Джек-Фауст

Чопорно выпрямив стан, Маргарита как можно более грозно ответила:

–  Об этом вам следует договариваться с моим отцом.

–  А-а, хорошо, хорошо… - произнес Вайклиф, - но ведь попытка не пытка, не так ли?
– Он подмигнул ей, а потом улыбнулся так ехидно и проказливо, как бы высмеивая самого себя, что она тотчас простила ему все. Он был старый плут, но истинного вреда от него не было.
– Скажу прямо, я действительно восхищаюсь вашим отцом, понимаете? Он - отличный парень, солидный человек, опора своей страны. Его бы хорошо приняли в Лондоне.
– А затем еле слышно, словно обращаясь к самому себе, он проговорил: - Но ваш изобретатель - это нечто! Не могу даже представить, откуда он взялся. Удивительно, необыкновенно одаренный человек. Словно химера или небесное знамение. Не удивлюсь, если окажется, что он - один из величайших людей нашего времени.

–  Да, вполне может статься. Все говорят, что он - великий человек.
– На этот раз голос Маргариты прозвучал задумчиво.
– Но, знаете, порой мне кажется, что при этом он не обязательно хороший человек.

Тем же летом, желая продемонстрировать работу парового двигателя, Фауст установил в новом саду очень большое вертикальное деревянное колесо, движущееся регулярными рывками, на которое можно было сесть и оказаться унесенным в небо до уровня церковного шпиля, а потом опять опуститься вниз.

Маргарите колесо понравилось. Она каталась на нем так часто, как ей позволяли.

В первый день «наездники» садились на колесо, не считаясь с возрастом или полом, поэтому смех парочек, как женатых, так и нет, был слышен за половину прихода. Но затем молодые парни поняли, сколь естественно и уверенно можно обхватить девушку за талию при внезапном и резком подъеме, а потом украдкой поцеловать на самом верху колеса, - все ездоки на время выпадали из этого мира с его обыденными нормами поведения, становились спокойными и безмятежными, воспринимая все бодро и жизнерадостно. Тогда вмешались доминиканцы, открыто осудили изобретение как опасное для общественной нравственности и категорически потребовали, чтобы женщинам вообще не дозволялось кататься на колесе. Этим поползновениям быстро положила конец гневная делегация из монастыря Святой Клары, и было достигнуто соглашение, что достаточно разделения полов.

Затем было замечено, что, когда молодые дамы парили в воздухе, всякие проказники стояли внизу, задрав головы, надеясь хоть одним глазком подсмотреть нечто запретное. Тогда был приставлен офицер из замка, стоявший на страже с саблей наголо, дабы постоянно держать озорников на расстоянии - юные дамы к этой его службе относились со смешанным ощущением благодарности и презрения.

На третий день Маргарита каталась на колесе с тетушкой Пеннигер. Маргарита уселась первой. Пока монах с очень серьезным лицом помог тетушке взобраться на колесо, она подняла взгляд на вершину колеса и увидела то, чего монах не замечал. Молодая девушка, ее ровесница, привлекала внимание молодых парней тем, что подправляла юбки, флиртуя без всякой скромности. И при этом безумно хохотала - настоящая Гретхен. Маргарита вздохнула и скрестила лодыжки под складками своего платья, как приказал доминиканец, и тот, пробормотав что-то об осторожности и резких механических рывках, переключил рычаг управления колесом на движение.

Тетушка Пеннигер громко взвизгнула от внезапного подъема и тотчас крепко зажмурилась. Повернувшись к Маргарите, она сильными костлявыми пальцами, как клещами, вцепилась в нее и зарылась лицом ей в бок.

–  Не хочешь, чтобы я помахала монаху? Колесо остановят, и ты сойдешь, - с тревогой спросила Маргарита.

–  Нет!
– выдохнула ее спутница.
– Нет, я просто закрою глаза.
– Колесо резко пошло вниз, и она заверещала снова.
– А это и в самом деле недурно.

