Дзержинский

— Обязательно попрошу Мархлевского прислать мне. Жаль, нет русского перевода.

Они проговорили несколько часов и расстались весьма довольные друг другом.

— Заходите ко мне почаще, не стесняйтесь, — напутствовал радушный хозяин своего нового знакомого.

Дзержинский снял комнату в недорогом пансионе недалеко от виллы «Спинола». С этого дня все три недели пребывания Дзержинского на Капри он почти ежедневно встречался с Горьким.

По утрам в распахнутое окно Феликс смотрел на вечнозеленые деревья и кустарники, растущие вокруг пансиона, вдыхал полной грудью воздух, пропитанный запахом моря, и к нему приходило состояние тихого блаженства. После сырых и мрачных казематов Варшавской цитадели и мытарств по вонючим этапам ему казалось, что он попал в настоящий райский уголок.

В первый же по-весеннему теплый день Дзержинский нанял лодку и отправился в знаменитый Голубой грот.

Феликс был потрясен и очарован открывшимся ему зрелищем. Да это же волшебный мир! Вода, стены, лодка, весла, лица, руки — все лазурное!

Ближе к вечеру Дзержинский пришел к Горькому, рассказал о своих впечатлениях.

— Ну волшебства тут, конечно, никакого нет, — улыбнулся в усы Алексей Максимович. — Солнечный свет попадает в грот сквозь толщу воды, и все предметы получают лазурный оттенок. А мы с вами восхищаемся чудом природы. И очень хорошо, что не потеряли такой способности.

— А вы знаете, Алексей Максимович, чего мне больше всего не хватало в тюрьме? Живого общения с природой! Хлебным мякишем я прилеплял к стенкам цветные открытки и картинки, вырванные из журналов. Жалкие копии! Но, глядя на них, я уносился в мыслях в свои родные края или в неведомые страны. Иногда в моей камере появлялись настоящие, живые цветы, и тогда я был безмерно счастлив.

Беседа потекла по руслу воспоминаний. Горький рассказал Дзержинскому несколько историй из своей жизни.

Дзержинский вспоминал случаи из тюремной жизни и сетовал, что тюрьма помешала следить за событиями в партии. В разговоре Горький и Дзержинский не могли обойти и одну из животрепещущих тем — новые течения в философии.

Время, проведенное Дзержинским в Варшавской цитадели, в 1908–1909 годах, совпало с ожесточенным наступлением реакции на российский рабочий класс и его партию. Прошли массовые аресты членов Российской социал-демократической рабочей партии. В лапы охранки попал ряд членов Центрального Комитета, подверглись разгрому местные партийные комитеты. Мелкобуржуазные интеллигенты бежали из партии. Отошла от нелегальной работы и часть неустойчивых рабочих. Состав партийных организаций значительно сократился.

«Организационное ослабление РСДРП соединялось с серьезным идейным разбродом в ее рядах» [14] . Большая часть меньшевиков добивалась ликвидации нелегальных партийных организаций и прекращения нелегальной партийной работы, за что и назвали их «ликвидаторами». Опасные идейные шатания проявляли и некоторые большевики. Часть из них выступала против использования легальных возможностей для работы в массах, в том числе за отзыв депутатов-большевиков из Государственной думы («отзовисты»). Начались философские искания и блуждания, появились попытки соединить социализм с религией. Этим занялись А. Богданов, В. Базаров, А. Луначарский, жившие на Капри. Они были тут, рядом, эти «богостроители», и естественно, что Горький, еще не полностью освободившийся от их влияния, заговорил об этом с Дзержинским.

14

«История КПСС». М., Политиздат, 1971, с. 118.

Алексей Максимович рассказал, как попало ему от Владимира Ильича, когда он приезжал на Капри в 1908 году. Тогда вышли «Очерки по философии марксизма» Базарова, Богданова и компании. (Ленин назвал их очерками против философии марксизма.) Горькому понравилась мысль сделать из социализма новую религию. Да и сами-то Богданов, Луначарский всегда импонировали Алексею Максимовичу. Вот он и попытался уговорить Ленина не выступать против них публично. Владимир Ильич отчитал его за то, что поддался идеализму, мистике. Горький порылся в столе, вынул пачку ленинских писем и протянул одно из них Дзержинскому.

