Дьяволы и святые

С того дня парень с глазами Орана, ловец морских ежей, исчерпавший запас слов, Момо и я были не разлей вода. Он стал моими слезами, а я — его голосом.

~

Синий, желтый, зеленый.

Репродукция «Звездной ночи» Ван Гога, висевшая над пианино Ротенберга, была настолько поразительной, что вызывала подозрения. Я изучил ее до последнего мазка во время занятий. Ротенберг влепил мне подзатыльник в тот день, когда я назвал картину подделкой.

— А если я тебе сыграю это?

Раздались первые аккорды «Хаммерклавира».

— То, что я играю, тоже подделка, дурень? Может, это уже не Людвиг?

— Успокойся, Алон, — сказала его жена, пройдя по гостиной. — Ты себя доведешь.

— Не путай копию и интерпретацию, идиот. Если бы эта картина была пошлой копией, я бы давно уже ее выбросил. Ты смотришь на Ван Гога.

— Но не он же ее написал.

— А что ты об этом знаешь? Может, он написал две версии? И даже если лишь одну, эта картина не существовала бы без его первой. Так что можно сказать, он написал обе. Или, еще проще, что Ван Гог не написал эту картину, все равно ее написав.

— Получается, когда я играю Бетховена…

— Когда ты играешь Бетховена, Людвиг в гробу переворачивается. А вот когда Кемпфф играет Бетховена, когда Фишнер, тот парень из Аргентины, или Баренбойм играют Бетховена — это другое. Когда они играют, может, играет не сам Бетховен, но все равно играет Бетховен.

Синий, желтый, зеленый.

Мы находимся далеко от вокзала, где встретились, вы и я. Далеко от аэропортов и общественных пианино. Наверное, вы почти жалеете, что задали свой любимый вопрос: что человек вроде вас здесь делает? Но если вы думаете, что я отвлекся, потерял нить рассказа со всеми этими самолетами, глухими богами, сиротами, картинами — а скоро и девушками с цветочными именами, — это значит, вы всё воспринимаете буквально. Если приглядитесь изо всех сил, то увидите то же, что и я пятьдесят лет назад.

Синий, желтый, зеленый.

Вы не поймете, что любуетесь «Звездной ночью», если прижметесь носом к картине. Так что потерпите. Позвольте мне перегонять и дальше цвета моей ночи.

~

На уроке физкультуры я выплыл из медпункта, словно призрак, и Рашид сухим взмахом тут же показал на скамейку.

— Только не ты, — сказал он, пока остальные бегали кругами по двору.

Я сел рядом с Момо, которому не втолковывали никогда никакой культуры, даже физической. Рашид наблюдал за учениками, хлопал в ладоши и кричал мелодичным голосом: «Вперед, вперед», но его «вперио-о-о-од, вперио-о-о-од» не давали никакого результата. Но Рашид не давил авторитетом. Он знал, что преподает классу титанов, приговоренных носить на плечах вселенную за то, что бросили вызов богам. С таких не требуют еще и быстро бегать.

Единственным, кто выкладывался на полную, кто всей душой отдавался делу, был Проныра. Он бегал от одной группы к другой, замедлял ход, чтобы его догнали, и ускорялся снова. Когда остальные нарезали десять кругов, он выдавал пятнадцать. Час торговли. Именно в этот момент Проныра собирал деньги, обещания, просьбы, выставлял все это на виртуальный рынок, прикидывал в уме, продавал, покупал, поднимал цены, выставлял на аукцион общественный труд, безделушки, цветные чернила, шоколадки, крохотные монетки и купюры. Проныра все запоминал. Никакими предметами во дворе не обменивались, поскольку поодаль стоял Лягух, время от времени подпрыгивая с угрожающим видом. Все операции проворачивались позже, в прикосновениях, столкновениях, балете рук, прячущих и передающих товар и валюту по углам коридоров, в очередях, под партами и столами. Участники подпольной, тайной сети прятались за невинными масками ангелочков.

Между двумя «вперио-о-о-од» Рашид подошел и сурово посмотрел на меня.

— Ты, кажется, пытался сбежать. И, кажется, тебя поймали за восемь километров отсюда через час. Я очень разочаровался, когда узнал. — Он оперся ступней на скамейку, совсем рядом со мной, и наклонился, чтобы завязать шнурок. — Восемь километров в час, — прошептал он. — Если хочешь убраться отсюда, придется бежать быстрее.

Аббат ничего не сказал. Он видел меня за завтраком и не упомянул побег. Он даже улыбнулся. Но когда Лягух дал свисток, остановив урок физкультуры, на втором этаже открылось окно. Сенак встретился со мной взглядом и медленно кивнул.

В кабинете он все еще стоял у окна, прижав глаз к подзорной трубе. Сенак показал на три черные точки, дрейфующие на ветру, следующие за потоками воздуха.

— Малыш-бородач учится летать. Впервые его родители упорхнули настолько далеко от гнезда. Я уже год за ними наблюдаю. Они гнездятся под уступом над приютом. Великолепное зрелище, не правда ли? А ты знал, что в Пиренеях всего несколько пар бородачей? Этот вид на грани исчезновения. Очень хрупкий. При малейшем происшествии они покидают гнездо.

Он отложил трубу, сел за стол и свел пальцы под подбородком этого странного моложавого лица, на котором только глаза казались старыми, а все вокруг выглядело розовым, плотным, пышущим здоровьем. Сенак всегда был безупречно причесан и выбрит — его щеки, благословленные каплями одеколона, горели от бритвы.

— Я много молился за тебя, Джозеф. Я просил Бога указать мне, где я ошибся. Что я сделал не так в тот вечер, когда позвонили из жандармерии, когда приют «На Границе» публично осквернили, предав огласке побег одного из нас.

— Дело не в вас.

— Что?

— Дело не в вас, месье аббат. Это все Ля… Месье Марто.

— Ах да, глупая история. По нему не скажешь, но я знаю, что месье Марто сильно огорчился. К счастью, жандармы привыкли к подобным небылицам.

— Он напал на меня из мести!

— А с чего ему мстить? С чего ему злиться на тебя?

Потому что я соврал насчет синяка под глазом. Потому что дело было не в душевых, которые вы заставили его драить.

— Джозеф?

— Я не знаю…

— Ты видел месье Марто в тот вечер? Вот как я сейчас смотрю на тебя?

— Нет.

— Подведем итог. Ты не ранен. Ты не видел месье Марто. И у него нет причин на тебя злиться. Так?

— Да. Да, месье аббат.

— А может, ты все это выдумал? У тебя ведь была горячка.

— Я… я не знаю.

Сенак глубоко вздохнул. Его лежащие — нет, прижатые к столу — руки затряслись.

— Я задал простой вопрос. Может, ты все это выдумал? Да или нет?

— Да.

— Ну вот. Ты все выдумал. Хорошо, что ты признался.

Руки аббата расслабились и погладили безупречную, без единой складки сутану.

— Если бы не мои хорошие отношения с властями, все могло бы обернуться гораздо хуже. А если бы они начали расследование? Ты об этом подумал? Мы ведь единственная семья для большинства твоих товарищей. Что с ними будет, если «На Границе» закроют? Ведь за этими стенами их никто не ждет, понимаешь?

— Да, месье аббат.

— Я ведь не ошибся, что доверился тебе?

— Нет, месье аббат.

— Надеюсь. Ты не первый, кто меня разочаровывает.