Маргарита высвободила руку, оказавшуюся зажатой между их телами, и нежно, с любовью, погладила тетю по сухим седым волосам. Она была крошечная женщина, и, утешив ее таким образом, Маргарита пробудила в себе вкус к тому, что, должно быть, походило на материнство. Ее сердце было проникнуто заботой об этом маленьком, нуждающемся в помощи, добром создании.

Как приятно оказаться в вышине! Она вознеслась на самый верх, высоко в холодный воздух, а потом с огромной скоростью помчалась вниз. От этого Маргарита была на седьмом небе от счастья. Вот вся окружающая местность простирается перед ней, яркая, пестрая, как лоскутное одеяло, и - вниз.

–  Надо поговорить, - пробубнила тетушка Пеннигер ей в плечо. Ее голос звучал по-заговорщицки приглушенно.

–  О чем?

–  Скажи-ка, деточка… ты ведь достигла возраста, когда нам надо искать для тебя мужа. Ты понимаешь, о чем я, не так ли?

–  Я… Я… Полагаю, что да.

Колесо вновь заскользило вниз, и тетины пальцы лихорадочно вцепились ей в руку. Теперь уж точно утром проступят синяки.

–  Скажи-ка… Как ты думаешь, Фауст - хороший муж?

Колесо стало опускать их к земле, и мысли Маргариты стали тоже более приземленными. Выйти замуж за Фауста? Несмотря ни на что, она никогда серьезно не задумывалась о подобной возможности. Не то чтобы он был слишком стар - разница в десять лет не имела чрезмерного значения для супружеской пары, - но он казался ей слишком… необычным. И потому устрашающим. Фауст представлялся Маргарите чем-то вроде стихийного бедствия - шторма, вулкана или сильного прилива.

–  Похоже, отец его недолюбливает, - осторожно заметила она.

–  Возможно, выбора у него не будет, - проговорила тетушка Пеннигер. Затем воскликнула: - А-а!
– и добавила: - Однако, если не Фауст, то Софии надо срочно кого – нибудь подобрать.

–  Софии?

Колесо вознесло их вверх. Но лучше от этого не стало.

–  Уж не знаю, заметила ли ты, как она изменилась в последнее время. Непослушная, мрачная, внезапные вспышки гнева или слез - и всегда болтается возле мастерских Фауста. О, мне ли не знать этих признаков… Помнится, когда я была молода… ну, не важно. Нужно все обстряпать, и быстро. Иначе хлопот не оберешься.

–  Тетушка, признаюсь, в отличие от вас я не замечала, чтобы она вела себя как-то странно.

Тетя пристально вгляделась в племянницу из складок сборчатого пышного платья - словно краб-отшельник, выставивший глазки на ножках из раковины.

–  Что ж, конечно. Вы сестры, и, естественно, она скрывала это от тебя. Я же всего лишь глупая старуха - во всяком случае, она так считает. Никто не воспринимает меня всерьез, и в результате я замечаю очень многое. Ты бы удивилась, узнав, как много мне известно.

На самом верху колесо замерло, слабо покачиваясь, пока внизу ездоки высаживались, уступая место новым. Музыканты, нанятые отцом Маргариты, чтобы развлекать ожидающих своей очереди, играли на барабане и свирели бойкую мелодию. Это помогало замаскировать разнообразные посторонние стуки, треск и вой двигателя.

Она увидела вечно угрюмого помощника Фауста, Вагнера: там, внизу, он спешил, уставившись себе под ноги и сгорбив плечи от сосредоточенности. Каков хозяин, таков слуга, подумалось ей. Колесо тронулось, и вместе с ним ушли мысли Маргариты о Вагнере.

–  Откуда ты знаешь, что именно Фауст? Она сказала тебе?

