Джангар.Калмыцкий народный эпос(перепечатано с издания 1977 года)

Молвил овчар: «Его не догонит никто. Если ты жив еще, Джангар, славный Богдо, Если твои копыта целы, Аранзал, Если богатырей мангас не связал, Если не сломан Джангра сандаловый дрот, Если не сломан еще великий народ, Если жива его сила нетленная вся, Если не перевернулась вселенная вся, — Скоро сумеет врагам отомстить великан, Хонгор вернется, врагов уничтожив в бою!» И возвратился на пастбища мальчуган. Быстро пригнал он в хотон отару свою. Был он одним из людей Алтана Цеджи. Мальчик вошел в кибитку своей госпожи, И доложил он достойной Нимен-Делиг, Матери девочки — стройной Нимгир-Делсиг: «Хонгор неистовый, гордость людских племен, Злобным посланцем Киняса заполонен. Он увезен в пределы мангасской земли». «Мальчик! В каком же виде его повезли?» — «Хонгра к хвосту скакуна привязал Цаган. Руки и ноги скр ещены на спине. Плечи свои распрямить хотел великан — Образовались трещины на спине. Силу свою до предела напряг великан — А разорвать не сумел он тонкий аркан, В нежные кисти впивались ремни сильней. Тело его покрыто сплошной синевой. О многоуглые глыбы горных камней Он ударяется мудрою головой». «Горе мне! — зарыдала провидца жена. Плачет, не может остановиться жена.— Разве не Хонгор прославлен во всех мирах Храбростью твердой, неукротимой своей? Разве не Хонгор прославлен во всех мирах Силою гордой, непобедимой своей? Разве не Хонгор внушил чудовищам страх? Разве не Хонгор мангасов поверг во прах? — Крупные слезы текли из очей госпожи.— Ну, мальчуган, скорее к Богдо поспеши, Джангру поведай об этом горе страны». Сев на двухлетку, через нагорье страны Мальчик помчался, не слушая плеска ключей, Дней не считая, не замечая ночей, Без перерыва стегал он по бедрам коня, Без передышки стегал он по брюху коня,— Так проскакал девяносто четыре дня. Купол нойоновой башни заметил он И проскакал он знакомые все места. И прискакал к золотым воротам моста, И неожиданно воина встретил он. Это — прославленный был златоуст Ке Джилган «Кто ты? куда ты спешишь, двухлетку гоня?» Только два слова промолвить успел мальчуган: «Джангар… Хонгор…» — и наземь свалился с коня Сердце забилось у Ке Джилгана в груди. В башню вбежал он, внезапный, словно гроза, Остановясь богатырских кругов посреди, Он, задыхаясь, уставил на Джангра глаза… У златоуста не раскрывались уста! В недоуменье глядели богатыри. Молвил Цеджи: «Ты вбежал сюда неспроста, Что же хотел ты сказать, мой Джилган? Говори!» — «Мальчик какой-то примчался к воротам моста Издалека, очевидно, двухлетку гоня. „Джангар и Хонгор!“ — крикнув, свалился с коня». Джангар, лежавший на мягком ложе сперва, Сел на престол, услышав эти слова, За пастушонком послал он Джилгана тогда. И златоуст привел мальчугана тогда. На руки взял его Джангар, к лицу приник, Но, увидав нойона сияющий лик, Мальчик в беспамятство впал. Тогда Ке Джилган Влил мальчугану в уста священный аршан, — Все же в сознание не пришел мальчуган. Джангар тогда приложил ко лбу талисман. Вздрогнул овчар, пошел по телу озноб, И закатившиеся под мальчишеский лоб Очи раскрылись. В сознанье пришел мальчуган. Джангар велел навара бедняге подать, Жаждущему повелел он влаги подать, Яств и напитков преподнесли старики. Мальчик наелся, прекрасной испил араки. «Ну, расскажи, что видел, что слышал, овчар!» — Молвил нойон. И подробно, не торопясь И не волнуясь, мальчик повел рассказ: «Джангар, владыка земных и небесных чар! Вашего Хонгра в полон захватил мангас. Он поволок его по чащобам лесным, Он поволок его по сугробам густым, Он поволок его по тропинкам крутым, Он поволок его по травинкам сухим. Тащится Хонгор, печально цепью звеня, Вниз головою привязан к хвосту коня, Руки и ноги скрещены на спине. Силу свою до предела напряг великан — Шелковый не сумел разорвать аркан, Образовались трещины на спине. В нежные кисти путы впились до кости, С кончиков пальцев сочится кровь на пути, И потерял сознание ваш исполин». Выслушав мальчика до конца, властелин Крикнул: «Шесть тысяч двенадцать богатырей, Мне вы дороже собственной жизни моей, Но хорошо ли спокойно сидеть за столом, Жертвуя Хонгром, Хонгром — нашим орлом, Взятым свирепыми чудищами в полон?» И ясновидцу сказал с обидой нойон: «Я же просил тебя в самом начале, Цеджи, Все, что случится, правильно мне предскажи, Как же ты мог не предвидеть последствий таких? Предостеречь не сумел от бедствий таких? После похода с тобою поговорим! Йах! прирученным соколом был он моим, И дорогим для меня, как моя душа! В битвах он был острием моего бердыша, И на моем золотом Алтае всегда Он возвышался, подобно большому столпу. Волком, врывающимся в овечьи стада, Хонгор врезался в стотысячную толпу. Львенком моим, укрощенным лаской, — он был, Завистью ханов, народов сказкой — он был! Мыслимо ли, чтоб текла богатырская кровь? Эй, коневод, коня моего приготовь!» — Крикнул, сходя с высокого трона, Богдо. Вмиг оседлали по знаку нойона Богдо Всех богатырских шесть тысяч двенадцать коней, Хан Шикширги дела передать повелел Родичам близким и молвил Зандан Герел — Мудрой, бурханоподобной супруге своей: «Мальчика — пастушонка Алтана Цеджи — До моего возвращения в