Дюна (шесть романов)
Шрифт:
Ты все делаешь правильно. Храни терпение.Так говорил ей голос Другой Памяти, похоже, этот голос принадлежал кому-то из общины Лампадас. Может быть, это говорила Луцилла, но полной уверенности у Ребекки не было.
Этот голос стал знакомым в течение месяца после Посвящения в Память. Голос называл себя «Вещателем твоего мохалата». Эти шлюхи не могут проникнуть в суть нашего знания. Помни об этом и будь мужественной.
Присутствие других людей в сознании нисколько не отвлекало Ребекку от внимательного наблюдения за тем, что происходило вокруг. Это
— Ты запятнала себя нечестивыми мыслями!
В тот момент они находились в кабинете Раввина. Был поздний вечер. «Наш удел — красть часы у дня», — говаривал по этому поводу Раввин. Кабинет располагался глубоко под землей, стены его были уставлены старинными книгами, плитами ридулианской бумаги и древними свитками. Он внешних зондов помещение было защищено хитроумными иксианскими приспособлениями. Люди Раввина внесли в эти приспособления необходимые изменения для улучшения конструкции.
Ребекке было разрешено сидеть рядом с Раввином возле его стола, в то время как он сам сидел в кресле, откинувшись на его спинку. Плавающий светильник озарял древним желтым светом бородатое лицо, отблескивал от очков, которые были почти символом занимаемого Раввином поста.
Ребекка притворилась растерянной.
— Но вы сами сказали, что от нас требуется спасти это сокровище с Лампадас. Разве Бене Гессерит не относились к нам с подобающим уважением?
Она уловила беспокойство в его глазах.
— Ты не слышала, что говорил Леви о допросах, которые проводят здесь? Зачем сюда пожаловали ведьмы из Бене Гессерит? Вот о чем нас спрашивают.
— Наша версия вполне правдоподобна и последовательна, — запротестовала Ребекка. — Сестры научили нас способу обмануть Вещающего Истину.
— Не знаю… не знаю. — Раввин грустно покачал головой. — Что есть ложь? Что есть истина? Не выносим ли мы себе приговор своими собственными устами?
— Мы противостоим погрому, Равви! — обычно эти слова придавали Раввину твердость.
— Казаки! Да, ты права, дочь моя. В каждую эпоху существуют казаки, которые врываются в местечки со своими нагайками и шашками и с жаждой убийства в сердцах.
Странно,подумала Ребекка, но он умеет создать такое впечатление, словно эти погромы были только вчера и он видел их своими глазами.Ничего не прощать и ничего не забывать. Лидиш был вчера. Какую силу имело это воспоминание в сердцах сынов Тайного Израиля! Погром! Это понятие так же долговечно, как и учение Бене Гессерит, которое она носит в своем сознании. Всегда. Это и было тем, чему всегда сопротивлялся Раввин,сказала себе Ребекка.
— Боюсь, что ты отложилась от нас, — сказал Раввин. — Что я тебе сделал? Что я сделал? И все во имя чести.
Он взглянул на оборудование, расположенное в кабинете. Аппаратура сигнализировала о работе ветряных двигателей, которые давали энергию для утренних нужд, которую можно было запасать с помощью машин, подаренных Общиной Сестер. Свобода от Икса. Независимость. Какое это все же особенное слово.
Не глядя на Ребекку, он продолжал:
—
Я нахожу этот предмет — Чужую Память — очень трудным. Память должна нести с собой мудрость, но она не делает этого. Самое главное — это привести память в порядок и знать, куда следует приложить свои знания.Он повернул голову и посмотрел на женщину. Тень упала на его лицо.
— Кто этот человек внутри тебя, о котором ты говоришь? Тот, о ком ты думаешь, что это Луцилла?
Ребекка видела, что Раввину доставляет удовольствие произносить это имя. Если Луцилла могла говорить посредством дочери Тайного Израиля, то, значит, ее еще не предали, и она еще жива.
Опустив глаза, Ребекка заговорила:
— Она утверждает, что это внутренние образы, звуки и ощущения, которые являются по требованию или вторгаются в сознание по необходимости.
— Да, вот именно, по необходимости! Но что это, как не сигналы чувств, идущие от плоти, которая, возможно, была там, где ты не должна была быть и делала непотребные вещи?
Другие люди, Другая Память, подумала Ребекка. Испытав это, она понимала, что никогда по доброй воле не откажется от такого дара.Наверное, я и правда стала Сестрой Бене Гессерит. Именно этого он больше всего, конечно, и опасается.
— Вот что я тебе скажу, — заговорил после недолгого молчания Раввин. — Это жестокое рассечение живого сознания, как они это называют, все это ничто, до тех пор, пока ты не поймешь, как принимать решения, нити которых связывают тебя с чужими жизнями.
— Видеть отражения собственных поступков в реакциях других людей, именно так расценивают Сестры свой дар.
— Это мудрость. Так что говорит твоя леди по поводу того, к чему они стремятся?
— Они хотят повлиять на созревание человечества.
— М-м-м. И она находит, что события не находятся вне ее влияния, просто не все из этих событий доступны ее чувствам. Это почти мудро. Но созревание… ах, Ребекка. Разве дано нам вмешиваться в планы Всевышнего? Разве право человека ставить границы природе Яхве? Думаю, что Лето Второй понимал это. А леди, которая поселилась внутри тебя, отрицает эту очевидную вещь.
— Она говорит, что он был ужасным тираном.
— Да, был, но и до него были мудрые тираны, и сколько их будет после нас!
— Они называют его Шайтаном.
— Он обладал силой сатаны. Я вполне разделяю их страхи по этому поводу. Он не столько обладал предзнанием, сколько умел цементировать. Он закрепил форму того, что видел и понимал.
— Это говорит и леди. Она утверждает, что то, что он сохранил, — это их чаша Святого Грааля.
— И опять я могу сказать, что это почти мудро.
Раввин глубоко вздохнул и взглянул на приборы. Энергияна завтра.
Он снова обратил внимание на Ребекку. Она изменилась. Этого нельзя было не заметить. Она стала похожа на Сестру Бене Гессерит, и это было вполне объяснимо. Ее сознание было переполнено людьми с Лампадас. Но те люди не были гадаринскими свиньями, которых надо утопить в море. Да и я не Иисус,подумал Раввин.
— Те вещи, которые они рассказали тебе о Верховной Матери Одраде — о том, что она часто ругает своих собственных архивариусов и Архив… Подумаешь! Разве Архив — это не то же самое, что наши священные книги, в которых мы храним нашу мудрость?