–  Сказала? Никто мне ничего не рассказывает. Но, по-моему, это достаточно очевидно. Не далее как вчера я позвала ее, чтобы попросить отнести Фаусту и его помощнику бутерброды с сыром на завтрак. Она едва приплелась, сердитая, глядя с неприязнью. А когда я объяснила ей, в чем состоит поручение, о! она буквально засветилась! Просто вприпрыжку побежала, настолько взволновалась оттого, что увидит его еще раз. Но вернулась она очень быстро, очевидно получив только нечто вроде кивка головой и невнятные слова благодарности - ну, ты же знаешь мужчин, - и, похоже, твоя кузина решила: все, жизнь кончена, ее лицо стало мрачным и полным отчаяния. Ты мне будешь говорить… А вторник! В прошлый вторник…

Пока тетя Пеннигер щебетала, они вновь очутилось на самом верху. Маргарита увидела, как Вагнер резко замер, когда перед ним появилась подбоченившаяся София. Потом колесо вновь пошло вниз.

Подобно слайд-шоу, происходящее вылилось в целый ряд картинок, наблюдаемых с самой верхней точки колеса. На втором обороте Вагнер вытянул руки, выражая крайнее изумление и искреннее негодование. На третьем София вскинула руку, словно хотела ударить ученого, а на четвертом обороте стало ясно, что она просто похлопала его по щеке. Затем она повернулась и гневно пошла прочь. Он кинулся за ней. Она обернулась к нему, и снова на ее лице была ярость. Он отступил. Она взяла его за руку. Отпустила. Он сделал шаг вперед. Она собралась уходить. Он поспешил за ней вслед.

И они ушли. – Какая же я дура, - тихо сказала себе Маргарита. Но с улыбкой. Потом она выпрямила ноги и стала болтать ими, когда колесо опять подняло ее наверх.

В течение недели Огромное Колесо истово катало жителей Нюрнберга по кругу - а затем было разобрано. Когда разозленная Маргарита вышла из дома, чтобы потребовать от Фауста объяснений, он уже дожидался ее - стоял, торжествующий и спокойный, посреди своей тихой мастерской.

Она замерла в полной растерянности.

–  А где все?

Маргарита имела в виду ремесленников, шумных гуляк, тщеславных и честолюбивых молодых людей и алчных стариков, толпу сменяющих друг друга любителей поживиться за чужой счет.

–  Я разогнал их, - ответил Фауст и учтиво добавил: - Что еще вы хотели узнать?

–  Колесо, - сказала она, но весь ее праведный гнев почему-то растворился в сверхъестественной тиши мастерской, так что голос прозвучал еле слышно и потерянно.
– Зачем вы его сломали?

–  Оно несколько поизносилось, - ответил он рассеянно.
– На самом деле колесо следовало изготовить из железа, но литейщики еще не достигли такого уровня мастерства. Я с самого начала понимал, что колесо из дерева долго не прослужит. Если бы я его не разобрал, одна из стоек вскоре обязательно сломалась бы. Тогда покалечились бы люди, а могло и убить кого-то насмерть, - и кто, спрашивается, после этого стал бы доверять моим механизмам?

Он вел себя уверенно и спокойно. Долгую паузу ни один из них не осмеливался нарушить. Затем Фауст поднял глаза и встретил ее взор.

–  Маргарита, - произнес он. Впервые ученый назвал ее по имени; прежде она всегда была для него «фрейлейн Рейнхардт».
– Мне нужно очень серьезно поговорить с вами.

Он подвинул для себя и для нее стулья, немного нервничая, что ее успокоило.

Фауст взял руки Маргариты в свои и слегка пригнулся на стуле так, чтобы смотреть ей прямо в глаза. Его лицо было искренним и полным страдания; в нем чувствовалась бесконечная нежность и боль тоски, и ее сердце заныло от сочувствия. Один поцелуй, наказала она себе. Не более. Один поцелуй для Гретхен, и все.

–  Вы с родителями должны уехать из этого города.

–  Почему?

–  Ваш отец не станет меня слушать. Что ж, кто упрекнет его за это? Он видел и слышал слишком много новых вещей; его способность верить сейчас напряжена до предела. Если я настоятельно потребую его отъезда, он рассмеется мне в лицо, и только.