доме держи. Пусть он живет, как желает, не зная забот». Джангар, держа смертоносный сандаловый дрот, Сел на коня. Поскакали во весь опор Эти шесть тысяч двенадцать богатырей, А впереди, на коне, что мысли быстрей, Юный скакал знаменосец Догшон Шонхор. Знамя бойцов развевалось на легком ветру, Красное — вечером, желтое — поутру, Девятицветной украшенное тесьмой И многокисточной золотой бахромой. Знамя Богдо, когда находилось в чехле, Было подобно солнцу на этой земле; Если же было обнажено полотно, Семь ослепительных солнц затмевало оно! Ехали морем, где влаги нельзя набрать, Ехали степью, где цвета земли небосклон, Сердцеобразный колодец проехала рать, Мост миновала, похожий на сладостный сон, Ровно проехали сорок и девять дней. Тяжелорукого Савра горячий конь Начал метаться среди богатырских коней, Так и казалось: вокруг — напольный огонь, Кружится конь угольком в пожаре степном! Видимо, Бурый прекрасным был скакуном, Видимо, чуял близость нечистой земли! Савар воскликнул: «Надо нам ехать быстрей: Хана Киняса владенья темнеют вдали. Джангар Богдо! Начнем состязанье коней!» — «Ладно». И только раздался топот копыт, Савров скакун оторвался на семь бэря. Сын Булингира — славного богатыря — Следом за Савром Санал отважный летит — Вечно туманной, высокой горы властелин. А за Саналом другой летит исполин На вороном скакуне — Хавтин Энге Бий. Славен в нетленной стране Хавтин Энге Бий! Некогда Джангар и весь богатырский стан В меткой стрельбе с четырьмя владыками стран Соревновались. Привешена к ветке кривой Дуба, что в небо своей уходил головой, Тонкая, нежная ветка мишенью была. И ни одна ее не сорвала стрела, Лучшие воины не попадали в мету, Лучники, что сбивали орлов на лету! Ловкий Хавтин Энге Бий примчался вдруг, Взял он восьмидесятисаженный лук, Чья тетива натянута, сказывал он, Всем теленгутским родом; с обеих сторон Ложа для стрел увековечил резчик Битву гиены с барсом, и огненный бык Справа бежал, и слева бежал олень… Сразу Хавтин Энге Бий оборвал мишень! Этим прославил он Бумбы державу тогда… Так укрепил он Джангрову славу тогда. Следом за ним скакал златоуст Ке Джилган. Тучей, которую с неба сорвал ураган, Мчался скакун белопегий. Сжавшись в комок, С камушком брошенным он бы сравниться мог! Следом скакал самого Маха-Гала чабан — Мудрый Цеджи. Скакун ясновидца — Улман — Будде когда-то служил и Зункве самому, Каждый из них наложил на него по клейму. Он обошел уже сорок богатырей, Он переплыл уже восемь тысяч морей, Множество гор перешел и лесных дубрав, Двадцать небесных и сорок земных держав. В праздничных скачках устроенных в давние дни В честь обручения Джангра с прекрасной рагни, Этот Улман имел несчастье прийти Первым, опередив Аранзала в пути На расстоянье длиною в аркан. И нойон, Этой победой чужого коня разъярен, Несправедливого гнева сдержать не мог. Молотом, сделанным славным Кеке, разбил Щиколотки передних Улмановых ног. С этих-то дней передние ноги коня — В бабках — похожи на головы крупных кобыл… Следующим за провидцем, бронею звеня, Мчался Гюзан Гюмбе на коне вороном, И вороной — прославленным был скакуном, Тоже летел безудержной мысли быстрей! А позади, вдалеке, скакал Аранзал: Опередили двенадцать богатырей Джангра Богдо на несколько дней! И сказал Джангар-нойон обленившемуся скакуну: «Ну, быстроногий мой Рыжий! Мы скачем в стран Лютых мангасов, за Хонгра мы вступим в бой. Видел ты: больше, чем собственною женой, Милой женой, разделяющей ложе со мной, Священногривый мой, дорожил я тобой! Больше, чем сердцем, воинственным сердцем своим, Больше, чем сыном, единственным сыном своим, Жемчужнохвостый мой, дорожил я тобой! Так полети, быстроног и зорок, теперь! Право, не знаю, кто больше мне дорог теперь: Сам я — нойон, или Хонгр, Алый мой волк! Голод и жажду, холод и зной претерпи. А позабудешь ты свой богатырский долг — Ноги твои разбросаю в безлюдной степи, Чтобы насытить воронов и червяков! Женщинам рыжую шкуру твою подарю — Им пригодится для выделки бурдюков!» Мчался гривастый, внемля богатырю, Но до конца выслушивать речи не стал И перепрыгнул через высокий сандал. Конь удалой, раскрыв огнедышащий рот, Легкой стрелой поскакал по степи вперед. Под вечер Джангар Алтана Цеджи настиг. Сняв белоснежный шишак, воскликнул старик: «Джангар, мудрый в совете, отважный в борьбе! Светоч, народам указывающий путь! Благополучно желаю добраться тебе До государства чудовищ и Хонгра вернуть». И вопросил великий нойон: «Скажи, Много ли минуло дней, как ты, мой Цеджи, Из виду пыль потерял вороного коня, Принадлежащего исполину Гюмбе?» Молвил Цеджи: «Ответить могу я тебе. Это случилось, владыка, третьего дня…» — И не закончил провидец речи своей: Он от нойона отстал на пятнадцать дней. Свежему ветру повеять нойон приказал. Ветер повеял. Быстрей побежал Аранзал, Десять богатырей властелин обогнал, — Савар скакал вдалеке, а за ним — Санал, Джангар догнал его через четыре дня. Крикнул Санал в прекрасное ухо коня: «Мой быстроногий скакун! До конца пути Не отставай, с Аранзалом вместе лети, Если посмеешь отстать, вот этим клинком Жизни лишу тебя!» Соединив удила, Кони летели четыре недели рядком, Чудилось: наземь единая пена текла.

