Дженга. Книга первая о любви, которая впервые

– «Что случилось?» – спросил Макс, но они даже не посмотрели на нас, как женщины на рисовом поле синхронно продолжали наклоняться к подъезжавшим машинам и советовать двигаться на север.

Мы свернули вбок к обочине, пробираться через машины было легче, чем идти прямо. Когда дошли до обочины, то увидели ужасающую картину: со всех сторон к дороге наползало полчище крокодилов. Как на картине с перспективой близкие к нам были видны крупно и отчетливо, а те, что дальше мельче, еще дальше уже сливались в бесконечную массу цвета хаки. Страх и безнадежность – самый сильный коктейль. Мы посмотрели в глаза друг другу затяжно, прощаясь как в кино, когда вот-вот рука героя соскользнет с борта надувной лодки, и он медленно погрузиться в голубую бездну.

– Ты красивая, – прошептал Макс в беззвучной тишине.

– И вкусная, – прошептала я одними губами.

Он улыбнулся не по-голливудски, а мягко, глазами, по-русски и поднес мою руку к губам. Я почувствовала каждую неровность его губ, как будто просканировала их эхолотом, почувствовала, насколько они совершенны. Крокодилы, застыли неподвижно, как в стоп-кадре. Когда мы снова на них посмотрели, они открыли пасти и поползли еще живее. В двадцати метрах от нас повис вертолет со спущенной до земли веревкой, крокодилы поднимали головы, пытаясь ухватить ее зубами. Веселый вертолетчик махал нам рукой, мол, давайте, забирайтесь скорее, а то мы улетим отсюда.

Макс схватил меня за руку, и не глядя под ноги, мы пошли по спинам крокодилов вдоль хребта, дойдя до хвоста, перепрыгивали на соседнюю спину, чтобы не угодить в пасть. Босые ноги иногда скользили по неровной, холодной отвратительной спине, но Макс вовремя подхватывал меня под руку и мы двигались дальше. Обхватив конец веревки и, обернув ее вокруг руки, другой держа меня за талию, он, как Рембо подтянулся на одной руке. Я поджала ноги, и зубы огромных крокодилов царапали пятки. Нас быстро подняли на борт. Сердце колотилось о грудную клетку птицей. Я посмотрела в зеркало заднего вида и увидела себя, как же дорого мне стало мое лицо…

Мама на кухне взбивала воскресный омлет, и я навсегда потеряла нить сна…

Глава 3

Будни даны человеку для того, чтобы в воскресенье он научился высвобождать всю свою креативную жизненную энергию. Обязательный ритуал – вот, что сделает этот день особенным! Для меня воскресенье навсегда будет связано с Амитой, моей единственной и очень близкой подругой. Я специально не знакомила вас с нею, чтобы посвятить ей целую главу.

Каждое воскресенье на завтрак мама делает омлет, это блюдо содержит как раз тот максимум операций, которые она может безошибочно освоить, и поэтому делает его с воодушевлением. Взбивание яиц всегда с новым ритмом, та-та, та-та-та. Именно этот звук стал опознавательным сигналом волшебного дня! Еще это означало, что хватит обниматься с подушкой, играть со светом, с помощью которого, если медленно закрывать и открывать глаза, можно миксовать реальность и сон: окно с кусочком облака, похожего на нос крокодила, и пасть, раскрытая во весь обзор сотни желтых клыков из сна. Нога тридцать восьмого размера с длинными розовыми пальцами торчала из под одеяла и казалась очень далекой. Я вытянула ее как в балете и впервые полюбовалась выворотом стопы. Зря, наверное, мама меня не отдала в балет лет в пять.

Зеркало в ванной было уже более благосклонно ко мне. Я впервые внимательно рассмотрела свое лицо. Дорогие мои глазки, ротик, носик, никогда больше не покидайте меня, обещаю, буду любить вас и заботиться.

Мама всегда дома ходила в широких штанах с низкой посадкой и резинками внизу, накладные карманами на бедрах, по-видимому, должны были увеличивать их объем, футболка с длинными рукавами, которую на уроке технологии я раскрасила батиком, сделав на спине из прорезей сердечко, всегда сползала с одного плеча. Волосы у нее русые, пушистые, собраные в пучок, вокруг лица выбиваются, образуя нежное обрамление. Когда мама в хорошем настроении, она прехорошенькая.

– Привет милая, – мама даже пропела, выкладывая реально аппетитный омлет в тарелку.

– Привет, мамуль. Мы с Амитой сегодня хотим сходить на выставку Модильяни в музее Фаберже, дашь денег? Просить деньги у кого бы то ни было отвратительно, стараешься это сделать непринужденно, но всегда получается крайне фальшиво. Дети мечтают стать взрослыми, устав от этого ощущения. Интересно, отличается ли чувство траты своих денег от траты денег чужих.

