Дзержинский
Шрифт:
Тусклый свет пасмурного ноябрьского дня лениво сочился сквозь высокие окна, и полумрак в зале еще более усиливал мрачную обстановку.
Секретарь судебной палаты монотонно читает обвинительный акт. Зося получила его еще в августе, знала наизусть и потому слушала лишь краем уха. Ее внимание приковано к залу. Отец приложил к уху ладонь «лодочной» и мучительно вслушивается. Время от времени он наклоняется к мачехе, и та шепотом поясняет не понятые им места. Рядом с ними старший брат Станислав с женой Яниной. Он приехал из Люблина, чтобы присутствовать на суде. Станислав улыбается ей и делает какие-то, по-видимому, ободряющие знаки.
Ясик, накормленный и перепеленатый перед началом судебного
Начался допрос свидетелей. Один из них, выставленный охранкой, на вопрос адвоката ответил, что на Гурчевскую улицу шпики пришли вслед за Эдвардом Соколовским. Им показалось подозрительным, почему этот интеллигент направился в рабочий район и вошел в дом для рабочих.
«Врет, наверное, — думает Зося, — похоже, что его показаниями охранка хочет прикрыть своего провокатора, заранее провалившего наше собрание».
В абсолютной тишине начал свою речь прокурор. Громы и молнии обрушил он на головы врагов самодержавия. Но тут проснулся и заплакал Ясик. Прокурор повысил голос. Тогда и ребенок начал громко кричать. В зале послышался сдержанный смех. Резкие звонки председательствующего лишь усиливали общий шум.
Зося дала ребенку грудь. Прокурор скомкал речь, торопясь закончить, пока ребенок сосет. Он требовал ссылки на вечное поселение в Сибирь и для Мушкат и для Гутовской.
Зося возмутилась. Такой подлости и жестокости она не ожидала даже от представителей царского правосудия. Для себя она ничего другого и не ждала, но Франка… Она не была даже членом социал-демократии. Согласившись дать свой адрес для Зосиной переписки, Франка оказала лишь первую услугу партии.
— Еще раз категорически заявляю, что Гутовская не была членом партии и не знала о содержании конверта, присланного из Кракова на ее адрес для меня, — заявила Зося, когда ей предоставили последнее слово.
Не помогло. Под крик ребенка председательствующий огласил приговор. Он соответствовал требованию прокурора: в Сибирь, на вечное поселение, обеих.
Франка выслушала приговор в ужасном состоянии. Была подавлена и Зося. Женщины ждали для Гутовской не более года тюрьмы или административную высылку на короткий срок в глубь европейской части России.
Феликс получил подробный отчет о судебном процессе от Сигизмунда Мушката. Старик так заканчивал свое письмо: «…Смехотворное и жалкое впечатление производил этот кичащийся своей силой судебный аппарат с семью судьями, мечущимся в ярости прокурором, секретарем и судебным исполнителем против двух слабых, худеньких женщин с грудным младенцем под стражей солдат с обнаженными саблями в руках. Знать, этот аппарат, пожираемый ржавчиной подлости и беззакония, скоро уже рассыплется в прах, если две слабые женщины наводят на него такой ужас, что ему приходится высылать их на край света».
На квартире у Сигизмунда Мушката Феликс Эдмундович Дзержинский появился неожиданно. Старый Мушкат хорошо запомнил — это было вечером 12 января 1912 года.
На этот раз Дзержинский не считал нужным скрывать свое имя. Он уже не сомневался, что в семье Сигизмунда Мушката может чувствовать себя в безопасности. Да и дело, ради которого он пришел, не позволяло сохранять инкогнито.
