Дыхание судьбы

Плечи его опустились, ему показалось, что на него навалилась тяжелая плита. Он посмотрел на Ханну. Сидя рядом с Лили, она слушала Вилфреда, рассказывающего какую-то историю. Несколько прядей выбились из ее прически, и Ханна стала выглядеть более юной. Маленькая Инге спала у нее на руках, измученная праздником, ее белое платье было испачкано шоколадом.

Сестра постепенно набиралась сил, но ее бледность еще вызывала опасения. После пережитых страданий она словно отгородилась от мира прозрачным твердым коконом, и ему хотелось найти в нем слабое место, хотелось, чтобы она снова ощутила вкус счастья.

— На мой взгляд, одна из нас точно выкарабкается, что бы ни случилось, — добавил Хандлер, проследив за взглядом Андреаса.

— У Лили вся жизнь впереди. Эта проказница будет водить несчастного Вилфреда за нос.

— Я говорю о твоей сестре.

Андреас удивленно взглянул на него.

— Я занимаюсь этим ремеслом уже сорок лет и в состоянии отличить бездарность от таланта. Можешь мне поверить, броши твоей сестры — это нечто необыкновенное. Да, месье, я знаю, что говорю, — подытожил он и сделал очередной глоток шнапса.

Внезапно он нагнулся вперед.

— Обязательно нужно, чтобы у Ханны был необходимый материал для работы, ну ты понимаешь. Сейчас она изготавливает украшения практически из ничего, но скоро этого ей будет недостаточно. Ты должен свести ее с этими людьми из Ваттенса, что в Тироле. Дай Бог памяти, какая же у них фамилия?

Он почесал в затылке.

— Они тоже прибыли из Изерских гор, но сделали это в прошлом веке, счастливчики… Это лучшие мастера по обработке бисера и хрусталя.

— Ты говоришь о Сваровски?

— Точно!

Андреас с сомнением посмотрел на раскрасневшееся лицо Герта, обрамленное седой шевелюрой, решив, что старик выпил лишнего.

— Ты мне не веришь, — рассмеялся Хандлер, откидываясь на спинку стула. — Хоть у нас с тобой их нет, но я спорю на тысячу этих проклятых новых дойчемарок, что Ханна Вольф однажды станет известной в Париже и Нью-Йорке. Если, конечно, ее обеспечить всем необходимым…

В ту же секунду молодая женщина запрокинула голову и разразилась искренним смехом, который пронзил сердце Андреаса. Для того чтобы его сестра стала богатой и знаменитой, а особенно — счастливой, он готов был поспорить не только на несколько несчастных марок, он был готов отдать за это десять лет жизни.

Андреас поднял свою чашку.

— Пари заключено, — коротко ответил он.

Вынырнув из здания вокзала, Ливия почувствовала себя такой же оробевшей, как ребенок, пробравшийся в гостиную, полную взрослых.

Она прищурилась, ослепленная светом, отражающимся от переливчатой воды канала. Две гондолы танцевали на волнах, поднятых судном, груженным ящиками; крики и голоса заполняли пространство вокруг нее, словно праздничный фейерверк.

Она глубоко вздохнула, вновь ощутив этот особый запах покрытого тиной камня, пыли и отходов, этот восхитительно-острый запах затхлости, подчеркиваемый ароматом жимолости.

Под нежно-голубым небом ее детства щебетали ласточки, а люди занимались своими обычными утренними делами: провожали детей в школу, торопились на работу, открывали магазины, раскладывали газеты в киосках, разбирали охапки цветов, выкладывали на поддоны морскую рыбу, встречали покупателей, ремонтировали баркас, отправляли товар, делали покупки в магазине…

Никто не обращал на нее внимания. А ведь ей казалось, что этот момент настолько знаменателен, что все должны были на миг оставить свои дела и повернуться в ее сторону, чтобы аплодисментами поприветствовать Ливию Гранди, стоявшую на самой верхней ступеньке в своем вишневом костюме с черными пуговицами, тюрбане из органзы, пришпиленному к волосам, и чемоданом в руке.

