Дыхание судьбы

Она знала, что он возвращался из мира, где пространство имело другие измерения. Час за часом, день за днем. Ему нужно было время для того, чтобы обрести опору и вернуться сначала к самому себе и лишь потом принять присутствие других.

Венсан не разговаривал, но другие уцелевшие пленники, с которыми она пересекалась на собраниях ассоциации, вполголоса рассказывали друг другу о пережитом, и в потерянном взгляде своего молодого брата она угадывала ряды колючей проволоки, бараки, в которых стояла вода во время дождей или таяния снегов. Она видела его в лохмотьях на заготовке дров в разгар зимы, торфа — весной, когда нужно было добывать и высушивать тяжелые неподъемные глыбы. Она знала, что руки солдат, пораженных чесоткой, сочились кровью и водянистыми выделениями, видела шныряющих повсюду крыс, знала, что клопы и блохи постоянно донимали заключенных.

Во время войны свободная Франция призывала дезертировать солдат, мобилизованных в немецкую армию насильно. Становясь пленниками Красной армии, эльзасские и мозельские военные предъявляли свои военные билеты, если их удавалось сохранить. После многочисленных переговоров с представителями де Голля русские согласились рассматривать этих военнопленных как союзников особого рода и по возможности репатриировать. На воротах лагеря прикрепили транспарант с надписью: «Добро пожаловать, французы, друзья великой России!»

Тем не менее они умирали в Тамбове один за другим, от голода и изнурительных работ, по тридцать человек ежедневно, и их трупы, отмеченные идентификационным номером на бедре, складывали в бараках 22 и 112, служивших моргами, а весной закапывали в общей могиле.

Элиза подождала еще несколько секунд, затем снова начала говорить обо всем подряд, об их детских воспоминаниях, о передачах, которые слушала по радио, о политической ситуации, о случаях из жизни их соседей, о цвете неба, о Франсуа, который уехал в Париж, чтобы представлять витраж Нажелей на выставке в Луврском дворце.

Она говорила размеренно и негромко, как много лет назад, когда Венсан чуть не умер, будучи ребенком, и она тогда читала ему сказки, но сейчас она обращалась к взрослому мужчине и говорила так, потому что ее брат вернулся из ада, и таким способом она хотела вернуть ему человеческое достоинство.

Элиза снова подняла ложку, и рука ее не дрожала. В этой женщине жила уверенность, что постепенно она уведет его от тех дальних берегов, где затерялся его разум. Если потребуется, она спустится в кухню и будет подогревать ужин до тех пор, пока он не съест несколько ложек. Элиза никуда не торопилась, времени у нее было много.

Она терпеливо и спокойно поднесла ложку к его рту, и взгляд Венсана остановился на ее лице, скользнул было дальше, но сразу же вернулся, чтобы задержаться на нем, словно притягиваемый магнитом. И вот молодой человек неопределенного возраста наконец приоткрыл свои бледные губы.

Торжественное открытие выставки было в разгаре. Множество элегантно одетых людей прохаживались под высокими потолками павильона Марсан, по просторным проходам, украшенным зелеными растениями. Официанты в белых перчатках разносили на подносах шампанское.

На выставке были представлены крупные французские стекольные производства: Баккара, Даум, Монфокон и Сен-Луи. В моду возвращалось гладкое стекло хорошего качества; столовые сервизы отличались простотой форм и функциональностью. Французский хрусталь с содержанием свинца от тридцати процентов смотрелся нежно и изысканно. Баккара решила сделать ретроспективу своих самых красивых изделий, созданных в течение века, а произведения, подписанные Жоржем Шевалье, среди которых были скульптурные изображения животных, столовые блюда и флаконы для духов, наглядно демонстрировали его непревзойденный талант.

В экспозиции Италии восхищение вызывали люстры из светло-серого иридиевого стекла, покрытого золотой пылью, а также цветные филигранные вазы Дома Сегузо. Неподалеку от них посетители толпились вокруг коллекции кружек, отделанных стеклянными нитями, представленные Мануфактурой Барровиер и Тосо. Школа Барровиера отныне использовала в стекольном производстве бесконечные возможности плавикового шпата, и парижане были поражены буйством красок, предлагаемых венецианцами. Золотые порошки, пульверизация, переливчатые цвета… За разбушевавшейся фантазией муранских мастеров, виртуозно владеющих техникой, угадывался живой и ироничный взгляд на мир.

Но, без сомнения, наибольший ажиотаж вызывал стенд мастерских Гранди. Посетители стояли в очереди, чтобы полюбоваться новыми изделиями из стекла чиароскуро,о которых даже писали в газетах. Критики не без гордости отмечали, что единственные существующие до сих пор бокалы находятся в Версальском дворце.

Ливия с трудом пробиралась сквозь толпу. Она обернулась посмотреть, идет ли за ней Франсуа, но его перехватил президент Объединения предпринимателей стекольного производства, который что-то ему оживленно говорил, держа под мышкой папку. Она постояла в нерешительности, кусая губы, и не стала его ждать. Он обязательно догонит ее, как только освободится, а ей не терпелось увидеть свой стенд.

Из-за разговора с Франсуа она пропустила первые минуты открытия выставки. Ливия распорядилась, чтобы черный занавес, скрывавший обитые бархатом стойки, где были выставлены фужеры и рюмки, сняли за несколько секунд до начала торжества. Ее трясло от лихорадочного возбуждения. Стоявшие перед ней двое крупных мужчин загораживали стенд, и она, раздосадованная, поднялась на цыпочки.

И вдруг, следуя своим загадочным законам, толпа раздалась, освободив пространство перед ней, и она наконец увидела свои творения. Молодая женщина затаила дыхание, чувствуя себя более взволнованной, чем могла предположить.

Люди и голоса вокруг нее исчезли, и она очутилась одна перед двумя фужерами и шестью рюмками необычайной красоты, которые придумала и нарисовала сама, которым дала жизнь в сердце своих мастерских. Они были плодом ее упорства и воли, труда и сомнений. Они были наследством Гранди, упованием, настойчивым, как желание, и захватывающим, как страсть. Ради них не страшно пролить свою кровь, передавая из поколения в поколение, от отца к сыну, от дедушки к внучке как дань уважения ушедшим мастерам. Алвизе Гранди, будучи при смерти, доверил ей красную тетрадь, и однажды она передаст ее своему сыну.

Постепенно она снова вернулась в настоящее, в этот полный людей зал. С судорожно сжавшимся сердцем она стала прислушиваться к комментариям посетителей. Впервые в жизни она поняла, насколько нелегко выставлять напоказ свои произведения. После многих часов работы и такого интимного взаимодействия между душой и материалом расставание причиняло боль, но любой художник должен был учиться смирению, поскольку его творение ему не принадлежало. Чтобы оно могло жить дальше, ему следовало предоставить свободу.