— Я здесь, в Варшаве, по партийным делам, а к вам пришел, чтобы посоветоваться, как быть с Ясиком. Зосю скоро отправят в ссылку, и я прямо ума не приложу, куда определить ребенка. Очень хотелось бы взять его к себе. Но… я и сам не знаю, куда меня завтра забросит судьба, — говорил Феликс Эдмундович, заметно волнуясь. Он не мог прямо сказать, что положение в партии все настоятельнее требует от него переезда в Королевство Польское на постоянную подпольную работу. Опять предстояло менять имена и адреса,
ежедневно и ежечасно находиться под угрозой ареста.— Мои товарищи в Берлине, — продолжал Феликс, — советуют поместить Ясика в один из берлинских домов для младенцев; говорят, там хорошие условия. Но вызнаете, какой он болезненный и слабый. Как я могу оставить его вовсе без наблюдения родных!
— Страшное дело — эти приюты, — вздохнул Мушкат. — Можно было бы поместить Ясика в приют при госпитале младенца Иисуса, там дети заключенных содержатся за счет государства, да выяснилось, что дети там мрут как мухи.
Долго ломали головы отец и дед, а не нашли другого выхода, как искать для Ясика хороший частный приют. Родственники и знакомые или не могли по разным причинам взять к себе Ясика, или боялись брать на себя ответственность за жизнь больного, слабого ребенка.
Не прошло и получаса со времени ухода Дзержинского, как на квартиру Мушката ворвалась полиция. Полицейские забрали с собой письма Феликса к Сигизмунду Мушкату и корреспонденцию, поступившую на его имя для Зоси, а в квартире Мушката оставили засаду. Двое суток просидели полицейские в тщетной надежде схватить Юзефа.
Прошел месяц. В камере, где томилась Зося, было холодно и сыро. Ясик сильно кашлял. Простуженного ребенка нельзя были ни купать в холодной камере, ни выносить на прогулки. Волнения матери отразились на молоке. К кашлю прибавилось желудочное заболевание; у ребенка стал развиваться рахит. Зосе все чаще приходили на ум слова врача: «Тюрьма не место для ребенка». И она решилась отдать сынишку в частные ясли пани Савицкой. Но в яслях от непривычной пищи у Ясика начались судороги, ребенок страшно ослаб.
Приближался час отправки в Сибирь. Беспокойство за жизнь Ясика, сознание своего бессилия помочь ребенку доставляли Зосе невероятные страдания. Теперь уже Франка, снова перебравшаяся в камеру Зоей, успокаивала ее.
Доктор предписал прикармливать ребенка грудным молоком. Доставать молоко взялась Юстина Кемпнер, партийный товарищ Софьи по работе в Мокотовском районе Варшавы. Какое счастье было сознавать, что товарищи по партии не оставляют тебя в беде!
26 марта ночью партию ссыльных, среди которых была и Софья Мушкат, увезли из Варшавы.
На Тереспольском вокзале в далекий путь Зосю проводили отец, мачеха и товарищи по партии Лазоверт и Гарабашевская.
Орлинга, место пожизненной ссылки Софьи Сигизмундовны Мушкат, считалась волостным центром. Унылое это было место. Три десятка деревянных, почерневших от старости домов расположились на огромной поляне в излучине Лены. Ни одного деревца, ни садиков, ни огородов возле домов. Единственная улица утопала в непролазной грязи.
За два рубля в месяц Зося сняла маленькую комнатушку в доме волостного писаря. Хозяин слыл «либералом», что не мешало ему напиваться до одури и зверски избивать свою жену и детей.
Почти три месяца продолжались скитания Зоси по этапам. Увезли из Варшавы в конце марта, а в Орлингу прибыли в середине июня. Многое изменилось за это время.
Пришло письмо от отца. Старый Мушкат сообщал, что он забрал Ясика от пани Савицкой — там малыш все время болел — и отправил его к своему брату в белорусское местечко Клецк. Дядя Мариан был опытным врачом-терапевтом, жена его Юлия, обремененная четырьмя своими детьми, окружила Ясика заботливым уходом. Сигизмунд Мушкат пожелал сам присматривать за внучком и тоже перебрался к брату в Клецк. Мальчик начал постепенно поправляться. Старик писал о Ясике подробно, зная, как это важно для матери. И у Зоси невольно навертывались слезы радости, когда она читала, что у сына прорезался первый зуб или о том, как он говорит «ма», когда ему показывают ее фотографию.