Джефферсон
Шрифт:
У Кароль опять зазвонил мобильник. Она взглянула на экран и встала.
– Простите. Это моя тетя.
На этот раз она ушла в кухню, но две псевдожурналистки и оттуда слышали ее севший, хриплый голос:
– Да, тетечка, я ничего… нет, не спала… ты, я думаю, тоже… кх-хах! кху!.. нет, тетечка, больше ничего не знаю… да нет, что толку… да, тетечка… я знаю… знаю… кх-хах! Кх… кх-кху!.. да, я тоже…
Джефферсон и раньше замечал, что в горе многие способны подолгу сдерживать слезы, но, когда начинают с кем-то говорить, плотину прорывает. И чем сильнее они любят того, с кем говорят, тем неудержимее слезы. Так что,
Когда Кароль вернулась в гостиную, вид у нее был еще хуже прежнего. Она села, проглотила какую-то таблетку, запила водой.
– Это была моя тетя.
Они немного помолчали, потом Жильбер, как истый профессионал, вернулся к интервью:
– Все, что вы нам рассказали, мадемуазель, наводит на мысль, что у вашего дяди было мало недоброжелателей, и возникает вопрос…
– Мало недоброжелателей? Да у него ни одного не было. Нет, я думаю, что у этого ежа просто случился приступ… кха-кх! кха-хах-кхух!.. приступ мании убийства. Вы простите, мадемуазель, – обратилась она к Джефферсону, – я знаю, что нельзя делать обобщений. Я и не делаю. Но ведь… кха-кх! хах!.. всем сразу вспоминается тот еж, ну, маньяк, который убил восьмерых…
– А, да, Алекс Врахил, – сказал Жильбер. – Минуточку, но это же было больше ста лет назад, и он был сумасшедший!
– Да, конечно, конечно. Но как иначе это можно объяснить? Я ничего не понимаю. К нам в парикмахерскую ходили многие ежи, и я к ним ко всем хорошо относилась, но этот – ну, тот, кого обвиняют в убийстве, этот господин Джефферсон, так вот он… даже сказать не решаюсь…
– И все же?.. – подтолкнул Жильбер.
– Я должна признаться… он мне нравился… как-то особенно.
Жильбер украдкой покосился на «коллегу-журналистку» с едва заметной усмешкой. Кароль уронила голову на руки и залилась слезами. Джефферсон окончательно перестал понимать, на каком он свете. Прямо классическая трагедия: герой (Джефферсон) ложно обвинен в убийстве того (Эдгара), кто приходится дядей его любимой (Кароль), а на следующий день, переодевшись девушкой, узнаёт, что она к нему неравнодушна. Вот и поди тут разберись! Есть от чего одновременно воспарить на седьмое небо и пасть духом. Короче говоря, одно было ясно: ситуация тупиковая, так что он только и мог, что склониться пониже над своим блокнотом.
Жильбер – тот и не думал падать духом.
– А скажите, мадемуазель… я понимаю ваше горе и ваш гнев, но давайте представим, что этот молодой еж, на которого пока распространяется презумпция невиновности, в результате расследования окажется действительно невиновен, – что вы тогда…
И тут все пошло прахом. Кароль так шмыгнула носом, что ничье сердце не выдержало бы, и Жильбер наклонился, чтобы достать ей бумажный платочек из коробки, стоящей на журнальном столике. Потянувшись за платочком, он опрокинул стакан с водой, и у него вырвалось однозначно мужское «блин!». Кароль подняла голову, изумленная неожиданно низким голосом. Жильбер поскорее сел прямо, и от резкого движения его парик крутанулся. Челка съехала набок, а кудрявые локоны завесили лицо. У Кароль глаза и рот стали круглыми:
– Что это зна…
Тут Джефферсон решил, что с него хватит. Он больше так
не мог. Он медленно поднял руку и снял парик, освободив тем самым свой хохолок, который тут же встал дыбом.Кароль вскочила и закричала, словно увидела привидение:
– Не-е-ет! Господин Джефферсон! Не-е-ет!
– Прошу вас, – взмолился он, – пожалуйста, не пугайтесь. Я… я не опасен.
Едва дыша, побелев как полотно, она примеривалась, куда бежать, если он на нее бросится.
– Клянусь вам, я не убивал вашего дядю, я сейчас все объясню, – уговаривал Джефферсон, и, глядя на него, трудно было представить, что он способен убивать, – разве что время.
В конце концов она все-таки села, обессиленная болезнью и потрясением. Они тоже уселись обратно. Жильбер протянул ей бумажный платочек, с которого все и началось, Джефферсон сходил на кухню за губкой, чтобы вытереть стол, и принес стакан свежей воды:
– Держите. Вот, попейте и выслушайте нас. Мы вам сейчас все объясним.
Он поведал о своем ужасном открытии в «Чик-чик» и о бегстве. Рассказ был уже отработан, но говорил он так, как говорят только чистую правду, и не поверить ему было невозможно. Дальше рассказывал Жильбер – об их тайном лесном убежище и о решении переодеться и самим взяться за расследование. Кароль слушала разинув рот и, когда они замолчали, глубоко вздохнула.
– Благоразумие… кх-хах! кхах!.. благоразумие требует немедленно позвонить в жандармерию и выдать вас, но кое-что мешает мне так поступить, а именно…
Тут она закашлялась всерьез и надолго, так что больно было слушать:
– Кх-х-хах-кхрумф! Кхух! Кх-кх-кхах! Кхрумф! Кхаха-кх! Кхх-хах! Кхух! Кх-хах! Кх-х-хах-кхрумф! Кхух! Кх-кх-кхах! Кхрумф! Кхаха-кх! Кх-х-хах! Кхух! Кх-хах! Кх-х-хах-кхрумф! Кхух! Кх-кх-кхах! Кхрумф! Кхаха-кх! Кх-х-хах! Кхух! Кх-хах!
Она совсем побагровела, на лбу выступил пот, и ей пришлось отереть лицо, прежде чем продолжить:
– …а именно то… что я вам верю. И вы, по-моему, прямо героини… простите, герои. К несчастью, боюсь, как бы свидетельство госпожи Кристиансен не перевесило все, тем более что ее муж… кх-кха-кхрумф!..
– Мы знаем, мадемуазель, – поспешно вставил Жильбер, чтобы избавить ее от лишних усилий, – потому-то мы и хотим сами найти убийцу. Беда в том, что мы почти ничего не знаем о господине Эдгаре. Нам нужна хоть какая-то зацепка, чтоб начать расследование, понимаете? Неужели в его жизни не было совсем ничего такого, как бы это сказать… что не укладывается в одну только тишь да гладь?
Кароль задумалась.
– Вообще-то есть кое-что… кх-кхах! – но это, я уверена, не имеет никакого значения, и я даже не знаю, стоит ли…
– Пожалуйста! – вырвалось у обоих.
– Ну ладно, так вот… кха-кх-х! Кхах! По понедельникам парикмахерская оставалась закрытой.
В этой информации друзья ничего особенного не усмотрели и ждали продолжения.
– Дело в том, что дядя… как бы вам сказать… он куда-то исчезал.
– Как это исчезал? – удивились гости безупречным дуэтом.
– Ну, вот уже примерно два года каждое воскресенье он садился в поезд, а возвращался только во вторник утром к открытию.
– А… А куда он ездил?