Джек Мэггс

Тогда фермер повернулся к священнику:

– Эта девчушка многого стоит.

– Да, пожалуй, – согласился священник. – Но наш попутчик представляет куда более интересное развлечение, сэр.

– О, это было отличное зрелище, – настаивал фермер. – Девчонке было не более десяти лет.

«…Однако туман по причине своего постоянного присутствия медленно проникал в темное нечеловеческое сердце камня…»

– А я в этом не сомневаюсь, сэр, – согласился священник, – но подозреваю, что кто-то уже перещеголял это молодое дарование.

– Вам не так легко переубедить меня, преподобный отец… – не сдавался фермер.

У священника, казавшегося вначале человеком без особых эмоций, губы сжались в тонкую линию, а лицо залилось яркой краской гнева.

– Рассказать историю Капитана Крамли или миссис Морфеллен, что ж, это, должно быть, весьма нелегкая задача.

Между фермером и Джеком Мэггсом сидела пожилая леди в белой накидке и выцветшей красной шляпке, тихонько лакомившаяся пшеничными сухариками, вынимая их из кружки. Услышав имя миссис Морфеллен, она бросила свой острый взгляд на спорящих.

– Мистер Отс? – воскликнула она. – Неужели это мистер Отс?

Фермер внезапно подчеркнуто умолк.

Такое случалось не слишком часто, и Тобиас, хотя и удивился, что его узнали, был чрезвычайно доволен тем: ведь его узнают незнакомые люди. Однако убежденность в нависшем над ним неизбежном позоре столь глубоко укоренилась в сознании, что он не мог наслаждаться любовью читателей, зная, как скоро и как жестоко он ее лишится. Поэтому он не раскланялся, не вступил в разговор и своим поведением произвел на всех впечатление холодного и высокомерного молодого человека.

Но внимание пассажиров вскоре вернулось к прекрасным майским видам за окном: колокольчики, цветущие сливы у церкви в Хаммэромите, заяц, перебежавший дорогу. Однако Тобиасу виделись лишь мрачные картины.

«В этом году в тюрьме Ньюгейт было особенно много женщин. Их собрали со всех Британских островов: мелкие воровки, убийцы и другие представительницы преступного мира переполняли это мрачное здание на Ньюгейт-стрит.»

Он все еще писал о тюрьме, когда дилижанс проехал мимо огромного Парка лорда Дингли. Здесь священник и фермер снова не сошлись во мнениях при оценке достоинств такого дерева, как ель; тема, как известно, непростая и трудно решаемая. Фермер перешел уже на крик, а священник посмеивался самым неприятным образом. Тобиас едва ли слышал их спор, ибо его отвлекло поведение другого молчаливого спутника: Джек Мэггс не сводил с него глаз.

Он продолжал прилежно писать, но теперь чувствовал чужой взгляд на себе. Это было похоже на отраженный линзой луч – сначала темный, потом слишком горячий, чтобы быть приятным. Он поднял глаза и прямо встретил взгляд каторжника.

Время шло. Одна минута, вторая. Это был молчаливый обмен взглядами, но такой упорный, что пассажиры замолкали один за другим; именно их внимание в конце концов заставило каторжника уступить.

Мгновение спустя, казалось, что ничего особенного не произошло. Тобиас вернулся к работе, а Джек Мэггс снова уставился в окно.

Вскоре после того, как дилижанс прибыл в Хоунслоу и его покинули фермер и священник, оставшиеся Тобиас и Мэггс наконец осознали, что дальнейшее путешествие в дилижансе они продолжат, кажется, только вдвоем.

– Что вы обо мне пишете?

Тобиас почувствовал, как краска поднимается к его лицу, как всегда откуда-то от груди.

– Эти записи не касаются вас, Джек.

– Я знаю, что вы пишете обо мне. Каторжник протянул руку к записной книжке.

– Дорогой друг, это не ваше дело.

– Дайте мне ее, – настаивал Мэггс.

– Нет, сэр.

– Дайте.

Тобиас, поколебавшись, в полном отчаянии начал читать вслух абзац из того, что набросал вчера вечером.

«В районе Кэмдэн-тауна прежде можно было встретить немало известных всем старых чудаков-эксцентриков, но в последнее время, кажется, количество их сильно поубавилось, мы их проспали, и теперь даже „счастливый Джон-Попрыгунчик“, если верить местным жителям, уехал в Швецию развлекать Королевский двор. Но тот, кто интересуется и ищет, может найти в Шейки-Роу ту, которая известна в этих местах как „Женщина-канарейка“.

– Дайте, – продолжал настаивать Джек Мэггс, и у Тобиаса остался лишь один выбор; отдать ему свою книжку, что он и сделал, заложив пальцем страницу с абзацем, который только что прочитал вслух.

С сильно бьющимся сердцем он смотрел, как Джек приблизил ее к своему осунувшемуся лицу.

– Вот видите, – сказал Тоби, – все, как я говорил. – Но Джек с настойчивым упорством прочитал все шестьдесят слов.

– Это старая женщина, – сказал он, не улыбнувшись, на что так надеялся писатель, но не вернул книжку, а продолжал держать ее на коленях.

– Как я вам и сказал, это не о вас.

– Вы здорово высмеяли эту старую курицу, должен заметить. – Каторжник вновь открыл книжку.

– Это комичная личность, Джек.

– Я думал, что я для вас стал комичной фигурой. – Джек медленно перелистывал страницы, а потом остановился. Он смотрел на снабженный пояснениями план камеры в Ньюгейтской тюрьме, в которую Тобиас собирался заточить Софину. На странице справа было начало текста, который он недавно написал.

– Отдайте мою книжку, Джек Мэггс. Будьте добры, пожалуйста.

Мэггс нахмурился, словно смутно осознавал, какая печальная судьба будет рассказана на этой странице. Затем, проведя рукой по лицу, будто снимая с него паутину, он далеко откинул со лба длинные темные волосы и, закрыв книжку, вернул ее повеселевшему владельцу.

– Перед Богом мы все смешны, – заметил Тобиас.

– Мы как мухи перед злыми мальчишками.

У Тоби учащенно билось сердце, когда он перевязывал тесемкой свою записную книжку в красном переплете.

– Если бы вы могли взглянуть на мою жизнь со стороны, вы увидели бы, как она раздвоилась и какую путаницу я сам в нее внес.

Он положил книжку в портфель, закрыл пузырек с чернилами, вытер перо и все это вернул на свои места, а затем перевязал портфель лентой, для большей безопасности скрепил кожаным ремешком, и все это уложил в дорожный чемоданчик.

– Вы парень, который любит планировать, – заметил Мэггс.

– Как планировать? – спросил Тоби, хотя предвидел, к чему приведет этот неизбежный разговор.

– У вас предусмотрено, где место для пера, а где для чернил. Но все-таки я спланировал бы лучше, – сказал Джек. – В колонии я был известен как лучший по этой части.