* * *

Савар Тяжелорукий на буром коне Первым достиг далекой мангасской земли, И поскакал он по необъятной стране… Женщина пожилая сидела вдали И собирала отбросы бурной реки… Где только топлива не найдут бедняки! Блеском очей темно-бурого скакуна, Желтым сияньем секиры ослеплена, На чужеземца поглядывала она Из-под ладони… Спросил ее Савар тогда: «Слушай, сестра, не знаешь ли ты, куда Спрятали полоненного богатыря, Что побежден Цаганом в честной борьбе?» Та повернулась к нему спиной, говоря: «Может быть, он доводится братом тебе? Может быть, хочешь Цагана теперь наказать? Что же, сказать — не сказать, сказать — не сказать?..— Поколебавшись, сказала: — Была не была! И почему не сказать? Четыре кола Н аночь вбивали в ноги и руки его, Днем истязали его беспрерывно бичом. Восемь недель продолжались муки его. Целая рать издевалась над силачом. Колья сломались, и растянулись бичи, А не смогли погубить его палачи, Жив еще пленник стараниям их вопреки. Плачут о нем старухи и старики! Видя, что нет погибели силе его, Новой подвергнуть пытке решили его. Длинный железный прут поднесли к огню, В горне большом накалили его добела И пропускали четыре раза на дню Через уста в желудок, — но смерть не пришла. Пленника жизни лишить не могли палачи! Пытку другую придумал Киняс: он — хитер! Бросили самые крепкие силачи Связанного храбреца в огромный костер. Вдруг, с покрывало кибитки величиной, Туча, висевшая в небесах с утра, Медленно стала спускаться на пламя костра И разразилась дождем и белой крупой, И потушила костер дождевая вода, Пленник стоял в головнях невредим и здоров! Сжечь на костре не сумев, порешили тогда: С камнем на шее, размером в сорок коров, Бросить его в глубокий седой океан — Но, словно пробка, всплыл над водой великан! Все перепробовав, собрались на совет. „Экая притча! На Хонгра погибели нет! Крепким бичом истязают — не стонет он, В бездну морскую бросают — не тонет он, Мучают — не замечает, в костре не горит!“ И на совете каждый свое говорит: Кто предлагает бросить пленника в пасть Десятиглавого муса — в горах он живет! Кто предлагает бросить пленника в пасть Щуки морской — владычицы жителей вод! Но посоветовал — сказывали старики — Мудрый провидец Кюсхе: „Дадим араки Пленному, к жизни да будет он возвращен! Если действительно Хонгра мы взяли в полон — Противостать не сумеем его судьбе. Знайте же: нет у него души при себе! Если не дожил Джангар до смертного дня И не разбиты копыта его коня, Если не сломан Джангра сандаловый дрот, Если не сломан Джангра великий народ, — Нам отомстит когда-нибудь смелый нойон. В юные годы заставил он ханов племен Кланяться низко своим ногам в стременах, И покорил он ветра четыре навек. Хонгра отпустим, пока он в плену не зачах, С этим нойоном пребудем в мире навек!“ Право, не знаю, как порешил совет. Все, что слыхала, брат мой, от разных людей, Все рассказала!» Савар вручил ей в ответ Золота слиток, ценою в сто лошадей. «Это, — сказал он, — награда на первый раз… Ну, погоди же, лютый Хара Киняс!» К десятигранному поскакал он дворцу И наскочил на стражу — тюмены стрелков, И не позволил ни одному храбрецу Сесть на коня и семьдесят восемь полков В трепет привел он старинным кличем: ура! Сразу подули пронзительные ветра, И помутнело вверху, пожелтело внизу. Савра секира напоминала грозу: Молнийный пламень бежал из ее острия, И низвергалась на камень крови струя. Савар один преследовал целую рать. Знатных и черных — где уже тут разбирать!