Джемо
Шрифт:
— Ты и не догадаешься. Как-то говорит мне: «Хочешь, чтобы кожа твоя розой цвела? Как розы раскроются, набери розовых лепестков, брось в этот омут и искупайся». Я так и сделала. Смотрю, и правда: все теле розовое стало.
Засмеялся я.
— Так вот отчего твое тело розовое! А я-то, дурак, думал, от моих поцелуев!
Хотел ее поцеловать, рассердилась она, отпихнула меня.
— От твоих поцелуев тело только желтеет!
Потом опять задумалась.
— А знаешь ли, какой самый главный ее наказ? «Если захочет тебя кто утащить насильно,
— На груди, говоришь?
— Ну, да!
— Что-то я не пойму. На какой груди?
— А вот смотри!
Спустилась она к омуту.
— Повернись спиной! — кричит.
Повернулся я.
— Считай до сотни, а потом ищи меня!
Стал я считать. Считаю, а сам прислушиваюсь, что она там делает. Любопытство меня разбирает. Слышу — в воду вошла…
— Девяносто девять, сто!
Оглянулся назад — нет моей пери, скрылась с глаз моих. Спустился я к воде — в омуте никого нет. Скалы оглядываю, ощупываю — никого. Позвал ее тихонько:
— Джемо!
Только эхо в горах мне ответило.
Стал кликать громче:
— Хей, Джемо!
И горы издалека мне звенят: «Хей, Джемо!»
Тут жуть на меня напала. А вдруг и вправду утопилась, как мать? Была бы жива, давно бы вынырнула. Кто столько под водой просидит! Уставился на омут как помешанный. На воде — ни кругов, ни ряби, на дне все камушки видать.
Тут уж я взревел:
— Джемо, хватит шутки шутить, выходи! Куда тебя занесло? Выходи скорей!
Тишина. Эй, творец! Уж не ты ли сыграл с ней злую шутку? Набрал я в рот воздуха, раненым зверем завыл:
— Джемо-о-о! Джемо-о-о!
Рубаха от пота взмокла.
Опять на скалу влез, смотрю вниз, как коршун, — ничего не видать: ни норы, ни дупла, ни кустика. Ну как можно среди голых скал человека не углядеть!
Опять к омуту спустился, в воду полез. Иду вперед, а дно все глубже уходит. Вот уж вода мне по плечи. Куда дальше идти? Повернул назад. Только на берег вышел, на другом берегу камышинки зашевелились, колокольчики тоненько зазвенели, и смех серебристый в воздухе рассыпался.
— Ну что? Понял теперь, что значит на груди матери укрыться?
Сердце мое встрепенулось, как птица. Побежал я Джемо навстречу, сгреб ее в охапку, вытащил из воды. Прижались друг к другу, мокрые, счастливые.
— Как же ты столько времени не дышала в воде, курбан? — спрашиваю.
— Сперва давай разденемся, одежду на скалах расстелим, а после покажу, как дышала.
Скинули мы свои кафтаны, бросили их на скалы — и опять в воду. Джемо — первая, я — за ней. Догнал, макнул ее с головой. Она давай на меня брызгать. Про весь свет забыли, играем, как дети малые. Потом взяла она меня за руку.
— Пойдем, покажу, что обещала.
Повела меня вдоль берега к камышам и показывает: гладкая скала под водой обрывается, пещерой зияет. В глубине пещеры — трещина, через нее снаружи воздух проходит. Нырнула Джемо в пещеру, добралась до трещины, просунула в нее голову и сидит. А трещина косая, глубокая, ничего в ней не видать,
хоть сверху смотри, хоть сбоку.Выходит Джемо из воды — волосы черными змеями по спине вьются.
— Ну, как? Веришь теперь, что на груди у матери меня никто не сыщет? То-то!
Стали одеваться. Опять смех, возня. Вдруг слышу — вроде козел заблеял. Поднял голову — и впрямь, стоит на скале дикий козел и блеет. Увидала его Джемо.
— Козлик мой милый!
И к нему припустила, а козел к ней так и прянул.
Сошлись они, козел ей передние копыта на плечи положил, лицо лижет. Джемо его за шею обняла, в глаза целует. А козел все блеет, вроде жалуется на что-то.
Захотелось мне на них поближе поглядеть. Заслышал козел мои шаги, повернул голову, вздрогнул и по скалам запрыгал. Подхожу я к Джемо, обнял ее за плечи, кличу козла:
— Иди же сюда! Иди, не бойся! Муж я ей, не чужой какой!
И Джемо со мной взялась кликать:
— Иди, мой козлик! Иди сюда, дорогой!
Так и не спустился к нам козел. Долго еще блеял, до того жалостно, что хоть плачь. Потом в горы ускакал. Джемо ему вслед смотрела, пока не скрылся. Вздохнула.
— Ревнует, бедняжка, — говорит.
Засмеялся я, обнял ее.
— С соперниками шутки плохи. Не иначе, как быть мне у него на рогах!
Прижалась ко мне Джемо. Стали мы потихоньку вниз спускаться, а она все назад поглядывает: не видать ли козла?
Меж тем от командира все не было вестей. Уж совсем я было затужил, как вдруг является на мельницу жандарм. Говорит, намаялся, все деревню нашу разыскивал, еле отыскал. В низине у крестьян спросил. «Вон! — говорят. — На горе Зозана прилепилась эта деревушка». Жандарм — в гору скакать. С непривычки и коня загнал, и сам весь в поту. Джано его усадил.
— Передохни малость! Умаялся в дороге. А ты, Мемо, коня выводи, пот с него оботри, не слег бы конь.
Жандарм пот со лба утер, воды попросил.
— Обожди, — говорит Джано, — остынь сам-то. Куда еще торопиться! Будет тебе и айран и вода.
Вижу, не терпится ему узнать, какое лихо к нам жандарма привело, да спросить боязно, добрыми вестями не избалован. Вот и заговаривает зубы жандарму: уж лучше оттянуть удар, чем сразу топором по голове. Под конец и сам не выдержал.
— Ну, что скажешь, сынок? За какие грехи тебя к нам погнали?
— За грехи аллах воздает. А я вот Мемо-эфенди от начальника отдела письмо привез.
— Эх, от властей не жди добрых вестей!
Протягивает он мне письмо, а у меня руки трясутся. Джемо айран гостю вынесла. Джано — ей:
— Джемо, поди выводи коня, а мы тут письмо почитаем.
Разорвал я конверт, достаю из него бумажку с печатными буквами и другую бумажку, от руки писанную. Как увидал я почерк командира, подскочил от радости, стал письмо целовать.
— От командира письмо, бабо! Ай, арслан-командир! Ай, курбан-командир!
Цыкнул на меня Джано:
— Да ты читай! Что ты все бумагу лижешь да нюхаешь!