Дыхание грозы
Шрифт:
— Сено хорошее! — отозвался звонко — Хоня. — Спасибо скажут!
— Скажут!.. — будто пожалел снова Василь.
Зайчик радостно заерзал:
— Чего ето вы, хлопчики! У тебя вымахала, дак и у меня неплохая! Не потеряешь, цветочек, ничего! Мой конь твою съест, дак твой — мою! Одинаковая выгода!
— Не будет ни твоего, ни моего! — прохрипел Митя-лесник.
— Ага! Напужал! — Зайчик обрадовался: — Такую дохлятину, как у меня, деточки, я — хоть с кем! Зажмуривши глаза!.. — Еще веселее заерзал: Тогда ж, браточки, кони Андрейчика и Халимончика будут все равно как мои! Ето неплохо, ей-бо!..
Безмерно довольный, тоненьким
— А может, еще, хлопчики, и женок обобщить?! — Он весело глянул на Хоню, на Алешу, хохотнул: — Чтоб, скажем, мою старуху — Василю, а Василеву Маню — мне! Примерно на неделю!
— Что б ты делал с ней после Василя!.. — захохотал Хоня.
— Ага! Что! Нашел бы что, с молодой!.. Только — чтоб ненадолго! На неделю, не больше!..
Мужчины, не обращая внимания на Алешину сестру, с радостью ухватились за шутку; молчал только Чернушка, который за весь вечер слова не проронил. Хоня и Митя стали подзадоривать Василя на спор, однако он только хмурился, нашли время пороть чепуху! Жизнь, можно сказать, ломается, а им — хаханьки!
— Не выйдет из етого ничего! — сказал мрачно, твердо, когда мужчины умолкли.
Зайчик прыснул дурашливо:
— Вон, видите, хлопчики, не хочет меняться!
Василь, занятый своими мыслями, снова не отозвался на шутку.
— Как кто, а я — по-своему! — Голос его дрожал, настолько, чувствовалось, волновало то, что высказывал. — Я — сам по себе! — Как последнее, окончательное отрезал: — Не пойду! Скажу: нет! И всё!
В глазах — прозрачном, светлом и карем, темном, что смотрели исподлобья, из-под насупленных бровей, горело одно безбоязненное упорство. Был так взволнован, что не сразу заметил, как подошел к огню Вроде Игнат, можно сказать приятель его.
— Скажешь! А может, подумаешь еще?! — насмешливо отозвался Хоня. — Не надо сразу так зарекаться!
— Ага! "Скажу: нет!" — подхватил с насмешечкой и Зайчик. — Скажешь! Скажешь, да только, хлопчики, послухаем — что! Как возьмутся хорошенько! Как станут просить очень!
— Не так еще запоешь! — ворчливо напророчил Василю Митя.
— Не запою! — Василь заметил приязненный, подбадривающий взгляд Вроде Игната, добавил: — Сказал и скажу!
— Все скажут, вроде бы! — поддержал Игнат.
Хоня минуту молчал: не хотел вновь заедаться с Хадоськиным батьком, но не вытерпел:
— Вы, дядько, за всех не говорите! У каждого свой язык есть! Не отжевали!
Игнат глянул на него злобно:
— И ты за других — не очень, вроде!
— Я за себя говорю!
— И я, вроде!..
Все знали, что Хоня заглядывается на Игнатову Хадоську, жених, можно сказать; однако теперь никому и в голову не пришло посмеяться над спором обоих.
Зайчик снова насел на Василя:
— Вот лишат голоса да припаяют, как Халимончику, твердое задание! Сам попросишься, цветок!
— Не припаяют! Нет такого закону!
— Найдут! — пророчески заверил Митя.
Василь не думал уступать позиции: готов был на все.
— Аи припаяют — все равно!
— Что — все равно?
— Все равно! Если такое, дак что жить, что нет — все равно!
— Жить будешь! — звонко заявил Хоня. — Никуда не денешься! И в коллектив пойдешь!
— Не порду!
— Пойдешь! Все пойдут! И ты со всеми!
— Пойдешь! Пойдешь, деточка! — поддержали Хоню Митя и Зайчик.
— Не
пойду! — Василь остановился: как еще доказать свою решительность, свою непоколебимость? — Если на то — не привязан тут!— В свет пойдешь? Бросишь все?..
Василь промолчал. Что тут говорить: и так ясно.
— И чегоето страшит так — коллектив! — подумал вслух Хоня. — Н" горюют же люди в колхозах! Вон олешниковцы или туманойекие! Многие — дак лучше живут!
— Бондарчук из Олешников — дак смеялся: ничего, веселей еще, говорит, вместе! — помог Хоне Алеша.
— Веселей и легче: жатку из Мозыря вон привезли!
Трактор да косилку еще должны! Семена отборные, сортовые выделили. Наряды из волости пришли уже…
— Ну вот и иди в тот свой рай! А мы, вроде, так поживем! Нам и так неплохо!
Хоня сдержал себя. Митя, не удивляясь, не осуждая, отметил просто:
— Хоня готов уже хоть сейчас…
— Пойду.
Хоня затянулся, примолк раздумчиво; не скрывая, пожалел:
— Я-то готов, а старуха все открещивается… Боится…
— Диво ли! — заступилась за Хонину мать Арина.
Зайчик обрадовался, хихикнул:
— А моя, родненькие, нет! Сама рвется в коллектив!
И добра не жалко ей, что нажили!..
— Какое там у тебя добро!
— Ага! Какое! А дети! Всех хоть сейчас готова обобщить!
— Вот ето сознательная! — похвалил Алеша.
Мужики посмеялись немного и вновь замолчали. Молчали долго, только сосали цигарки. Странное было настроение: и говорить не хотелось, и не хотелось расходиться. Как бы не все высказали, а слов не находили, Василь и Вроде Игнат, как всегда, подались от костра вдвоем. Дойдя до Василева надела, остановились; Игнат изрек, как мудрость:
— Как там оно ни будет, — а надо работать, вроде. Запасаться на зиму надо…
— Корова не захочет знать ничего, — с хозяйской рачительностью поддакнул Василь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Многое из того, как видится то или другое событие, меняется с годами, с тем опытом, который приходит со временем. Удивительно ли, что события, которые волновали Курени, нами видятся во многом иначе; что события эти могли казаться и куреневцам иными, чем нам.
Время потом просеяло все, поставило все на свое место.
За грандиозными событиями, которые история увековечила для потомков, стало представляться мелким, а порой и совсем не замечаться то, что было немасштабным, обыденным, что волновало одного человека. Будто само собой забылось, что людям в то время — как и во все времена — доводилось каждый день жить обыденным; что то мелкое, несущественное, на наш взгляд, было для них в основе своей и важным и великим, ибо без него нельзя было жить. Мир у куреневцев — это верно — чаще всего был неширокий, небольшой: гумно, хата, улица, — но в этом небольшом мире было свое большое: в конце концов, человек мерит все мерой своего ума и своего сердца. В малых Куренях было свое большое. Важными и большими были неудачи, загадки, узлы, которые завязывала день за днем жизнь. Они были такими большими, что за ними часто не был слышен гул огромных перемен в стране, приглушалось ощущение перемен даже в самих Куренях. Тем более что многие и не хотели ощущать их, не хотели видеть дальше своего забора, своей межи…