— Савар могучей секирой своей сокрушал, Слабых и сильных, людей и коней сокрушал! Вдруг повернулась войска срединная часть. Лучший метатель копья — копье метнул, А не сумел он в Савра копьем попасть. Лучший стрелок из лука — лук натянул, А не сумел он в Савра стрелой попасть. Тщетно пытались тысячи биться с одним — Падали богатыри без счету пред ним, Тех, кто не падал, — перед собою погнал. Вскоре примчались Джангар и Строгий Санал. Оба на копья насаживали пятьдесят Лютых врагов, мертвецов бросая назад… Следом за ними примчались, бури быстрей, Славных шесть тысяч двенадцать богатырей, С войском Киняса перемешались они. Ровно четыре луны сражались они, Луг закачался, красной рекой залитой, И в полумглу погрузился мир золотой. Все перепуталось: пеший с конным слился, Возглас «ура!» с железным звоном слился, Конская кровь с человечьей кровью слилась, И до колен седоков она поднялась. Неисчислимые жители вражьей земли Выйти на свет из кибиток своих не могли, Небо с землею слились воедино тогда. Пала Кинясовых войск половина тогда, И половина Джангровой рати легла, Мудрый Алтан Цеджи, златоуст Ке Джилган Наземь свалились. Из многочисленных ран Алая, славная кровь струями текла… Джангра заметив, свирепый Хара Киняс От силачей своих отделился тотчас, Меч обнажив, поскакал по мокрой земле На скакуне, подобном огромной скале. Дрот боевой таща за собой, что аркан, В сторону Джангра подался… мангасский хан Был уже близко, Джангра Богдо настигал. Но извернулся огненный конь Аранзал, Ловко споткнулся, будто нечаянно, конь, Мимо Киняса промчал хозяина конь, — Злобный Киняс только воздух рассек мечом! Сразу же выпрямился на Рыжке своем Джангар, владыка нойонов. Одной ногой Стал на седло, на мягкую гриву — другой, Лютого хана Киняса быстро догнал, В лютого хана мангасов дрот свой вогнал. Дрот, поразив Киняса навылет, попал В конский хребет — и в кости остался торчать. Кинуться не успела мангасская рать Хану Кинясу на помощь, — как вдруг Аранзал, Искрой степного пожара мелькнув, на скаку Джангру помог: дотянулся нойон к темляку Длинного дрота! Трижды пытался нойон Хана Киняса поднять на дроте своем, — Тщетно! Тогда, неудачей своей разъярен, Бросился Джангар на всадника с криком «Ура!» Поднял он хана Киняса вместе с конем — Каменной глыбой, громадной, точно гора. Думал: «Теперь я нанес пораженье врагу», — Но бегунец Киняса подпрыгнул — и вот Длинный сандаловый дрот согнулся в дугу, Переломился длинный сандаловый дрот Там, где со сталью соединялось древко! Ныне у Джангра в руках оказалось древко, Острая сталь упала на землю, звеня, Вместе с мангасским и конским мясом живым. Так и не справился Джангар с мангасом лихим. Лютый Киняс, припадая к гриве коня, Быстро умчался к своим, сознанья лишен… И со слезами досады собрал нойон Славного дрота обломки и громко вздохнул, На поле сечи кровавой Джангар взглянул. Он увидал залитые кровью луга; Он увидал поредевшее войско врага; Он увидал дерущихся богатырей — Он увидал остатки рати своей. Он увидал на высокой белой горе Тяжелорукого Савра с торчащей в бедре Синей стрелой, на раненом скакуне, Ищущем исцеление в горной стране. Он увидал: один только Строгий Санал На поле возвышался на сером коне, Дротом своим противников в кучу согнал… Он увидал: известный вселенной стрелок — Лучник прославленный, несравненный стрелок — Богатыря Санала стрелой не сразил. Он увидал, коня своего торопя, Мчался к Саналу первый метатель копья, — Но исполина Санала копьем не пронзил! Джангар глядит, как дерутся богатыри. Он разъярен, разбух его желчный пузырь… «Что же нам делать?» — спросил, головою поник. «О мой нойон, — ответствовал богатырь, — Надобно вам исправить сандаловый дрот!» — «Где же кузнец?» — «В стране четырех владык, В этой стране знаменитый Кеке живет, Мастер искусный. Он вам поможет, Богдо, А не поможет Кеке — не поможет никто! Надо скакать до него четыре луны… Не беспокойтесь, нойон, о делах войны, В путь отправляйтесь и сбросьте бремя забот, Знайте: покуда цел мой сандаловый дрот, Знайте: покуда целы копыта коня, Знайте: покуда моя не разбита броня, Знайте: покуда солнцем сменяется