– Конечно, милая. Тысячу хватит? – мама больше считать не умела, у нее было в арсенале только два калибра – сто рублей и тысяча. Это касалось всего, если я хотела купить себе новые брюки, мне приходилось либо экономить на обедах (это сто рублей), либо искать брюки за тысячу.

– Да, конечно! – у меня была заначка от Люси, если что.

Ступеньки, ступеньки, тяжелая бурая дверь, писк домофона, немного усилий – и перед тобой открывается светлый, нежный, свежевоздушный мир воскресенья. После темного, вонючего тамбура подъезда дневной свет слепит глаза. Все это напоминает христианское представление смерти, живешь в темноте невежества и удушья – белый тоннель – слепящий свет – и неиссякаемая радость от попадания в рай! Таков образ воскресения в моем сознании!

Шла и смаковала свое настроение! Красное кашемировое пальто, которое мама купила мне в секонде, где впрочем, покупалась почти вся наша одежда, было потрясающее! Мягкое, яркое, как ягода брусники, без лишних строчек и деталей – моя прелесть! Ботинки тяжеловатые для такого дня, но мне нравилось ощущать на ногах их конкретность. Впервые я так смело распустила волосы, и ветер их подбрасывал то от лица, то к лицу. Мы с Амитой придумали, что если ходить быстро как стрижи, то недостатки фигуры и походки будут незаметны. Поэтому я шла легко и быстро, широким шагом.

Встретились мы у Спаса, как обычно. Он похож на рожок мороженного с цукатами и карамелью, а еще на карусель прошлого века, как в кино показывают, с лошадками, лебедями и петушком на макушке. Я не знаю ничего сказочней и чудесней. И, как на ярмарке, собрались вокруг него всякие странные гости: Михайловский парк, со своими ровными круглыми лужайками, созданными для хороводов, Грибоедов канал, с открыточными видами, в какую сторону не посмотри, Конюшенная площадь и одноименный храм, в котором отпевали Пушкина, окруженный со всех сторон каналом с арочными, словно нарисованными акварелью мостами. Марсово поле подсматривает за всеми в щель Царицынского проезда. Уже здесь можно гулять целый день.

Амита стоит как всегда, задрав голову вверх, изучает купола Спаса, есть у нее любимые башенки и изразцы, говорит невозможно все его детали рассмотреть, что-нибудь да в первый раз видишь. Сравнивает его с Саграда Фамилия в Барселоне. Но тот, говорит творение разума, а этот творение сердца.

Пока иду к ней, любуясь ее маленькой, как на шахматной доске фигуркой.

С Амитой мы дружим с первого класса, она училась с нами до восьмого, потом ее перевели в школу хинди, а еще позже они семьей переехали в Красногвардейский район. Папа у нее из Индии, учился в первом меде, там влюбился в маму и они сделали Амиту. Живут дружно и весело, ее любят безумно, опекают как маленькую. Вот мы нагуляемся, и папа Ману, среднего роста, смуглый, с черными большими глазами, заберет нас там, где мы будем сидеть, уставшие, есть мороженное и молчать, потому что наговоримся и насмеемся до першения в горле.

Но до этого еще полдня. А пока она увидала меня и машет как-то по-индийски, плоской ладошкой. Мы ускоряемся друг к другу, беремся за руки и кружимся так, что мой рюкзак центробежной силой отрывается от спины. Иностранцы кивают на нас и обсуждают. Амита знает в совершенстве три языка и всегда мне переводит, что они говорят. Я знаю только русский, моя неспособность к языкам такая же потрясающая как способность к ним Амиты. Еще в кружении, зная, что я спрошу, она мне кричит:

– Они говорят, что мы, наверное, слишком близкие подруги.

– Это хорошо, значит, всем видно как я тебя люблю, и как ты любишь меня, а что это просто дружеская любовь пусть останется тайной, – мы могли говорить любыми словами о чем угодно, всегда все понималось правильно.

Наверное, такая дружба дается в награду за что-то очень большое, и я ломаю голову над этой загадкой уже девятый год.

Я, правда, очень люблю Амиту, но как любят небо, море, как любят воскресенье, как-то абсолютно, идеально.

– Срочно расскажи про свои сны, ты меня вчера заинтриговала, – Амита всегда расспрашивала с таким искренним интересом, что я, улавливая его своими невидимыми антеннами, всегда таяла от удовольствия. Мы никогда не договариваемся куда пойдем, просто идем и болтаем, поэтому привычные маршруты всегда как ниточка разрываются, путаются, делая петли, мы только смеемся, если оказываемся в одном и том же месте несколько раз.