочки, с торжеством взглянул на других, и вот — все трое засмеялись, и комната больше уже не была темной. Элиза сказала:

— Я рада, что тебе хорошо, Оливер.

А Лизбет объяснила:

— Это Анна, моя сестренка.

Оливер опять взглянул на девочку.

— Ну, теперь я остаюсь в Генте, — сказал он, продолжая улыбаться.

Оливер вступил в цех брадобреев. Ему не трудно было этого добиться, ибо он был Неккером, человеком, совершившим далекое путешествие, а также и потому, что он работал в качестве старшего подмастерья у Виллема Рима, цехового мастера, уважаемого вождя гентского освободительного движения. Оливер вскоре сделался мастером и реорганизовал вместе с Виллемом Римом оппозиционную партию, очень озлобленную в результате несчастной войны с Бургундией и потери исконных городских вольностей. Старый мастер любил его как сына, видел в нем только патриота и ловкого цехового подмастерья и, когда его Анне минуло пятнадцать лет, выдал ее за него замуж. Вскоре после этого Рим умер, и Оливер наследовал от него и его профессию, и его политическую деятельность.

Только теперь, будучи независимым и обладая любимой женщиной, дозволил он себе быть тем, чем он был на самом деле. Постепенно и неуловимо терроризовал он бургундскую партию, не из патриотизма, а из удовольствия политической игры, наслаждаясь своей умственной силой и разумно уяснив себе превосходство французского противника.

Он работал, опираясь на темные стороны своего природного гения и жизненного опыта. Он сумел, не выдавая себя, свести на нет вождей противной партии и отнять у них приверженцев из среды легко воспламеняющегося народа.