мрак, Знайте: покуда я жив, — из этих вояк, Загнанных в кучу, не выпущу ни одного!» «О мой Санал! Отныне в руках твоих Жизнь или смерть народа всего моего, Будущее духовных дел и мирских»,— Молвил нойон и помчался в страну Кеке. Через четыре недели прибыл туда. Кузню Дархана Кеке увидал вдалеке. В двухгодовалого жеребенка тогда Рыжего превратил он коня своего, В крохотного мальчугана — себя самого, Спрятал обломки дрота в речном песке. Вскоре добрался до кузни Дархана Кеке. Джангар увидел: трудиться не просто там! В сутки сменялось работников д оста там, Тяжкой работы не выдержавших у мехов. Если без спросу в кузню входили — беда! Это считалось ужаснейшим из грехов, Строго наказывали виновных тогда! Мальчик, не выдержав, в кузню без спросу вбежал. Сразу поднялся один из ста ковачей, Самый тяжелый молот в руках он держал: «С пламенным ликом, с грозою гордых очей, Что ты за мальчик, откуда, отпрыск ты чей? Кто разрешил тебе в кузню войти, не спросясь? Голову с плеч сниму я тебе сейчас!». «Дядюшка, неповинна моя голова. Только сейчас о порядках твоих узнаю!» Старший кузнец, услыхав такие слова, Молот стальной опустил и кузню свою Взглядом обвел красноватых и зорких глаз. Всем двадцати кузнецам отдал он приказ, Чтоб уступили мальчику место сейчас. Мальчик сел у мехов и легко, без труда Уголь воспламенил. Изумились тогда Горновщики, стоявшие невдалеке! Остановиться велел мальчугану Кеке, Молвил он: «Очи твои подобны глазам Сокола, воспарившего к небесам. Слишком походишь ты на владыку держав, Слишком твой облик божественно величав! Девушки, что собирают отбросы в реке, Могут еще унести — озорной народ! — Сломанный дрот, который ты спрятал в песке. Ты поскорей принеси мне сандаловый дрот. Я по заказу Узюнга — отца твоего — Сделал его. Мой Джангар, три года всего Было в ту пору тебе… Когда на дрот Я надевал двенадцатислойный кожух, — Воздух вовнутрь проник: О, я знал наперед, Что через семьдесят лет сандаловый дрот В схватке с Хара Кинясом сломается вдруг, Знал я: отломится дерево от острия Именно там, где воздуха скрыта струя…» Мальчик принес обломки дрота ему. Чтобы скорее пошла работа — ему, Джангру, меха раздувать приказал кузнец! Длинный сандаловый дрот готов наконец. Джангар поблагодарил Дархана Кеке, На поле битвы коню скакать приказал. Мысли быстрей полетел скакун Аранзал. Через четыре недели нойон вдалеке. Вражьи войска увидал: отважный Санал Злобных мангасов к воротам моста загнал. Джангар воскликнул: «Ставший напевом дневным, Витязь, моим сновидением ставший ночным, Мой многорукий дуб, многошумный сандал, Сокол охотничий мой, прекрасный Санал! Это ты стал бронею народов моих. Это ты не дал мангасам поколебать Благополучье духовных дел и мирских!» Так он сказал и напал на мангасскую рать, И, нападая с одной стороны, рассекал Сотни, пока другой стороны достигал, И, повернув жеребца, нападал опять… Так на врага нападал он с шести сторон. В каждом наскоке сваливал славный нойон По шестьдесят прославленных богатырей. Пеших, как стебли, срезая секирой своей, Джангар примчался к высокой белой горе. Тяжелорукого Савра он увидал. Алую кровь извергая, со сталью в бедре, Савар лежал, как сваленный бурей сандал, Мудрой главой касаясь гранитной скалы. Джангар извлек из бедра наконечник стрелы И положил на рану листочек травы — Верное снадобье самого Зонкавы. Сразу в сознанье славный пришел исполин, А темно-бурый скакун в мураве долин, В водах прохладных ключей поправился так, Будто в бою не бывал!.. Отважный смельчак, Савар Тяжелорукий сел на коня И за нойоном пустился, бронею звеня. Савра вернув на поле брани скорей, Молвил нойон: «Как стадо баранье, скорей, Богатыри, соберите мангасскую рать. Богатыри, стерегите мангасскую рать. Я же коня по следам страдальца пущу, Храброго Хонгра останки я поищу!»

