Джемо

— У ашугов кругом враги, брат. Вот и на тебя кто-то наклепал, да не из простых, видно, людей. Из тех, кто мошной трясет… Голь перекатную не больно-то слушают. Ты хоть расшибись, по твоей просьбе жандармов не пошлют!

Вот когда мне глаза открылись. Смекнул я, к кому тропка ведет, и рассказал жандарму все без утайки.

Выслушал меня Али и говорит:

— Худо твое дело, курбан. Теперь тебя оштрафуют за то, что нет метрики. В солдаты возьмут да за дезертирство срок набавят. Если заступника не найдешь, года три протрубишь. Есть кому за тебя заступиться?

— Дядя у меня есть, больше никого. Но дядя ради меня жизни не пожалеет.

— Кто он, дядя твой?

— Литейщик, как я.

Уставился Али на огонь, кумекает что-то, потом ко мне оборотился и говорит:

— У кого власть в руках, тому и с властями тягаться. Нет власти — мошной тряхнуть надобно. Если у твоего дяди пояс набит туго, поехали к нему, может, и пособит.

Наутро мы уже к дяде путь держали. Стали к деревне подходить, Али опять на меня наручники нацепил.

— Ты на нас зла не держи, курбан, — говорит. — Пусть все видят, что в нашей бане чисто.

Как увидел меня дядя в наручниках, между двоих жандармов, так и взревел:

— Вай, горе мне! Не впрок пошли советы мои сукиному сыну! А ну, отвечай, кого убил, кого ограбил?

— Не пугайся, дядя, — говорю. — Дело так и так.

И выкладываю ему все начистоту. Дядя меня слушает, а сам шейха честит на все корки.

Кончил я свой рассказ.

— Не трусь, — говорит. — Найдем ходы из любой беды!

У дома народ стабунился. Смотрят люди на жандармов, шепчутся. Дядя к ним выходит и говорит:

— Жандармы нынче в гостях у нас. Давайте их потешим! Вы покамест собирайтесь, а мы перекусим да к вам прибудем.

Разбрелись люди. Дядя к жандармам оборачивается:

— Заночуете у нас, отдохнете. А завтра спозаранку на свежие силы в город отбудем, выручать молодца.

Жена его, тетушка Гюльфюз, живехонько цыпленка зажарила, выносит на блюде яйца, сыр.

Дядя угощает:

— Ешьте, гости дорогие!

Только мы пальцы к блюду протянули, дядя встал:

— Погодите, — говорит. — Есть у меня для гостей дорогих угощение почище этого. Вижу я, они племяннику добра желают.

Выносит хурмовую ракы [19] .

— Давненько я не трогал эту бутылочку, нынче самое время ее распить.

У Али глаза заблестели.

— Ай, порадовал нас, ага! А то мы и забыли, какой от ракы дух идет.

Второй жандарм наклонился к нему, что-то на ухо шепчет. Али головой замотал.

— Мемо ашуг, — говорит, — знать, и дядя у него ашуг. От ашуга зла не жди. И то правда, когда еще выпить доведется!

Плеснул дядя ракы из бутылки в бокал, водой разбавил. Побелело зелье, как молоко. Глотнули сперва гости по очереди. Али рукой усы вытер, языком прищелкнул.

19

Ракы — водка.

— Огонь, а не ракы! Пошли тебе аллах удачи, ага!

Дядя мне бокал протягивает.

— Пей! Не сиди, как сыч. Развей свою тоску!

Я ракы в жизни не пивал. Подношу бокал ко рту — в нос шибануло. Глотнул, — о-о-ох! — всю глотку так жаром и охватило. Ну, думаю, спалит все нутро мне напрочь. Захрипел, заперхал, как овца. А жандармы и дядя со смеху катаются. На третьем глотке чую: теплая волна к голове подступила и камень на сердце словно как растворился. Захотелось мне песни голосить, плясать, смеяться. И Али разомлел: весь красный сидит, глаза сощурил. Уж и языком не ворочает. Одно твердит:

— Ай, курбан! — и дядю обнимать.

Под конец мы до того расходились, что я и думать позабыл, как завтра меня в город под конвоем поведут.

Али песню затянул. Тут дядя снял со стены два саза. Один Али протянул, другой — мне.

— Нате-ко, потешьте нас!

Прошелся Али пальцем по струнам, — сразу мастера видно! — струны так и застонали. И саз мастеру под стать.

Я зачин сделал, Али подхватил. После он начал, я ему ответил. И пошли состязаться, друг перед дружкой щеголять, друг дружку поддерживать. Кончили — встает дядя, нас обоих в лоб целует.

Тут и крестьяне подоспели. Говорят, народ на площади собрался. Всей гурьбой пришли мы на деревенскую площадь.

Выходит на середку давулджу [20] Махо — усы палашами. Гикнул зычным голосом: х-е-е-й! — и пошел игровую отбивать. Я на зурне заиграл. Встали парни рядком, рука об руку, и давай ногами чесать, коленца выкидывать.

До рассвета гуляли. К утру приустали, спать разошлись. Идем мы домой, а Али и говорит дяде:

— Ты теперь для нас все равно что бек. Как прикажешь, так и сделаем. Скажешь: отпустите Мемо. — отпустим.

20

Давулджу — музыкант, отбивающий ритм на большом барабане.

— Как так?

— А так. Воротимся ни с чем. Вели, мол, парня в город, да по дороге родня его с ружьями налетела, отбила. С нас и взятки гладки.

Дядя по спине его похлопал.

— Не-е! После и Мемо худо будет, и вам не поздоровится. Власти все одно от своего не отступятся, других жандармов пошлют. В горы убежишь — себе врагов наплодишь. Одно дело — с шейхом поцапаться, другое — с властями. Уж лучше все миром уладить. Завтра же с рассветом и отправляйтесь в город.

Утер Али с лица пот рукавом.

— Ну, как знаешь, ага. Как ты порешил, так и будет. Пойдем в город. Там в отделе регистрации земляк мой сидит. Даст бог, подсобит нам, удостоверенье выдаст.

Назавтра купил дядя у крестьян нам всем по мулу, и в путь тронулись. На мулах мы скорехонько до города добрались, часа в четыре пополудни уж там были.

Земляк Али из отдела регистрации метрику мне в два счета обтяпал.

— Если бы, — говорит, — Али не вмешался, тебе эта бумажка не в пять лир обошлась бы. Возраст я тебе двадцать один год положил, а дату старую проставил. Теперь не оштрафуют. Отслужишь срок без надбавки.

Нам тогда и невдомек было, что он возраст-то нарочно набавил, чтоб в армию меня сплавить. Откуда нам было знать, что он уже с шейхом снюхался! Мы еще паразиту и денег дали! Да поздно я об этом узнал…

Сунул дядя писарям в конторе по два меджидие, с легким сердцем на улицу выходим. Али и говорит:

— Теперь у тебя метрика есть, никого не бойся.

— А про какую он там службу плел, Али-ага? — спрашиваю.

— Есть в армии такой закон. Внес сто семьдесят лир — служи полгода, остальное с тебя спишут. Нет у тебя денег — отслужишь полгода, да еще год в штрафниках походишь, на черных работах помаешься, палок отведаешь.