Дьявольская радуга

Кумакан обогнал Седьмого: несся толстяк очень быстро для своей комплекции.

Проклиная проводника, Седьмой поковылял за ним.

— Больно! — вновь прокатился по равнине вопль. — Больно мне!

Над головой Седьмого просвистело лезвие человека-свиньи.

Не оглядываться! Нельзя! Однако взгляд словно магнитом тянуло к уродам. Внутренний голос назойливо шептал, что вот-вот лезвие коснется тела, свиноподобное существо натянет цепь…

Нет. Не думать! До маленькой головы осталось чуть-чуть.

…Уроду совсем необязательно задеть лезвием — достаточно цепи, что жгутом обхватит руку или ногу. После того как он, Седьмой, потеряет равновесие, ему останется лишь молиться о быстрой смерти. Люди-свиньи набросятся на него, вопьются острыми зубами в плоть, перемолотят большими челюстями кости, чтобы накормить ненасытные эмбрионы.

Надо поднажать!

Кумакан остановился в десятке шагов от Седьмого, поднял над головой мясной шар и принялся раскачиваться. Через несколько мгновений шар окутала сероватая дымка.

Лезвие коснулось плеча Седьмого, он потерял равновесие и рухнул на красный песок. В ноздри ударил запах гнилой плоти, во рту появился металлический привкус крови — при падении Седьмой ударился головой о камень.

Не сдаваться! Встать и идти.

Превозмогая усталость, Седьмой пополз к проводнику.

…Сейчас лезвие вопьется в спину, разрывая мышцы, дробя кости…

Нет!

…Человек-свинья набросится на него, длинные ногти вонзятся в шею, но так, чтобы он не умер, иначе нельзя будет насладиться муками. Из ран потечет кровь, свиноподобное существо захрюкает от удовольствия и…

Из дымки, окутывающей руки толстяка, выпорхнула птичка, сделала несколько кругов над головой жирдяя и стремглав полетела к толпе людей-свиней. Седьмому удалось разглядеть животное: острый, загнутый, как у орла, клюв, перья коричневого оттенка, маленькие крылья. Седьмой никогда не видел такой птицы — она походила на смесь сокола с колибри.

Люди-свиньи остановились возле одной из голов, захрюкали и принялись размахиваться цепями. Лезвия противно засвистели. Словно по чьей-то команде эмбрионы забились в животах, еще не до конца оформившиеся человеческие лица исказили гримасы боли.

Птица накинулась на одно свиноподобное существо и исчезла в его груди. Чудовище завизжало и рухнуло на землю. Остальные твари отошли от поверженного сородича, готовые в любой момент разрезать птицу лезвиями.

Воспользовавшись заминкой, Седьмой поднялся и заковылял к Кумакану. Скрывавшая комок плоти дымка исчезла, и теперь жирдяй прижимал шар к груди. Седьмой подошел к толстяку и оглянулся.

Птица вырвалась из груди твари и кружила вокруг свиноподобных существ. Но уроды не подпускали животное к себе: размахивали лезвиями и громко хрюкали.

Огромное лицо, растянувшееся то ли в небе, то ли на верхнем уровне пирамиды, открыло рот и вновь изрыгнуло склизкую массу. В ряду людей-свиней прибыло.

Толстяк схватил Седьмого за локоть и потащил в сторону маленькой головы.

— Больно! Как же мне больно! — прокатился по равнине вопль.

Седьмой двигался на пределе своих сил. Низ живота тянуло, боль с каждым шагом расползалась по телу. Но он продолжал идти, несмотря на плохое состояние. Кумакан был не лучше: рука обожжена, из глаз течет кровь, пот льет градом.

В воздухе вновь засвистели лезвия. Хрюкая, люди-свиньи догоняли беглецов.

До маленькой головы, торчащей из-под земли, оставалось несколько шагов.

Кумакан замычал и с размаху кинул шар плоти в голову. Удивительно: живой комок взорвался яркими красками. По уровню пирамиды прокатилась взрывная волна, сбившая с ног свиноподобных существ. Огромное лицо раскрыло рот, и комки слизи посыпались на красный песок как конфетки из автомата.

Голова, торчащая из-под земли, начала расти: сероватая кожа затрещала и запузырилась как от огня, губы набухли, брызнула кровь, на лбу выступили паутинки вен.

От очередного удара земли Седьмой потерял равновесие и упал. Внутри него что-то происходило: в легких словно разгоралось пламя, перед глазами всё кружилось и вертелось. Седьмой хотел окликнуть Кумакана, чтобы тот помог ему избавиться от боли, однако толстяк сцепился с человеком-свиньей.

Урод размахивал цепью и наносил точные удары в живот жирдяю. Кумакан не отскакивал от лезвий, позволяя металлу оставлять на теле глубокие раны. Казалось, ему было вообще все равно на боль. Он лишь пытался схватить цепь и подтащить к себе противника, однако свиноподобное существо двигалось быстро, предугадывая любой шаг.

Седьмой лежал и смотрел за тем, как плоть Кумакана с чавканьем шлепалась на горячий песок. Людей-свиней стало больше. Все они кружились в своем смертоносном танце, пытаясь отхватить от жирдяя кусок побольше. Седьмой пытался разглядеть птицу, что отпугивала тварей, но нигде её не видел.

Кумакан схватил цепь человека-свиньи, потянул на себя. Урод забрыкался и завизжал так громко, что у Седьмого заложило уши. Толстяк схватил тварь: глаза-бусинки свиноподобного существа забегали по мордам сородичей, ища помощи, изо рта потекла пена вперемежку с кровью.

Голова, торчащая из-под земли, росла и удлинялась. Изо лба, из переносицы и из губ тянулись ветки, обтянутые человеческой кожей. На глазах Седьмого голова превращалась в необъятное дерево. Комок плоти, что швырнул Кумакан, растворился в песке.

Голова скривилась от боли, лицо исказила гримаса страдания. Она открывала-закрывала лягушачий рот, пыталась что-то сказать, но вырывался лишь сдавленный хрип. Наконец голова зажмурилась и закричала:

— Больно мне! Больно!

Седьмой пополз к голове-дереву. Он решил, что как только появится очередная ветка, то схватится за нее и попытается залезть повыше от людей-свиней. Кумакану не помочь. Впрочем, Седьмому было не жаль толстяка.

Пятый

Старик обходил могилы. Порой он спотыкался о камни, падал, но молча вставал и продолжал путь. Он не обращал внимания ни на жару, ни на поцарапанные руки и ноги. Старик молча ковылял в только ему понятном направлении. Шаг, еще шаг, шаг… Зомби.

Пятый держался в нескольких метрах от бывшего соседа. Взгляд не отрывался от пистолета Сергея Михайловича… Хотя, какой к черту Сергей Михайлович? Просто Ублюдок. Ублюдок, убивший Алёну.

Пятый оглядывался, пытаясь увидеть конец кладбища, но на многие километры вокруг простирались деревянные кресты, гранитные надгробия и миниатюрные мраморные статуи. Мертвецы, мертвецы, мертвецы. Одна мертвечина.