«Вы должны понять и поймете, конечно, — читал Дзержинский, — что раз человек партии пришел к убеждению в сугубой неправильности и вреде известной проповеди, то он обязан выступить против нее. Я бы не поднял шуму, если бы не убедился безусловно (и в этом убеждаюсь с каждым днем больше по мере ознакомления с первоисточниками мудрости Базарова, Богданова и К⁰), что книга их — нелепая, вредная, филистерская, поповская вея, от начала до конца, от ветвей до корня, до Маха и Авенариуса» [15] .

15

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т, 47, с, 151.

— Ну-с а вы, Феликс Эдмундович, что думаете? — спросил Горький, когда Дзержинский закончил чтение.

— Я не читал «Очерков», но уверен, что Ленин прав. Еще в гимназии я порвал со всеми старыми богами и не вижу нужды в новых…

Горький пристально посмотрел на Дзержинского, поднял в удивлении свои густые брови, медленно, как бы в раздумье, проговорил:

— Вот ведь, Феликс Эдмундович, какое дело получается. Рабочие-то так же думают, как и вы. Старых богов долой и новых не надо! Устроили тут наши «богостроители» свою школу. А я для нее вот этот «монастырь» арендовал. Приехали из России рабочие. Пригласили и меня лекции им читать. А они, рабочие-то, послушали, послушали наши лекции, да и сбежали. В Париж. К Ленину.

Горький умолк. Весь ушел в себя, и, видно, нелегкие думы его одолевали.

Феликс тихо вышел. На террасе его встретила Андреева.

— Трудно ему, — сказала Мария Федоровна. — Очень трудно Алексей Максимович переживает свое разочарование в людях. Богданова он считал великим философом, был ослеплен блестящим талантом Луначарского… А сейчас отходит от них, прозревает…

Как-то Горький увел Дзержинского на вершину Монте-Соляро. Нельзя, уверял он, жить на Капри и не посмотреть закат солнца с этой горы.

Они медленно поднимались по огромной, в несколько сот ступеней лестнице, вырубленной в скалах. Останавливались, беседовали.

Из России приходили страшные известия. Новые провалы, суды, казни революционеров. И все по вине провокаторов.

Горького давно волновало это проявление человеческой подлости.

Дзержинского эта проблема тревожила и с чисто практической стороны. Провокаторы — огромная опасность для партии. Почти все, кто из польской социал-демократии сейчас в тюрьмах и на каторге, выданы провокаторами. Он считал, что в партии надо обязательно организовать что-то вроде следственного отдела, иначе люди будут гибнуть для награды провокаторам. Делясь своими мыслями с Горьким, Феликс Эдмундович, однако, умолчал о том, что он уже давно занимается выявлением провокаторов и даже здесь, на Капри, работает над материалами по этому вопросу, присланными ему из Главного правления.

Вид с Монте-Соляро оказался действительно чудесным, превзошел все ожидания Феликса. Весь остров лежал как на ладони, а вдалеке виднелся итальянский берег. В туманной дымке просматривался Неаполь и курился конус Везувия.

И вновь красота природы увлекла Дзержинского, заслонила все горести и заботы. Отпылал закат, повеяло холодом. Пора домой. Феликс Эдмундович молча благодарно пожал руку Горькому.

И на вилле «Спинола» Дзержинского ждал приятный сюрприз. Узнав, что он любит музыку, Мария Федоровна пригласила Варвару Кузьминичну Риолу, замечательную пианистку, жившую на Капри, и та играла Шопена специально для Феликса. Закрыв глаза, он вслушивался в знакомые мелодии и на их волнах уносился в далекое детство, в милое сердцу Дзержиново.