Джагала

В общем, я направился туда.

Народу на улицах было немного. Женщина в застиранном синем платье и ярко-ярко-желтых башмаках несла ребенка, направляясь в лавку; два старика сидели на низкой каменной стене перед узким домиком – кажется, вчера вечером я их видел; юноша в потрепанной шелковой шапчонке толкал тачку, нагруженную железным ломом, и совершенно при этом не торопился добраться туда, куда двигался.

Когда я проходил мимо стариков, они прекратили беседу и вежливо взглянули на меня. Впрочем, нет, не уверен, что дело было именно так. Я повернул направо, против ветра, в сторону пристани. Старики смотрели в ту же сторону, один спросил «Ну как оно, Янчи?», на что второй ответил нечто вроде «Дрыхнем помалу», если я верно расслышал. Затем они услышали мои шаги, переглянулись и встали, когда я проходил мимо. Я кивнул им, они мне, а затем вежливо отвели взгляды.

Ветер дул мне в лицо, когда я приближался к пристани. Большое каменное строение на том берегу откашливало дым. С той стороны тоже была пристань и барки. Я остановился и рассмотрел их получше. Выше по течению у пристани находилось нечто вроде загона для бревен, по крайней мере, другого названия мне в голову не пришло. Там была огорожа с воротами, и внутри плавали бревна.

Река разливалась довольно-таки широко, где-то на четверть мили. Некоторое время я просто смотрел на нее. Есть что-то успокаивающее в созерцании реки. Знаю таких, кого приводит в то же настроение океан, но лично я предпочитаю хорошую реку. Ребенком я стоял на Цепном мосту и часами глазел, как внизу течет река Адриланка. Эта река ни на что подобное не претендовала, «оживленного движения», как на Адриланке, тут и близко не наблюдалось, по крайней мере, сейчас; и все-таки она успокаивала.

Никогда не спрашивал Коти, как она относится к рекам. Как-то не до того было.

Отложив подальше былую знатность, я прошелся по ближайшей пристани и уселся на краю. Цвет воды был грязно-бурым, однако ее запахи, какими бы они ни были, не могли пробиться сквозь толщу овощной гнили от фабрики. Я созерцал реку так, словно должен был, словно это было делом. В том-то и дело, что нет. Я никому ничего сейчас не должен. Чуток любопытства, выяснить про семью моей матери, и чуток намеков, как взяться за это – но ничего по-настоящему важного. Может быть, я задам несколько вопросов и подожду, последует ли хоть какой-нибудь ответ, но помимо этого, смысл моей жизни сейчас был – не дать джарегам с ней покончить. Я стремился ОТ, а не К. Новый для меня опыт. Я не был уверен, что однажды, когда отстраненность пройдет, меня будет беспокоить его новизна.

Интересно, где я буду, когда это случится.

Надеюсь, я буду один.

Мне внезапно захотелось иметь при себе горсточку гальки, чтобы потихоньку швырять камешки в воду, слушать тихое «бульк» и смотреть, как разбегаются круги.

Я просидел так, наверное, часа два. Потом встал и вернулся в трактир, где мне удалось убедить хозяина дать мне краюху вчерашнего хлеба, козьего сыра, копченой колбасы и кофе с теплыми сливками, шоколадом и свекольным сахаром. В зале было душновато и я уже собирался попросить хозяина открыть окно, однако вспомнил, почему оно закрыто.

Поев, я снова подошел к хозяину, который сидел на высоком стуле за стойкой, умостив затылок на стене и закрыв глаза. Услышав мои шаги, глаза он открыл.

– Меня зовут Влад, – сказал я.

– Инче, – отозвался он, чуть помолчав.

Я кивнул и счел, что пока этого хватит. А потом снова окунулся в вонь.