Но если бы его единственной дочери приснился сон… Если бы она пробудилась среди ночи с криком и сказала, что ей явился ангел с огненным мечом и потребовал, чтобы она вместе с семьей покинула Нюрнберг… Сначала он не поверит, что такое знамение может быть правдивым. Потом удивится и засомневается. На третью ночь он решится. Я понимаю, что это идет вразрез со всеми вашими врожденными склонностями, а для вашего отца это еще тяжелее. Однако это спасет вам жизнь.

–  Но почему?

–  В грунтовых водах обитает болезнетворный организм. Через неделю его воздействие проявится. У вашего отца есть собственность в этой стране, друзья в пфальцграфстве, дела в Пруссии… любое из этих мест отлично сгодится для переезда. Чем дальше, тем лучше. Но куда бы вы ни отправились, следует кипятить воду, перед тем как ее пить. Будут и другие беженцы, а среди них - и переносчики заразы; вы не будете в безопасности нигде. Лучше кипятить воду и перед умыванием: бактерии могут попасть в рот от прикосновения руки.

–  Не понимаю!
– воскликнула Маргарита.
– О чем вы говорите? – Я говорю о чуме.

9. ЧУМНАЯ КУХНЯ

Как изменился Нюрнберг!

Дым от вязанок хвороста, пропитанных дегтем, их зажигали по одной на каждую дюжину домов, равномерно устилал улицы, наполняя воздух отвратительными и удушливыми миазмами. Из-за окуривания серой щипало в носу. Языки пламени отбрасывали тени, суетящиеся на почерневших от копоти стенах. Тепло от этого огня странным образом оттеняло промозглую октябрьскую стужу.

На рыночной площади возле своих потерявших популярность прилавков стояли мясники с большими мисками уксуса, куда покупатели могли опускать монеты, до которых продавцы не осмеливались дотронуться. Живодеры, истребляющие домашних животных, ходили с красными посохами, а те, кто искал трупы, - с белыми. Встречаясь, они обходили друг друга и обменивались кивками. Двое монахов нищенского ордена получили от папы разрешение причащать и соборовать до тех пор, пока не вернутся священники, и носили с собой на длинных шестах хоругви с вышитой на них Пресвятой Девой и Святым Сердцем. Под капюшонами, над набитыми травами кожаными конусами - защитой от заразы - виднелись лишь их глаза. В этих конусах они производили мрачное впечатление длинноклювых служителей Вельзевула.

Трава росла прямо посреди улиц.

Но самым странным была тишина. Несмотря на стук шестов и треск пламени, город был тих, как сельская долина. Половина горожан - те, у кого были деньги и просто отчаявшиеся - бежали, прихватив лошадей. Исчезли грохот повозок и стук копыт, всегда слышные в дневное время. Фауст слышал только воробьев, щебечущих на карнизах, и шепот легкого ветерка над крытыми шифером крышами.

На ставнях, закрывающих витрину галантерейной лавки, и на входе в магазин плетеной мебели белели приклеенные листки. Передав поводья осла Вагнеру, Фауст подошел и прочитал:

…

ТОЛЬКО НАСТОЯЩАЯ ВОДА ОТ ЧУМЫ

Знаменитый Шорлото, только что прибывший из Нидерландов, где исцелил тысячи страждущих во время великого несчастья, постигшего Амстердам в прошлом году, в нынешнее поветрие предлагает от чумы универсальное защитное средство вместе с надежнейшими заклинаниями и чарами для тех, кого недуг уже поразил, равно как и простой рецепт приготовления сыра из мела.

–  Кто же такой этот феерический кретин?
– фыркнул Фауст. Они покинули площадь, двигаясь дальше.

Фауст приостановил свой обход, чтобы переговорить со сторожем. Тот был сварливым и несговорчивым стариком с лицом без малейшего проблеска ума. С его пояса свисало тяжелое кольцо с ключами от домов, жители которых оставили свое имущество на его попечение. Он собрал плату за такую свою службу, и еще получал деньги за присмотр за домами, находящимися в карантине и заколоченными, и несмотря на это выманивал еще хлеб, сыр, масло и пиво у тех, кто торопился покинуть город до лучших времен, когда болезнь перестанет свирепствовать. И это вдобавок к тому, что город платил ему регулярное жалованье за поддержание огня. Чума для него оказалась благословением.