* * *

Долго скакал по мангасской земле Богдо, Каждого встречного богатырь окликал, Где пребывает Хонгор — не ведал никто. Долго нойон скакал. Наконец отыскал Хижину. В ней старуха седая жила, Чарами колдовства обладая, слыла Доброй волшебницей в странах восьми племен. Спешившись, в хижину эту вошел нойон. «Матушка! — молвил, — скажите: где Хонгор мой? Место вы мне укажите, где Хонгор мой. Перед мангасами не трепещите сейчас, Не сомневайтесь в моей защите сейчас, Вам я за Хонгра полмира готов отдать!» И чародейка на дереве стала гадать. [13] Вот что сказал ей волшебный брусок сперва: Хонгор лежит в желудке жадного льва, Спящего на волнах степного песка. Вот что сказала вторая нарезка бруска: Хонгор в желудке щуки огромной лежит, Щука на дне океана укромно лежит. Третья нарезка такой ответ принесла: Хонгор лежит в желудке седого орла, В черной скале орлиное свито гнездо. «Хонгор в одном из этих желудков, Богдо!» — Так чародейка сказала богатырю. «В счастье пребудьте, матушка, благодарю», — Молвил нойон и помчался разыскивать льва. За шесть недель он проехал шестьсот бэря! Лев и орел поклонились ему, говоря: «Джангар, сияющий святостью божества, Ни в одиночку, великий Богдо, ни вдвоем Не пожирали мы Хонгра, клятву даем!» И властелин отпустил их и поскакал Берегом черного моря, подножьями скал. Вот миновала неделя, другая за ней,— Видит он: на расстоянии бердыша, В шесть шириною, длиною в сто саженей — Черная щука лежит, тяжело дыша, Черная щука лежит на прибрежном песке. Спешившись, в землю воткнув сандаловый дрот, Бросился Джангар с мечом обнаженным в руке. Только приблизился н адва шага вперед,— Щуку, видать с перепугу, стошнило. И вот Выпал на землю из бычьей кожи мешок. Щука взмахнула хвостом и в пучине вод Скрылась. И Джангар, мешок развязав, извлек Алого Хонгра, стальные цепи разбил. Связанный путами из человеческих жил, Хонгор уже почти не дышал, но жил. Радостным ржаньем рыжий скакун возвестил Тварям вселенной о том, что Хонгор спасен. Хонгру в уста и в ноздри вдунул нойон Белый аршан, сознанье вдохнул в него, Дал ему часть снаряжения своего И посадил на коня своего потом, И поскакал Аранзал знакомым путем. Долго неслись в прозрачно-красной пыли И, наконец, у Кинясовой башни сошли. Хонгра Багряного конь, не касаясь земли, С радостным ржаньем к ним прибежал издали. Всех скакунов на свете милее — свои! Соединили мягкие шеи свои Лыско и Рыжко, умильно глядели они, Будто друг друга обнять хотели они… Сказывают: узнав, что ликуют враги, Ибо у Джангра сломан сандаловый дрот, — Вскинул на плечи бурдюк с аракой Шикширги, Посох дубовый схватил и пустился вперед. У великана такие были шаги: Малые горы шагом единым он брал И перешагивал через большой перевал, Дважды шагнув… Громоподобный крик Мир сотрясает: увидел Хонгра старик! «Хонгор ли это, солнце мое на седле, Хонгор ли это, единственный на земле, В бурях еще не окрепший детеныш орла?» Кинулся к сыну, бросив бурдюк с аракой. Джангар великий, боясь, как бы старец такой Хонгру бока не помял, — подушку с седла Быстро схватил и меж ними ее положил, И, отуманенный счастьем, в избытке сил, Сына в объятья свои Шикширги заключил, Вместе на землю свалились отец и сын,— Еле разнял их потом нойон-властелин. Голод и жажду хмельной аракой утолив, Горькие думы развеяв и прочь удалив, Сели герои в ратных доспехах своих На быстроногих, гривастых коней верховых. Хонгор Багряный вырвал с корнем сандал, Сучья содрал на ходу, скакуна погнал. Загнанных в кучу мангасов он увидал: Тяжелорукий Савар и Строгий Санал С остервенением нападали на них, Знатных рубили, щадили черных одних. Тут замечает Джангар, великий нойон, Злобного хана Киняса в прозрачной пыли. Напоминающее ночной небосклон, Черное с искоркой знамя мелькало вдали. Челюсти сжав, нойон поскакал вперед В хана Киняса направил сандаловый дрот. Злобный Хара Киняс перепуган вконец: Близится Джангар с конем уд алым своим… А в это время с огромным сандалом своим, Волком на беззащитное стадо овец, Хонгор на войско мангасов напал, разъярен, И разбросал это полчище на семь сторон. Вот, наконец, посчастливилось и ему! Видит: к поросшему таволгою холму, Жалкую душу спасая, несется Цаган. Неукротимый за ним поскакал великан,— Только Цагана видел он перед собой! В таволжниках закипел богатырский бой. Загрохотали громы, ветра поднялись, Богатыри воедино в схватке слились, А не свалили друг друга с коней своих. Освободиться решив от одежд боевых, Наземь сошли, ибо видели: каждый в седле Крепко сидит… «Если только на этой земле Вечного нет ничего, если, наоборот, Истина — то, что всему на земле свой черед, Если, Цаган, не пристрастны бурханы к тебе, — Я победителем буду в этой борьбе!» — Хонгор воскликнул. Почуял вождь храбрецов: К мышцам прибавилась мощь пятерых бойцов!

13

Особый вид гадания с помощью нарезок на деревянном бруске.