Но самым замечательным было как раз то, что ничего не происходило.

В Венеции было восемь часов утра, стоял обычный июньский день, город продолжал жить своей жизнью, не обращая на нее ни малейшего внимания, потому что не было абсолютно ничего особенного в том, что она, вернувшись домой, снова заняла здесь свое законное место.

С сердцем, переполненным счастьем, молодая женщина сбежала по ступенькам, легкая, словно перышко, чтобы сесть на вапоретто,шумно причаливающий к пристани.

В Мурано она никого не предупредила о своем приезде. Волны бились о деревянный причал, у которого не стояло ни одной лодки. Ливия толкнула приоткрытые кованые ворота, испытывая одновременно волнение и тревогу. На мощеном дворе она еле удержала равновесие на своих чересчур тонких каблуках. Между камнями росли сорняки. Ничего не изменилось, и вместе с тем все стало неуловимо другим. Она поставила чемодан возле колодца, сняла перчатки, которые прилипли к вспотевшим ладоням.

В мастерской никого не было. Отдушины печи были закрыты, но пленник-огонь поблескивал, словно глаз циклопа, сквозь отверстия в стенках. На подоконниках выстроились пивные бутылки и разноцветные пузатые кружки, которые стеклодувы выдували для забавы из остатков стекла в конце рабочего дня. Она на цыпочках подошла ближе, погладила кончиками пальцем мрамор, на котором мастер набирал в трубку вынутую из печи стекломассу, коснулась стеклодувных трубок, ножниц и пинцетов, наклонилась, чтобы вернуть на место сдвинувшуюся деревянную форму.

«Я вернулась!» — восторженно подумала она.

И это было настолько сильное чувство, такое мощное дыхание любви, что она встала посреди комнаты, раскинула руки в стороны и принялась кружиться, запрокинув голову, сначала медленно, затем все быстрее, и шпильки выскочили из ее шиньона, тюрбан улетел, копна волос засияла в лучах солнца, ярко светившего в большое окно. Кровь стучала у нее в висках, счастье разливалось по всему телу, и она смеялась, танцевала, кружилась, порхала, снова вступая в свои владения и возвращаясь к жизни.

Когда Ливия наконец остановилась, запыхавшись, с трепещущей грудью, она сжала кулаки с такой решимостью, какой не испытывала уже давно, лет сто. И, что самое странное, она была обязана своим счастьем Элизе. Никогда бы Ливия не подумала, что однажды будет испытывать к ней чувство благодарности. К ее великому удивлению, сварливая золовка из волшебных сказок превратилась в союзницу.

Через четыре месяца после неожиданного визита Марко Ливия получила письмо от нотариуса своего дедушки, в котором сообщалось, что сделка по продаже мастерских состоится и без ее подписи, но закон обязывает проинформировать ее об этом. Когда Ливия заявила, что ей необходимо вернуться в Мурано, чтобы привести дела в порядок, она была готова услышать категорический отказ. Она приготовилась бороться с Элизой, которая обязательно выдвинет неопровержимые аргументы, чтобы отговорить ее от поездки.

Пока золовка внимательно слушала Ливию, Франсуа нервно мерил гостиную большими шагами. Нахмурив брови, он заговорил хриплым, почти обиженным голосом. Сколько времени она планирует оставаться в Венеции? Он не может ее сопровождать, потому что в мастерской Нажелей сейчас кипит работа над несколькими витражами. Разве с поездкой нельзя подождать? Что за срочность? И потом, почему она сразу не подписала документы, которые привез ей Дзанье?

Ливия почувствовала раздражение от того, что Франсуа не хотел ее понять. Зачем он вынуждает ее оправдываться? С неприятным ощущением, что она предстала перед судом, Ливия начала было им все объяснять, но Элиза остановила ее жестом руки. «Я считаю, надо отпустить Ливию домой. Ведь вы считаете это своим долгом, я так понимаю? Можно даже сказать, это вопрос чести». Франсуа тщетно пытался возражать, но разве мог он противостоять невероятному союзу его жены и сестры?