Дылда

А после Виктор с отцом заехали в универмаг, где сын купил отцу новых рубашек, пару джинсов, туфли и летнюю обувь. Отец отказывался, но Виктор не слушал его. Около часа они после покупок провели на реке – Иван Дмитриевич вспоминал жену, а Виктор мать, а заодно и думал о том, как помочь отцу выпутаться из сложившейся ситуации.

Дома они оказались как раз в то время, когда Мария Евграфовна закончила готовить. Курица была красиво запечена в духовке, как и просил Виктор, Мария Евграфовна вынесла её на огромном блюде, на котором кроме курицы был рис золотистого цвета, обжаренный слегка на сливочном масле. На столе стояла даже тарелка с нарезанными овощами и зеленью. Иван Дмитриевич словно язык проглотил. Он не верил, что всё это сделала Мария Евграфовна. За всё время она ни разу не готовила такого пышного обеда для него.

– Ох, ну надо же, какая красота, отец! Это же шедевр кулинарного искусства! – воскликнул Виктор. – А вы будете с нами обедать, Мария Евграфовна? – спросил он.

– О, нет, не буду, я лучше пойду отдохну, – ответила она и ушла.

– Витя, я ничего не понимаю, да как же она… – начал Иван Дмитриевич.

– Тише, отец, не спеши радоваться, – вполголоса ответил Виктор и приложил палец к губам, чтобы отец молчал. – С ума сойти, батя, – продолжал он громким голосом, – ну и жена у тебя, ты только посмотри, какая корочка! – восторгался Виктор, а сам обводил взглядом кухню, словно что-то искал.

Вдруг он увидел кастрюлю, в которой через стеклянную крышку он увидел кролика в сметане. Кастрюля стояла с краю и была прикрыта полотенцем. Виктор указал на кастрюлю пальцем, призывая внимание отца, и покачал головой.

– А давай-ка мы с тобой, отец, лучше кроликом пообедаем, а то слишком уж курица эта хороша на вид, чтобы есть её только нам вдвоём. Пожалуй, её мы и оставим дорогим гостям, а сами поедим крольчатины, – сказал Виктор негромко, чтобы Мария Евграфовна не услышала их.

Виктор накрыл на стол, выставил курицу в центр, разложил тарелки и приборы, по куску кролика положил себе и отцу. Он не переставал громко расхваливать курицу, приготовленную Марией Евграфовной, заставляя отца соглашаться с ним.

Не успев приступить к еде, они услышали стук в калитку. Дочь Марии Евграфовны с мужем и братом мужа прибыли как раз вовремя. Виктор с отцом радушно встретили их, проводили за стол. Те были уже весёлые, видно, подвыпившие. Виктор сразу усадил их за стол, налил в стаканы водки, с каждым познакомился. То и дело расхваливая Марию Евграфовну, он разложил им на тарелки куски курицы, предлагая гостям оценить кулинарный талант новой жены его отца. Компания не особо вслушивалась в слова Виктора, только качали головами, выпивали и заедали выпитое. Мария Евграфовна, видимо, действительно заснула, но шум разбудил её, и она вышла из своей комнаты на кухню. Она обняла дочь, мужа дочери и брата, но вдруг её глаза остановились на их тарелках. Медленно рот её стал открываться, она обвела взглядом всех присутствующих, хотела было что-то сказать, указывая на курицу, но так и не проронила ни слова. Она поняла, что гости уже съели больше половины. Она с отвращением посмотрела на Виктора и на его тарелку, тот в ответ улыбнулся и поднял стопку, предлагая всем выпить за здоровье Марии Евграфовны. Компания шумно поддержала тост. Стопку эту он потом поставил обратно на стол, даже не пригубил – он был за рулём.

Мария Евграфовна молча удалилась обратно в свою комнату, схватила подушку и стала рыдать, насылая проклятья на Виктора. А на кухне продолжалось веселье. Через какое-то время Надежда вдруг сделалась бледной и стала жаловаться на самочувствие. Она вышла изо стола и пошла прилечь.

Через считанные минуты плохо стало и мужчинам. Мария Евграфовна, услышав, что на кухне всё стихло, вышла проверить. Увидев гостей, держащихся за животы, она сама побледнела не меньше, чем они.