Бросился на Цагана. Зубами скрипя, С силой такой перекинул через себя, Что повалился многовековый сандал. На четвереньки мангасский воин упал, И не успел он опомниться, — вырос над ним Хонгор огромный, как тысячелетний ствол. Хонгор к земле пригвоздил его локтем стальным, Локтем стальным позвоночный хребет расколол. Жалкий Цаган под кудрявым сандалом лежал, Руки и ноги раскинув, дрожмя дрожал, Крикнуть пытался, но, видно, от крика отвык, Не выговаривал слова простого язык… Хонгор связал посреди дороги его, Хонгор скрутил и руки и ноги его, Вниз головой привязал его к заду коня. И поволок побежденного силача, И поволок полоненного палача, Сивого Лыску по скалам торчащим гоня, Сивого Лыску по топям и чащам гоня. Так поволок он мучителя своего, Так поволок победителя своего. В это же время Джангра сандаловый дрот Хана Киняса догнал, а мангасский сброд Бросился хану Кинясу на помощь, но вдруг Савар примчался; не выпуская из рук Тяжкой секиры, мангасам путь пересек. Злобного хана Киняса великий вовек Джангар нагнал и поднял на дроте своем Тучного хана вместе с огромным конем. Хонгор окинул поле взглядом одним, Джангра Богдо герой увидал вдалеке, — Пестрое, желтое знамя держал он в руке, Связанный лютый Киняс лежал перед ним. Он увидал: Санал и Савар вдвоем Гнали к нойону Богдо мангасскую рать, И восклицали мангасы: «Клятву даем Подданными нойона великого стать На протяжении года и тысячи лет!» Двинулся Хонгор Саналу и Савру вослед, Бросил Цагана к ногам владыки Богдо. Богоподобный Джангар, великий Богдо, Вызвал святой, драгоценный, живительный дождь — Ожили мертвые станы богатырей. Вызвал святой, драгоценный, целительный дождь — Зажили черные раны богатырей. Сели богатыри на горячих коней, К башне Киняса помчались ветра быстрей, Спешились у чешуйчатых светлых дверей. Людям досталась добыча богатая там. К подданным всех четырех Кинясовых стран Послано было четыре глашатая там: Сломлен Киняс, жестокий мангасский хан! К пиршеству приступил богатырский стан. Вот на пятнадцатый день к нойону пришли Все племена четырех Кинясовых стран, Жители покоренной Кинясом земли. Джангар-нойон даровал свою милость всем, Снял он с подвластных племен мангасский ярем. Джангар великий верности принял обет, Принял присягу на год и тысячу лет, И приказал Ке Джилгану Джангар-нойон Ведать перекочевкою вольных племен. Башню Киняса разрушив, к Бумбе своей Двинулось полчище желтых богатырей, Хана Киняса, мангасского палача, Вместе с Цаганом его — за собой волоча. Неукротимый Хонгор помчался вперед. Так восклицал он: «Видно, всему свой черед, Вечного нет на этой земле ничего. Вот наконец наступило мое торжество! Вот он, день моей мести, сверкавший вдали! Братья! Тащите их по лесам и горам! Братья! Тащите их по степям и морям! Братья! Да вспомнят они, как меня волокли! Как превратили мое молодое лицо, Солнцу подобное, в тлеющую золу; Как мое статное тело скрутили в кольцо; Как волокли меня со скалы на скалу; Как раздробили двенадцать ребер моих; Как не давали мне в жарких пустынях сухих Капельки влаги в течение многих недель; Как привязали меня ко хвосту коня; Как, черноверцы, придумывали для меня Пытки, народам неведомые досель!» Джангар отправил вперед четырех гонцов, И повелел глашатаям славный нойон: «Четверо ханов мангасских побеждены! К башне Богдо соберите со всех концов Подданных необозримой нашей страны, На торжества зовите, на пир, на арзу!» Всадники мчались, опережая грозу, Беркутом быстрым казался каждый скакун, И расстояния в целых двенадцать лун Богатыри покрывали в двенадцать дней. У пестро-желтой башни сошли с коней. Возле сандалов кудрявых, в прохладной тени, В многозеленом лесу расселись они, А скакунов отпустили на бархат травы. И, приготовленную во дворах Сунгурв ы — Первого богача необъятной земли,— Знатных нойонов сыны араку везли На пятистах вороных, запряженных в арбы. В сутки тысячу раз от Эрцеса-реки Мчались арбы с бурдюками хмельной араки. Радостно пиршество после долгой борьбы! Семьдесят языков благодатной земли К башне стекались. С поклоном и аракой Ханы шести государств к нойону пришли, Празднества длились дважды сто сорок дней. Так утвердился в стране желанный покой. Солнце бессмертия засияло над ней. Счастья и мира вкусила эта страна, Где неизвестна зима, где всегда — весна, Где, не смолкая, ведут хороводы свои Жаворонки сладкогласные и соловьи, Где и дожди подобны сладчайшей росе, Где неизвестна смерть, где бессмертны все, Где небеса в нетленной сияют красе, Где неизвестна старость, где молоды все, Благоуханная, сильных людей страна, Обетованная богатырей страна.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Когда приходилось спрашивать шестилетнего калмыцкого мальчика: «Где находится ближайший хотон?» — он уверенно отвечал: «Поезжайте на северо-восток».

