Дьявольский рай. Почти невинна
Шрифт:
Спасительная сила свыше послала нам этим утром веселую и по-прежнему ослепительно красивую Анну. Она вышла из лифта вместе с разноцветной пляжной толпой – с рыжей Танькой в полосатой майке, с бледно-розовым Геннадием в расстегнутой до пупа белой рубашке, с медово-золотистой Верой в светлых шортах, с черно-оливковым Гепардом и с томной юной прелестницей в широкополой шляпе в обнимку с надувным матрасом. Анна с распростертыми объятиями бросилась сразу к нам с отцом, и он, отвратительно манерно отослав меня «погулять-поплавать», отправился с ней на гальку, обсуждать философско-исторические вопросы. А я, смакуя
– Стой! – Я схватила его за руку, в узком промежутке между кабинкой и скалой.
– Привет, для начала.
– Здрасьте.
– Слушай, у нас тут все нет возможности поговорить нормально.
– Ну?
– Сегодня, да? В половину, как обычно.
– Запросто. Только мы не будем... ну... у меня...
– Я понял. Но поболтать все равно можно.
– Договорились.
– Твой конвой пока на отдыхе?
– Ага, философствует.
И мы сидели эти невозможные сорок пять минут, болтали и смеялись, и моя рука то и дело оказывалась накрытой его рукой, и его плечо частенько терлось о мою мурашками покрывшуюся лопатку. Они налили мне стакан вина, и я вмиг окосела (пили сначала за мое здоровье, потом за его). Когда верная Танюшка повернула к нам свое конопатое личико и махнула рукой, выяснилось, что моя связь с реальностью происходит теперь через густую субстанцию некой пьяной залихватской приторможенности.
Зажав рот локтевым сгибом, я с блуждающей улыбочкой бубнила папаше что-то про головную боль, потом устроилась в углу пляжа в узкой полоске тени под пирсом. Уже перед самой лестницей мы встретили Поленьку. Я схватила ее за смуглый локоть и, пока наши родители терпеливо ждали, увлекла немного в сторонку. Прижимая к груди порванный кулек с матрасом, прошептала ей на ухо:
– Представляешь, мне Аладдин свидание назначил!
– Да ты что! И что ты? Пойдешь?
– Я что, с ума сошла?!
Siesta
Возле лифта (там, где мощенная плитами дорожка пересекает широкую асфальтированную трассу «лифт-столовая») меня встретила Анна. Она была как грациозная, полная азарта хищница – выпрыгнула на меня из юкк и олеандров, вцепилась в руку и, сверкая глазами, спросила:
– А что ты тут делаешь?
Наверное, безумно-мечтательное выражение на моем лице говорило само за себя.
Домой она явно не спешила и довольно настойчиво предлагала пойти погулять вместе. Пришлось делать большой крюк и расставаться с ней возле самой проходной.
Гепард сидел на скамейке и что-то читал.
– О, наконец-то!
– Меня папаша отпустил ровно в час, но по дороге я встретила Анну.
– Да? И какого она от тебя хотела?
– В принципе ничего.
Он стал целовать меня.
– Так, как я понял, у тебя сейчас регулы?
– Ага...
– Обидно, но ничего. Ты знаешь, я тебе на день рождения подарочек подарю.
Я задергалась от восторга:
– Какой... нет, нет, не говори мне! Пусть это будет сюрпризом!
– Я тебя заинтриговал?
Его рука тихонько расправлялась с шортами.
– А когда твои красные дела закончатся?
– Через четыре дня. Я уже уеду тогда.
– Да... не повезло.
– Ну, ничего, мы что-нибудь придумаем.
– Я думаю, что да.
Он говорил, пока я сидела
у него на коленях, что мне в жизни нужен сильный мужчина, старше меня, а таких, настоящих, очень мало. Иначе я буду очень несчастлива.Потом было это спешное, с придыханием:
– Сними это все с себя!
И мои волосы, прилипшие к губам, а потом полотенце, матовая тень и «...самое главное – это чтобы мужчина видел твое лицо...»
– Мой малыш, львеночек, да, да, о Боже мой... да, мое сокровище, мой львенок... Опять мы все в репейнике. Давай я тебя почищу.
Я вытирала его спину и шею, а он размышлял над географией нашего финального свидания. В окне снова метнулась чья-то тень, и приходить сюда становилось небезопасно.
– Между прочим, Генка, он наш человек в этом плане, и, в принципе, весь этот час мы могли бы кататься в его машине, сзади. Она у него с кондиционером и со всеми делами.
– Да, жалко только, что я уезжаю.
В дневнике я написала про этот момент: «...с необычайной теплотой он говорил мне про ян-ци и про то, что он еще никому не говорил. Мне казалось, что такая близость бывает только у очень любящих людей. Он обнимал меня совершенно без похоти».
– Когда ты уедешь, мне будет тебя здорово не хватать. А вообще... наверное, тебя мне послали звезды за что-то сверхъестественное. Я, наверное, что-то такое сделал... раз заслужил тебя.
И потом, там же, на скамейке, несмотря на шорты:
– Кончай! Пока не кончишь, я тебя никуда не отпущу!
И:
– Как ты пахнешь... этот твой запах, он впитывается в мою кожу и держится там дня три... Нет, духи тут не при чем, не в них дело – это гормоны, у каждого человека есть свой индивидуальный сексуальный запах, у тебя он очень сильный, и если бы с мы тобой залегли на месяц, то все простыни, вся мебель пропитались бы тобой... Эх... если бы нам хотя бы дня три не вылезать из постели... я бы ласкал тебя всю.
– А кто сказал, что это невозможно? Я ведь всегда добиваюсь, чего хочу. Всегда. Я хитрая... я умею ждать... я умею притворяться.
– Нет, моя милая... Я думаю, что это даже хорошо, что над тобой сейчас такой контроль. Иначе, чувствую, мы бы сотворили с тобой какую-то большую глупость... Ой, подумать только, что бы мы проделывали... но хорошего – понемножку. Я тебе, кажется, и так много дал. Правда?
Nach Mittag
Вернулась с блуждающей улыбкой. На всякий случай сказала, что у Больших Качелей встретила Анну (а ведь она заложит, что видела меня – на 100%), приняла холодный душ и, подремав над «Deutsche Grammatic», двинулась на пляж заниматься Полинкой.
Сидя на моем разрушенном пирсе, мы, то и дело поглядывая в тихое Гепардовое (все они, довольные, спали), разработали дерзкий план.
Она с удовольствием принимает все его поползновения и, дабы возбудить еще больший интерес, ходит только в своем желтом бикини. Она должна отвечать на все его бредни заинтересованным блеском глаз. «Но только учти, подруга, он очень хитрый, очень опытный мерзавец, учти, это пока что самая серьезная игра в твоей жизни. И этот сладостный час расплаты – когда ты в самый ответственный момент отказываешь ему и говоришь все, что ты о нем думаешь». (О том, что момент проигрыша еще слаще, я решила не говорить.)