–  Добрый день, мой славный дружище Харон!
– любезно поздоровался с ним Фауст, протягивая грош.
– Сколько пассажиров ты собрал сегодня?

Старик в замешательстве сдвинул брови - Вагнер уже несколько раз объяснял ему эту шутку, но он по-прежнему не мог ее понять - и по обязанности рассмеялся. Грош исчез в кармане его новенького пальто военного покроя. Это было тяжелое длинное одеяние из английской шерсти, настолько ему не по росту, что снизу выглядывали только носки башмаков. Украшали это пальто два ряда блестящих медных пуговиц.

–  Пятерых, сударь, четверых из во-он того дома с кривой трубой, где жила семья с двумя маленькими девчушками… ей-богу, такая жалость, хоть плачь. Вчера я слыхал, как их мать голосила, прознав, что детки занедужили. Отец сперва послал меня за лекарствами, а потом за водой. Сам не свой был, а потом сказал жене, мол, тоже приболел.

–  Куда ты ходил за водой? За город?

–  Нет, сударь, во-он туда за угол, рядышком.

–  Продолжай.

–  Хвороба сгубила их в два счета - вернулся я с ведрами, стучался-стучался, ан никто мне дверь-то не открыл. Я так понял, что отец ихний тоже занемог. Ну что тут сделаешь? Только послать за сборщиком тел да известить человека с колокольчиком [15] , когда ночью будет проезжать повозка для трупов.

–  Абсолютно согласен, - сухо заметил Фауст.
– А прочие?

–  А еще господин, что живет в красивом доме на углу. Ихняя экономка нынче утром вышла, дак он через дверь ее предупредил. Она мне прямо сказала - мол, хозяин заболел, заколоти нижние окна и закрой двери на висячие замки. Желаете зайти?

–  Да, будьте добры, отоприте. На двери они увидели свежую прокламацию:

…

ЭФФЕКТИВНОЕ ИЗЛЕЧЕНИЕ

ОТ ВСЕХ БОЛЕЗНЕЙ

Потливость, инфлюэнцу, Черную Смерть, пляску святого Витта, бубонную чуму, сифилис, оспу, сыпь на коже, корь, одержимость дьяволом и падучую - все это излечит прославленный Шорлото, недавно прибывший из Неаполя. Сверх того, свечи от мужского бессилия. Также отыскиваем клады.

Старик Харон отпер замок. Когда дверь отворилась, листовка, наклеенная поперек косяка, оторвалась.

Фауст возвратился на угол, где его дожидался Вагнер с повозкой, запряженной ослом.

–  Четверо в доме с трубой и еще один в угловом.

Вагнер перекинул бутылки с одного плеча на другое, прислонил связанные носилки к ближайшей стене, снял с пояса записную книжку и маленьким свинцовым пером сделал две аккуратные записи.

–  Это - дом английского шпиона, - заметил он.

Не обратив на это внимания, Фауст тихо произнес:

–  Пять случаев на улице, где не должно быть ни одного. Непонятно.

(Мефистофель зловредно усмехнулся и промолчал.)

Они вошли в дом. Цокольный этаж являл собой хаос разрушения. Шкафы были вскрыты, все дверцы нараспашку, ящики вынуты, повсюду как попало валялась одежда.

Вагнер изумился.

–  Кто же мог?…

–  Да кто, кроме сторожа? На нем отличное пальто английского покроя. Сомневаюсь, что, уезжая, она отплатила ему таким подарком за то, что он заколотил внутри хозяина дома. А с чего бы, обкрадывая, останавливаться на одежде?

В спальне стояло зловоние, свойственное комнатам больных: запах экскрементов и безнадежности, рвоты и отчаяния. Здесь стояли несколько открытых комодов и узкая кровать. На ней лежал англичанин, Уилл Вайклиф, белый, как простыня. Его щеки ввалились, а лицо было цвета окаменелой слоновой кости. Только ярко-рыжие волосы привносили в эту картину хоть какой-то цветовой окрас. Простыни были очень грязными.