Этому не надо удивляться. В обширной степи, в этом ковыльном океане, географические понятия входят в сознание с детства: иначе не проживешь. Здесь мало рек, крупных дорог, редки дома, — поневоле развивается острая наблюдательность. Опознавательными знаками путнику служат незаметное изменение цвета травы, неглубокая балка, одинокий тополь. Вы видите горизонт: зеленая краска сливается с темно-синей, и какие-то золотые дуги то возникают, то пропадают. А калмык скажет вам, что вдали — пологий холм, что по холму скачут сайгаки (антилопы), что всего их шесть, что матка оторвалась от них на расстояние длиною в повод коня.

Этой наблюдательностью, поистине поразительной, отмечена богатая изустная поэзия калмыков. В «Джангариаде» первоначальная, стихийная наблюдательность стала высоким искусством, воссоздающим тончайшие оттенки живого слова, душевных движений.

Поэтическая ткань «Джангариады» замечательна соседством очень сложных, исполненных символического значения рисунков с самыми простейшими узорами, философские стихи сменяются по-народному остроумными стихами-загадками.

Отец спрашивает у дочери-невесты:

Что тебе, желанная, дать, Что тебе в приданое дать?

Дочь просит дать ей весь последний приплод скота. Мудрецы объясняют удивленному хану-отцу эту просьбу так: «Всему нашему племени следует перекочевать в страну жениха».

Я долго не мог понять это решение «белых мудрецов», пока мне не растолковал его один яшкульский гуртоправ. «Овца, — сказал он, — всегда побежит за своим ягненком, весь скот побежит за своим приплодом, а если скот побежит, разве люди останутся на месте? Вот почему мудрецы решили, что всему племени следует перекочевать в страну жениха».

Прелесть подобных загадок усиливается тем, что они являются не вставками-украшениями, а органическими элементами повествования, движущими вперед течение сюжета.

Так же естественно возникают в поэме страницы и строки философского, символического звучания. «Джангариада» — поэзия символов. Повседневная жизнь кочевника, возведенная в идеал, — так можно охарактеризовать эту символику — земную, праздничную, дышащую запахами степи.

Очень многое роднит «Джангариаду» с поэтическими изустными произведениями народов, близких калмыкам по историческому укладу своей жизни, например, с народным творчеством казахов и киргизов. Здесь мы найдем те же картины кочевого быта, тот же суровый пейзаж Центральной Азии. Вместе с тем «Джангариада» приобщает нас к гораздо менее знакомому нам миру — культуре Китая, Тибета, Индии. Упоминаемая в калмыцкой поэме священная Сумеру-гора воспевается и в индийском эпосе «Махабхарата». В отдельных терминах обрядового характера, в изречениях религиозно-нравственных, наконец, в самой символике «Джангариады» мы легко угадываем влияние буддийской, тибетско-индийской культуры.

Следует сказать, что в калмыцком эпосе символические строки, как в произведениях позднейших художников-реалистов, нередко играют одновременно и чисто служебную роль, что придает им особую силу.

Юный Шовшур встречает прежних подданных Джангара, выгнанных чужеземным ханом на горько-соленые земли, к ядовитому морю. Они говорят:

В рабстве томились в единой надежде мы: Джангар прибудет, Джангар освободит.

Слова эти необходимы для дальнейшего развития сюжета: без них. Шовшур не знал бы, что перед ним — его соплеменники. Но смысл этих слов гораздо шире, значительней: «Джангар прибудет, Джангар освободит», — эти слова калмыки повторяют на протяжении многих столетий. «Джангариада» была для калмыков не только литературным произведением, но и символом их национальной гордости, их источником сил, их утешением.

Мне часто приходилось бывать в калмыцкой степи и в мирное время, и в дни войны, и всюду — в улусных центрах и в маленьких аймаках — убеждался я в горячей любви калмыков к своему поэтическому творению. «Оказывается, и в Москве знают о нашем „Джангаре“», — говорили колхозники, но в голосах слышалась удовлетворенность, а не удивление.

Однажды недалеко от Хулхуты лопнул скат нашей машины, и мы провели несколько часов в дорожной будке. Там за длинным узким столом сидели чабаны, рабочие дорожной бригады, шоферы и пили соленый калмыцкий чай, заваренный вместе с маслом и бараньим жиром. Когда мой спутник спросил, где здесь живет поблизости хороший джангарчи — исполнитель песен «Джангариады», — все рассмеялись. «Каждый из нас — джангарчи», — сказал водитель грузовой машины и запел главу о Савре Тяжелоруком. Все присутствующие, как бы соревнуясь, исполнили свои любимые места из народной поэмы. Тогда же один маленький старик в островерхой барашковой шапке рассказал нам легенду о создании калмыцкого эпоса:

«В драгоценное изначальное время, когда степь успокоилась после топота могучих коней, когда были подавлены все враги Бумбы — страны бессмертия, Джангар и его богатыри заскучали. Не стало сайгаков, чтобы поохотиться на них, не стало соперников, чтобы помериться с ними силою. Скука, как туман, вползала в страну Бумбы. Тогда, неизвестно откуда, появилась женщина, но еще не жена, и была она великой красоты. Она вошла в кибитку, где восседали семь богатырских кругов, и круг старух, и круг стариков, и круг жен, и круг девушек, — и запела.