– Ой, Мария Евграфовна, что-то ваши гости в поезде съели, наверное, смотрите, как им всем плохо. Съезжу-ка я лучше за скорой.

Скорая приехала быстро и увезла всех троих. Виктор объяснял врачу, стоя перед Марией Евграфовной, что за столом все ели одно и то же, указывал на неё пальцем и лишний раз припомнил, какую вкуснятину она сегодня им приготовила. Врачи уехали, сказав, что пациентов положат в инфекционное отделение, что у них отравление, а Виктор строго посмотрел на Марию Евграфовну.

– Ну что, не получилось?

– Ты за это поплатишься.

– Я-то не поплачусь, а вот отец уже поплатился. Но об этом мы с тобой ещё завтра поговорим. А сейчас спрячь свою курицу куда подальше. Только помни, что образцы с неё я уже взял. Уж не знаю, что ты такое туда подмешала, но если что-то ещё удумаешь, я вмиг напишу заявление.

Виктору забавно было наблюдать, как Мария Евграфовна бросилась смывать с тарелок остатки курицы… Утром следующего дня Виктор уже прогревал машину. Мария Евграфовна наблюдала за ним в открытое окно. Виктор делал вид, что не замечает её, но потом окликнул:

– Ну что, вы готовы? Захватите с собой сберкнижку и паспорт.

– Какую ещё сберкнижку?

– А ту самую, на которую пенсия моего отца приходит.

– Ещё чего захотел!

– То есть заявление мне всё-таки писать? О том, что ты пыталась отравить меня, а в итоге отравила своих.

Марию Евграфовну перекосило, но уже не от гнева, а от отчаянья.

– Там и моя пенсия, – тихо произнесла она.

– А то, что ты два года пользовалась пенсией отца – это ничего? А квартира в Москве, которую твоя дочка купила на его деньги? Так что переводи давай по-доброму. Переведёшь – и больше нас не увидишь.

Мария Евграфовна молчала.

– Заявление о разводе мы тебе уж оставим, сама оформишь. А до больницы к своим дойдёшь, мы едем только до Сбербанка.

В банке она не стала протестовать или отказываться. Виктор говорил о заявлении вполне серьёзно, Мария Евграфовна это чувствовала.

Старик сидел у своего дома в Анапе. Уже начало темнеть, пока он вспоминал всё, что с ним приключилось за последние годы. Татьяна с Виктором уехали только вчера, пообещав, что будут приезжать почаще. Старик смотрел на небо и думал, что никогда и ни за что больше не променяет природу, спокойное счастье на чьи-нибудь прихоти. А веранду, думал старик, веранду первым делом построю – большую, застеклённую и светлую, чтобы, когда приедут дети с внуками, можно было бы приготовить раков.

Отшельник

Серафим проснулся от шума за окном. Форточка была открыта, и в комнате было хорошо слышно, как каждая капля дождя разбивается о железный лист, который прикрывал дренажный колодец. Удивительно, как человек всегда может только лишь по одному этому звуку – звуку разбивающихся капель – понять, что происходит за окном. Серафим сел на диване, и его взгляд застыл на окне. Облака были сплошь затянуты пасмурной плёнкой, а капли дождя ударялись о стекло и быстро сползали вниз, теряясь в бесформенной луже. Такой дождь льёт обычно долго, не переставая. Иногда кажется, будто бы он стих, но уже в следующее мгновение откуда-то издалека ветер словно подгоняет его, и дождь усиливается.

Серафиму казалось, что он проспал не дольше пяти минут, но на самом деле прошло два часа с тех пор, как он прилёг. Он попытался вспомнить, что ему снилось, но у него не вышло. У него было ощущение, что ему снился он сам – Серафим, что все вокруг его осуждали, а за что – он не помнил. От сна наяву осталось только беспомощное чувство досады, которое Серафим ощущал во сне оттого, что никто вокруг не хотел поверить в его правду.

Он любил дождь осенью. Никто не любил, а он любил. Такая погода словно последний шанс насладиться осенью перед зимой. Любил он осенний дождь ещё и потому, что это лучшее время для рыбалки. Рыбы не хуже людей понимают, что впереди зима, поэтому в водоёмах в это время как раз начинается жор. Лучшая пора для рыбалки. Серафим накануне собирался порыбачить, но ливень был сильный, а ветер дул порывистый, поэтому Серафим отказался от мысли ехать.