Вагнер поморщился, но промолчал. Он снял с плеча одну из бутылок и наполнил чашку.

Голова Вайклифа зашевелилась.

–  Здесь кто-то есть?
– слабым голосом осведомился он.
– Прошу вас, скажите, что это всего лишь сон. Я видел, как рогатый враг рода человеческого склонился надо мною и смеялся, смеялся…

–  Это доктор Фаустус, - ответил Вагнер.
– Скоро он вас вылечит.

Подложив руку под голову больного, он поднес чашку к его губам.

–  А-а, доктор Фостер, не так ли?
– сказал Вайклиф, когда выпил воду.
– Что ж, доктор, не буду задерживать вас. Спасибо, что пришли, и особенно за воду. Но завтра вам не стоит беспокоиться насчет меня. К тому времени я умру.

–  Чепуха!
– возразил Фауст.
– Вы выздоровеете, подниметесь на ноги и уже через неделю снова займетесь фабриками.
– Вагнер еще раз наполнил чашку, из другой бутыли.
– Пейте. Это вино содержит в себе антибиотик. Только это и побольше воды - вот все, что вам требуется для выздоровления.

Вайклиф повиновался и недовольно скривился.

–  Фу! Вкус омерзительнее «чумной воды» герра Шорлото.

–  А-а, опять этот Шарлатан! Я нахожу этого мошенника все менее и менее забавным!

Улыбка тронула губы англичанина. Он спросил:

–  Могу я вас звать просто по имени, Фостер?

–  Фаустус , - строго поправил его Вагнер.
– Магистр Иоганн Вильгельм Фаустус!
– Он расшнуровал носилки - самые обычные, из парусины и двух шестов, - и положил их на пол возле постели.

–  Слишком много латыни для моей невежественной головы. Я буду называть вас Джек, если не возражаете.

–  Не возражаю, - отозвался Фауст, забавляясь как самонадеянностью этого человека, так и возмущенным выражением лица Вагнера.
– Нисколько не возражаю, - повторил он.

Вдвоем они подняли шпиона с постели и положили на носилки. Один раз он вскрикнул от боли, затем затих. К тому времени когда они на тряских носилках снесли его по лестнице вниз, он уже потерял сознание.

Открывая дверь, они услышали тихий шелест рвущейся бумаги. Кто-то уже приклеил поперек новый листок. «ВЕЧНОЕ ЗДОРОВЬЕ И НЕИЗБЕЖНО ДОЛГОЕ», - так начиналась эта прокламация. Когда они положили Вайклифа на солому, которой была устлана повозка, Фауст возвратился и порвал ее в клочья. Она завершались словами: «и новый метод обучения коров танцам».

Фауст с яростью помахал листком перед лицом сторожа.

–  Это Шарлатан имел наглость приклеить свой вздор, пока я находился в доме?

–  Вы с ним чуточку разминулись, сударь. А он - весьма солидный человек с приятной улыбкой и в во-от такой шляпе… да ведь он вылечил тыщи народу в Париже и…

–  К черту Париж! А где исцеленные им в Нюрнберге, если его методы действенны? Кто похвалит его и скажет: «Да, это благородный Шарлатан вернул меня с самого края могилы?», «Я стоял одной ногой в могиле, а он вернул меня на белый свет!», «Моя бренная плоть, трясшаяся от озноба, теперь полностью исцелилась». «По мне звонил колокол, а я все-таки стою здесь, перед вами!» Где эти мириады свидетелей? Их нет - ни здесь, ни где-нибудь в другом месте. Искать их нас отправляют в иные, далекие земли: в Амстердам, Неаполь, Париже… А может, лучше уж прямо в аду?

–  Да вдруг это правда, сударь? Ведь это же наверняка правда!

Рука сторожа пошарила внутри нового военного пальто и ухватилась за что-то, висевшее у старика на шее. – Что там у тебя, мерзавец?!

