Дьявольская радуга

Нет. Если он и сдохнет, то только от разложения. Случалось попадать и в более плохие и опасные ситуации.

Дохляк нырнул в кучу.

Нож. Должен найти его.

«Архаровец» вцепился руками в его ногу, и Дохляк сильно, как только мог, лягнул монстра босой ногой, целясь в кровавые шрамы на голове. Тварь не отстала.

Дохляк нащупал нож. Его кухонный, остро заточенный, но ничем не примечательный нож.

Теперь у него появилась прекрасная возможность расправиться с тварями. Дикая ослепляющая ярость ударила в голову.

Он атаковал стоящего в проходе монстра. Ему не было страшно. Разве что самую малость. Чуть-чуть.

Дохляк ударил ножом по горлу монстра. Тот попытался отойти, но не смог из-за того, что он вцепился в плащ. «Архаровец» захрипел. Дохляк ударил снова. Что-то хрустнуло.

Готов! Теперь прочь из кладовки.

Резкий холодный ветер ударил в лицо. Словно сказал, что впереди ждали одни неприятности.

Дохляк осторожно выглянул в коридор.

Никого.

Легче не стало. Мало того: он понял, что ему конец.

Он в западне.

Наверняка твари поджидали на лестничной площадке.

Дохляк сел на пол.

Из улицы донеслась песня «Темная ночь». Голос певца то усиливался, то ослабевал. Нельзя было сказать точно, как далеко «архаровцы» оставили свой граммофон.

— Темная ночь…

Может быть, стоило выпрыгнуть из окна? Но ведь пятый этаж…

— Только пули летят по степи…

Дохляк заметил, что кожа на правой ладони порвалась до самой кости. Из раны стекала густая, как варенье, кровь. Он подумал: забавно. Если удастся выжить, то ему нужно будет найти иголку с нитками и зашить руку.

— Только ветер гудит в проводах…

Последний раз Дохляк окинул взглядом свое уже бывшее жилище. Окна щерились острыми зубами выбитых стекол, обои за давностью лет потускнели, лишь с трудом можно было разглядеть, что на них изображалось (пальмы, белый песок, жгучее солнце). Линолеум был грязен: валялись банки из-под лимонада, газеты, полиэтиленовые пакетики; возле окна растекалась небольшая мутная лужа.

— Тускло звезды мерцают…

Мертвяку хотелось заплакать, но вот только слез больше не было. Он подумал: парадокс. Он мог ощущать боль, радость, злость, обиду, горе, но не получалось плакать. Несправедливо.

Дохляк поднялся и пошел в коридор. Будь у него сердце, то оно бы сейчас билось с бешенной скоростью.

Вот только не билось оно.

И ему было не страшно. Лишь самую малость.

— В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь…

Дохляк вышел на лестничную площадку, но никого не увидел. Он посмотрел на выбитую дверь своей квартиры и попрощался с прошлым. Естественно, он больше не мог здесь оставаться.

Он сжал крепче рукоятку ножа.

Тихо скулил ветер, шумел дождь, громко играл граммофон.

Раздался грохот, от которого вздрогнул пол. Из квартиры Дохляка выбежал «архаровец».

— И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь…

Тварь прыгнула на него, вцепилась руками в раненную ладонь и начала рвать кожу. Казалось, прошли века и эпохи, пока он всаживал нож в грудь «архаровцу». Но тот как будто не почувствовал боли и продолжал кромсать руку.

Дохляк попытался оттолкнуть тварь, но ничего не получилось. Голова начала гудеть, а мысли — вязнуть.

От истерзанной руки начали исходить волны тепла. Дохляк с ужасом понял, что ему нравится, как «архаровец» сдирает кожу.

Мертвяк хотел сказать, чтобы он прекратил.

Мертвяк хотел вновь залезть в свою кладовку и вспоминать прошлую жизнь.

Мертвяк хотел…

Волны тепла сменились резкой болью.

Тварь задрожала. В руках она держала его кожу. Дохляк посмотрел на раненную руку и обомлел. Кожи и мяса больше не было — лишь голые кости, испачканные в крови и гное.

По его лицу пробежала тень. Глаза расширились от ужаса.

Наверное, стоило уже сдохнуть и плюнуть на ту жизнь после смерти, что он вел. Хватит кукол. Хватит помоек. Может, он снова оживет в другом, лучшем мире. Где больше не будет ничего чувствовать. Еще лучше было бы, если сотрутся и воспоминания. Давно пора ему забыть дочь и жену. Их больше нет. В принципе, как и его.

Дохляк машинально потянулся к рукоятке ножа, торчавшей из груди «архаровца», но вытащить оружие так и не смог. Его покинули силы.

С самого начала его борьба против этих тварей казалась бесполезной. Убить «архаровца» можно, но их так много…

И сколько он прожил в кладовке? Год? Месяц? День? Иногда казалось, что очень долго, а иногда — очень мало. Время здесь текло иначе.

Захотелось есть. Прожаренное мясо с кровью, яичница на сале, мандарины, апельсины, яблоки, рыба… Вот только проблема — он забыл, как сглатывать. Его убьет нормальная еда. Он потеряет драгоценную кожу. Потеряет человеческий вид.

«Архаровец» схватил его за щеку и потянул ее на себя. Затрещала кожа. Боль сменилась радостью.

Мертвяк хотел сказать монстру: не трогай лицо.

Но не мог. Язык давно распух и еле вмещался во рту.

Дохляку оставалось чуть-чуть до смерти. Он не хотел больше прятаться и драться. Он знал, что всё закончится именно так.

Первый

Небо постепенно темнело, переходя от синевы дня к фиолетовым сумеркам.

Сергей продирался сквозь заросли крапивы и матерился из-за того, что решил срезать. Он надел ветровку, чтобы не обжечься жгучкой, но руки всё равно горели. Тропов остановился, чтобы собраться с силами. Сумка сильно давила на плечи. В голове вертелась лишь одна шальная мысль: поскорее бы избавиться от своей ноши. Вдобавок ко всему слезились глаза.

Казалось, он никогда не дойдет, что вконец заблудился и умрет от голода и усталости. Но Тропов разглядел впереди костер и двинулся на свет. Их палатка в сумерках походила на большого зеленого червя. Анжела сидела на самодельной скамейке, наблюдая за огнем. Наверное, думает как меня попилить, решил Тропов. Он скинул сумку и рухнул прямо на землю.

Анжела даже не бросила на него взгляд. В ее голубых глазах отражались пляшущие огоньки костра.

— Живой? — Голос Бурой казался безжизненным. От него так и тянуло космическим холодом.