Незачем описывать последующие часы. Я гулял, здоровался с прохожими, знакомился с городом. Достаточно большой, вопреки первоначальному впечатлению, пара сотен почти одинаковых лачуг в дальнем конце, башмачник и галантерейная лавка, которые поддерживали их существование, и пустырь, на котором к выходню возникал базар. Лачуги были куда грязнее, чем крестьянские домишки за городом. Я видел многое, ничего не искал и ничего не нашел.

Когда тени стали длинными, я вернулся в трактир и перекусил жареной дичью, политой сладким вином. Пока я ел, появились две подавальщицы, в простых крестьянских платьях. Они скрылись за дальней дверью, а через несколько минут снова появились, уже с открытыми коленками и с грудями, распирающие синие или желтые лифы. Темнокудрая девушка спросила, не желаю ли я чего-нибудь, и я заказал стакан местного красного вина, которое оказалось кисловатым, но в общем ничего.

Снаружи темнело, зал заполнялся народом. На этот раз я сидел у задней стены, и поскольку голод и усталость остались в прошлом, я уделил куда больше внимания окружающим.

Я легко опознавал тех, кто работал на бумажной фабрике, потому что одеты они были проще, чем крестьяне, которые ради удовольствия выпить вечернюю кружку разоделись в яркие синие, и красные, и желтые наряды; рабочие носили простого покроя темно-зеленые или коричневые блузы. Те, кто помоложе – длинноволосые и гладко выбриты; те, кто постарше – с усами и аккуратно подстриженными бородками. Среди рабочих таких имелось немного, старики в основном явно были из крестьян, лишь некоторые из них еще не доросли до бритья. И по-прежнему ни одной женщины, кроме подавальщиц. Чем дольше я так сидел, тем более странным казалось, что так легко определить, кто есть кто и кто к какой группе принадлежит. Кстати, между собой группы не смешивались.

Впрочем, были и такие, кто ни к одной из групп не принадлежал. Парень со светлыми слезящимися глазами скалился направо и налево, даром что у него заметно недоставало зубов; он носил черные штаны, белую рубаху и синий плащ, а на пальцах блестело несколько колец. И еще один, в высоких сапогах, с длинными усами, которые опускались хорошо так ниже подбородка. И тип в голубом фетровом жилете, обтягивающем могучий торс, с чернильно-черной кучерявой шевелюрой ниже плеч.

«Что скажешь об этой троице, Лойош?»

«Не знаю, босс. Там, дома, я бы решил, что Щербатый и Усач – торговцы. А вот с Кучерявым непонятно.»

«Вот и мне так кажется. А почему тут нет женщин?»

«Без понятия, босс. Может, спросишь кого?

«Пожалуй, что так.»

Пока я решал, что спросить, у кого именно, и как бы к этому подойти, решение взял на себя тип в голубом фетровом жилете, который подошел к моему столу, покосился на джарегов у меня на плечах, и спросил:

– Не возражаешь, если я тут подсяду?

Я кивнул на один из незанятых стульев.

«Кучерявый» мягко присел и махнул рукой; через минуту одна из подавальщиц возникла рядом и принесла ему фарфоровую чашечку, которой он мне и отсалютовал:

– Бараш Орбан. Зови меня Орбан.

– Мерс Владимир, – соврал я, приподняв собственный стакан. – Влад.

Он прищурился.

– Мерс? Интересное имя.

– Ага, – сказал я.

Он опрокинул чашечку и зажмурился, вздрогнул, дернул головой и улыбнулся. Я сделал глоток.

– Что ты пьешь?

– Ракию. Сливовое бренди.

– А. Следовало бы догадаться. У деда тоже был такой вид, когда он пил эту штуку.

Он кивнул.

– Да, ракию импортируют с юга. Не знаю, зачем мы ее импортируем, или зачем вообще ее пьют. Проверка на мужество, наверное, – ухмыльнулся он. У Орбана все зубы были на месте и очень белыми.

Я фыркнул.

– Местная палинка хороша, и по мне, безопаснее.

– Мудро, – проговорил он. А потом добавил: – Прости, но в твоей речи слышится нечто иноземное…

Я кивнул.

– Я пришел издалека.