– Фауст, приложив силу, разжал руку сторожа, чтобы увидеть, что в ней. Там был кусочек пергамента. Развернув его, он увидел треугольник из слов: в первой строке стояло слово ABRAXIS, а затем в каждой строке буквы убывали и сдвигались до тех пор, пока последовательность не доходила до одной только буквы А, на чем завершалась:

A B R A X I S A B R A X I A B R A X A B R A A B R A B A

–  Сколько ты заплатил за это вздор?

–  Ничего! Мне подарил это великий Шорлото, чтоб я нахваливал его укрепляющее средство людям, находящимся под моей опекой.

–  Идиот!
– Фауст швырнул смятую бумажку в костер и отряхнул руки. Затем он схватил старика за грудки и грозно произнес устрашающим голосом: - Сейчас я дам тебе заклинание ценнее сотни заклинаний Шарлатана. Сожги это пальто! И в следующий раз вымой руки после того, как ограбишь покойника.

Яростно крестясь, сторож отпрянул. Фауст же погасил свою вспышку гнева и двинулся прочь, но сбавил шаг, чтобы напоследок крикнуть через плечо:

–  И как следует вычищай грязь из-под ногтей!

В повозке у Вайклифа внезапно начались конвульсии.

–  Нет!
– пронзительно кричал он.
– О Господи, защити меня от его смеха, убереги от его зубов!
– Он вскинул руки со скрюченными пальцами. Вагнер удерживал его, придавливая к соломе, а Фауст помогал, привязывая руки Вайклифа со своей стороны.
– Меня лижут языки пламени ада, а черные псы бегают вокруг с ухмылками. О, как болит живот. О, его зубы! Всю дорогу до монастыря Вайклиф жаловался на демонов.

Единственное место во всем городе, где не было уныния, - это чумная кухня монастыря Святой Екатерины.

Лица горели от возбуждения и жары; насельницы кипятили для своих пациентов воду для питья и варили в огромном котле кашу-размазню с яблочной подливкой. Запахи яблок, овса и дуба смешивались с ароматом поджаренного хлеба и свежевыстиранного белья, которое перед просушкой протаскивали через отжимные ролики. Здесь трудились не покладая рук двадцать с лишним монахинь, и все до единой прекрасно понимали серьезность своей работы, да к тому же они как-никак были женщинами. В воздухе витало веселье.

Вот доказательство, если, конечно, оно кому-нибудь нужно, - сказал Мефистофель, - что истинное счастье приходит лишь от удовлетворения, что ты виртуознее своих соперников, и уверенности, что эти ублюдки знают об этом.

–  Магистр Фаустус.
– Из отведенного для больных помещения выплыла Мать Святых Уз Христовых, грозная управительница, из тех, перечить которым - себе дороже. За ней по пятам шла пухленькая и отчего-то кажущаяся совсем домашней монахиня.
– Можно ли попросить вас провести встречу с новыми членами нашего ордена?

–  Новыми членами ордена?
– удивленно переспросил Фауст.
– Когда большинство приличных семейств сбежали, а те, кто остался, прячутся?

–  В последние дни у нас появилось несколько переобращенных, - ответила мать Святых Уз с явным удовлетворением.
– Все они из Святой Клары.

–  А-а-а…

Обитель Святой Клары отвергла помощь Фауста. Он знал, что оно так наверняка и будет, но все же публично обратился к ним, чтобы нельзя было отрицать, что он пытался это сделать. В их распоряжении была больница, тогда как у монахинь Святой Екатерины ее не было, и это обстоятельство делало их - формально - его союзниками. Тем не менее они были слишком старомодными, чтобы допустить использование его указаний. Таким образом, заранее зная, что ему не удастся уговорить их мать-настоятельницу, Фауст, не стал прилагать максимум усилий для убедительности доводов, равно как и не слишком суетился в этом плане. Он рассказал ей вполне достаточно, чтобы она могла убедиться в действенности его методов, но все же она отвергла возможность их использовать.

–  Они послужат нам великолепной контрольной группой, - заверил он Вагнера.

В отличие от них, Мать Святых Уз уделила Фаусту час, затем позволила ему занять все ее послеобеденное время. Он принес к ней в кабинет свой новый бинокулярный микроскоп и начал открывать ей сад неземного наслаждения: изящные ветвистые структуры и сочлененные сферы, пульсирующие полупрозрачные микроскопические организмы, резвящиеся в теплом океане капли воды. Она полюбовалась на вольвокс, похожий на мерцающее зеленое стекло; одноклеточное в форме туфельки и голубоватую парамецию; инфузории, плавающие в свежей воде, с трубочками, похожими на хоботки насекомых; прозрачных ротифер с ярко окрашенными органами и целыми кольцами ресничек, вихрящихся вокруг их порошиц в форме раструбов; изысканно кружевные диатомеи в форме окружностей, листьев, песочных часов и всего прочего, что подскажет игра воображения. Затем, убедившись, что она буквально зачарована увиденным, он показал ей вибрион в его стремительном, неустанном движении.

–  Вот, - пояснил он, - это змей в вашем саду и причина нынешней чумы.

Толстые занавеси были закрыты так, что полоска света попадала лишь на микроскопа. Мать Святых Уз наклонилась к нему, еле слышно шурша накрахмаленной рясой. В круге света по-пчелиному суетились какие-то создания не больше пылинки; они, толкаясь, описывали кривые спирали, что напоминало множество пузырей. Хотя и не обладающие разумом, эти создания-меньше-головастика все-таки казались целеустремленными, ибо неустанно метались в своих произвольных передвижениях. Женщина с торжественным видом изучала Зверя, очевидно стараясь постичь присущее ему зло.

Затем Фауст предъявил последнее предметное стекло:

–  А вот организм, который будет исцелять.

К этому моменту она понимала уже достаточно, чтобы удовлетворить его просьбу. Но он пока ее не высказал. «Это - соблазн, - подсказал Мефистофель.
– Потерпи. Нельзя просить у нее ни о чем, пока она сама не решила тебе это предоставить».

Вместо этого Фауст заговорил с настоятельницей о систематике микроорганизмов и патогенезе заболевания. Он объяснил распространение эпидемий грязью на руках и переносом заразы животными. Изложил методы, посредством которых источники болезни можно определить и изолировать. Затем обсудил вопросы гигиены и основные принципы ухода за больными, бегло коснувшись вакцинации. Он выслушивал вопросы и отвечал на них, напрочь позабыв про снисходительный тон. День уже шел к концу, небо начало блекнуть.

Когда он завершил свои пояснения, Мать Святых Уз на мгновение закрыла глаза для молчаливой молитвы, а потом обещала свою полную и безграничную поддержку до последнего гроша и последней насельницы.

Вот так получилось, что монахини Святой Екатерины наливали воду и готовили кашу, тогда как монахини Святой Клары молились о заступничестве святых. Монахини Святой Екатерины меняли одеяла и простыни. Монахини Святой Клары занимались тем, что укрощали плоть. Монахини Святой Екатерины применяли антибиотики. Монахини Святой Клары выставляли перед всеми коленную чашечку своей святой покровительницы. Вскоре горожане уже хорошо знали, в какой больнице люди выздоравливают, а в какой - умирают.

–  Сестра Пелагия от отца ордена кающихся грешников работала в аптеке, - сообщила Мать Святых Уз.
– Думаю, ей не сложно будет взяться за приготовление антибиотиков.

С еще большей охотой она возьмется за распространение сплетен, - сказал Мефистофель.
– Эта милая дама - самая поразительная болтушка в Германии. Доверь ей секрет - и в понедельник следующей недели его уже не признают за новость при дворе китайского императора.

–  С удовольствием обучу ее.

Фауст провел молодую монахиню к печи, откуда доставали буханки свежевыпеченного хлеба, крошили и запихивали в стеклянные бутыли. – Первый шаг, - пояснил он, - прокипятить бутылки. Они должны быть стерильными, потому что хлеб служит питательной средой для нашего грибка. После того как бутылки охлаждены, а хлеб помещен внутрь, их прививает сестра Мария Магдалина.